– Ну сиди, сиди, – беспечно сказал он и пошел к перекрестку.
Саша завороженно смотрела ему вслед. На перекрестке парень вдруг развернулся и двинулся обратно – Саша почувствовала, как в животе зашевелилось что-то ледяное, липкое.
Не человек – маска, которую надело невидимое нечто. Когда-то у него был вид черного коня с гниющей мордой, а теперь… Теперь он хочет подойти к Саше, но что-то его не подпускает.
– Автобуса ждешь? – поинтересовался незнакомец, сев с ней рядом. На его левой руке Саша заметила татуировку: черно-синие перья, словно рука была крылом. Она отодвинулась на скамье, с трудом подавив порыв броситься бежать. Куда угодно, обратно в Мальцево, неважно – лишь бы подальше от этого человека, от этого взгляда, в котором плывут золотые блестки.
– Жду, – пробормотала она.
– Ну жди, жди, – с прежней беспечностью повторил парень.
Саша поднялась, взяла рюкзак, вышла на дорогу. Где же этот автобус?! Где же хоть кто-то живой, кроме этого странного незнакомца, который подбирается к ней, как охотник к добыче?!
Она понимала, что выглядит полной дурой. Парень мог быть просто деревенским болтуном, которому захотелось почесать язык. Он, в конце концов, не делает ничего плохого – а Саша уже шарахнулась от него. Нервишки шалят, не иначе. Переучилась, переволновалась из-за зачета.
Саша пыталась успокоиться – и не могла. Все в ней звенело, все рвалось и хотело убежать; она не понимала, в чем дело и откуда вдруг взялся этот сырой подвальный страх, и от этого было еще хуже.
– Там дальше, у Никишинского, есть развалины церкви, – сообщил парень с прежним дружелюбием. Нет, ему просто хочется поболтать, не больше…
Вдали Саша увидела ползущий автобус и вздохнула с облегчением.
Все, скоро она уедет. Даже если этот болтун сядет с ней, то ничего не сделает при водителе и других пассажирах.
Незнакомец сидел на скамье, лениво болтая ногами, – и вдруг оказался совсем рядом с Сашей, почти вплотную. От него пахло травами и жасмином, и сквозь них пробивался далекий металлический запах, а за ним Саша уловила что-то еще, настолько жуткое, что волоски на ее руках встали дыбом.
– Хорошая церковь была, – негромко произнес парень и дотронулся кончиком языка до Сашиного уха.
Она с визгом шарахнулась в сторону и увидела, что у незнакомца уже нет рук – черные, глянцево сверкнувшие крылья поднялись до неба, окутывая Сашу.
– Хорошая, да, – повторил незнакомец. Его лицо заострилось, посерело – человеческий облик слетал с него мертвой прошлогодней листвой, выпуская круглые блестящие глаза, перья и золотой клюв. – Там меня и убили. Вот тебе твоя продразверстка, гад краснопузый. А потом я встал. Второй раз на перекрестке зарыли, головой за спину.
Кажется, Саша закричала. Кажется, крылья захлопали, солнце скользнуло вправо и разлилось горящей лужей масла – и все сорвалось во тьму.
Она очнулась, когда поняла, что упала на землю. Чужие руки подхватили Сашу, подняли, и она услышала недовольный голос незнакомца:
– Жива?
Он смотрел на нее – хмуро, оценивающе. Не было никакой тьмы – они по-прежнему стояли на остановке, и пальцы парня, которые все еще сжимали Сашино запястье, были твердыми и горячими.
– Ты что творишь? – Саша шарахнулась от него, освобождая руку. Когда этот психопат столкнул ее на землю, ромашковый венок упал с головы и укатился в сторону. Жалко было венка, Саша хотела приехать в нем домой, но теперь не стала бы поднимать. – Ты совсем придурок?
Парень рассмеялся. Он выглядел так, словно смог сделать что-то очень важное. Выполнил ту работу, за которую получит давно обещанную награду.
– Если б ты эти ромашки на голове не таскала, все было бы проще, – произнес он, и Саша повторила про себя: придурок. Хорошо, что автобус уже едет. – У меня от них виски ломит. Ладно, будь здорова! Увидимся еще!
И он пошел по обочине прочь. Саша завороженно смотрела ему вслед. Вредят ромашки? Нет, он точно псих. Деревенский сумасшедший, который сбежал от своих опекунов.
– Девушка! Ну так вы едете или что?
Старый пазик стоял перед Сашей с открытой дверью, и краснолицый водитель в серой рубашке нараспашку, кажется, уже не в первый раз задавал этот вопрос.
Голову наполняла пульсирующая боль. Не чувствуя ни ног, ни земли, Саша поднялась по ступенькам в автобусное нутро. Сунула руку в карман, протянула водителю купюру – тот, посмотрев мельком, бросил деньги в ящик, отсчитал сдачу; тогда Саша сделала еще несколько шагов и практически рухнула на растрескавшуюся кожу сиденья.
– Э! – окликнули ее. – Э, сестренка!
Саша обернулась, увидела троицу мужиков в самой затрапезной одежде. Кажется, пыль намертво въелась в складки их лиц – но смотрели они относительно дружелюбно. Один протягивал помятую пластиковую бутылку с водой.
– Что, напекло? На, попей! – предложил он. На грубой широкопалой руке виднелась старая татуировка: «Слава».
– Жарко сегодня, да, – поддакнул второй. Похлопал по карманам, словно хотел что-то найти. – Ща в Никишинском бабки сядут, у них всегда валидол есть и настойка труп-корня. Накапают, попустит.
– Спасибо. – Саша взяла бутылку, сделала глоток: обычная ледяная вода. – Напекло, да.
– Ну оно и видно, стоишь да качаешься, – заметил Слава. Саша вернула ему бутылку, провела ладонями по лицу и наконец-то набралась смелости обернуться и посмотреть на остановку.
Никого. Ни следа незнакомцев, которые превращаются в ворон, а потом говорят, что ромашка им вредит.
Скрипя и грохоча, словно готовясь вот-вот растерять свои механические кишки, пазик двинулся по дороге. Саша откинулась на спинку сиденья, прикрыла глаза. Да, просто напекло голову – говорят, солнечный удар может случиться в любую погоду. Она упала в обморок, а сумасшедший незнакомец ей просто померещился. За время своей диалектологической практики она наслушалась достаточно историй, чтобы они смогли породить видение.
Все хорошо. Теперь все хорошо.
Как он сказал, труп-корень? Народная медицина, наверно. Она иногда бывает затейливой.
Пазик ехал по дороге сквозь солнечный день, над травами кружили стрижи, впереди Саша заметила кирпичные развалины – не угадать теперь, что это было, церковь или свинарник. Один из пассажиров вдруг вскрикнул, махнул рукой:
– Не, ну ты глянь на него! От обнаглел, а? Средь бела дня идет!
Саша посмотрела туда, куда он показывал, и увидела светловолосого человека в белой футболке – он мелькнул возле развалин и исчез. Водитель сбавил ход, пассажиры прильнули к окнам, а Саша вспомнила слова незнакомца: «Там меня и убили. И на перекрестке зарыли, головой за спину».
Так в сказках хоронили нечистую силу: сворачивали шею, отрубали ступни и кисти. Иногда вбивали осиновый кол в сердце, чтобы уж точно не поднялся.
– Кто это? – спросила Саша, чувствуя, как ее начинает заполнять студеной водой ужаса. Не померещилось. Все это было на самом деле.
– Упырь! Наш, местный, – охотно ответил Слава. – Его тут в гражданскую убили, как раз возле церкви. А потом он, сука, встал. Вроде прикопали у перекрестка, до войны спокойно было.
– А потом? – Саша почувствовала, что у нее немеют губы. В животе разлился холод. Да, на лекциях по славянской мифологии им рассказывали о местной примете: упыри не любят ромашки. На Саше был ромашковый венок, поэтому упырь не напал на нее сразу.
Это было нелепо. Это было полное безумие.
– Поднимался пару раз, коз резал. До людей не доходило. А сейчас вон, совсем страх потерял. И шмотье где-то надыбал новое.
– Студента придушил, – подал голос до этого молчавший мужичок, который сидел на самом последнем ряду. Из старого пакета в его руке торчали былки зеленого лука. – Точно вам говорю. Это на нем студента шмотье, тот к деду приезжал в Макеево.
Саше казалось, будто кто-то невидимый приблизился сзади и положил ледяные руки ей на шею. Автобус ехал мимо развалин церкви, и Саша не хотела смотреть туда – и все-таки посмотрела. Они были похожи на останки живого существа, давние, уже окаменевшие. Среди темно-красных кирпичных стен что-то двигалось, и Саша вдруг почувствовала пыльный плесневый запах.
На мгновение упырь выступил из-за развалин. Дружески махнул рукой, словно желал счастливого пути. Саша почувствовала его улыбку – знобящий мазок по щеке.
«Проснуться», – приказала она себе и не смогла.
– Оборзел, мразота! – выдохнул Слава. Остальные согласно закивали: оборзел. Саша подумала, что они говорят и смотрят так, словно речь идет не об упыре, а о медведе: да, интересно, привлекает внимание, но в нем нет ничего необычного. Он просто часть жизни в этом месте.
«Упырей ведь не бывает», – беспомощно подумала Саша, и внутренний голос ответил: не бывает. Как и настойки труп-корня. Как ты думаешь, что тут происходит?
Голову наполнила боль, охватила тесным металлическим обручем. Саша откинулась на сиденье и подумала, что ей станет легче, когда она вернется домой. Вернется и выбросит все это из головы.
В Никишинском в автобус действительно сели старухи: долго поднимались по ступенькам, долго расплачивались с водителем, долго рассаживались и устраивали свои корзинки с яйцами и свежей зеленью, нудно ругали автобус, цены на проезд, наглую молодежь и власть.
– Так что внучок-то? Веники помогли? – спросила одна из старух у соседки – та по местным меркам была модница, в дешевом платье с аляповатыми цветами. Старуха важно кивнула.
– Помогли, хоть и прошлогодние. Мать моя всегда на Цветного Ивана травы собирала, вот я давеча Сережку ими нахлопала как следует, он и оклемался. – Она посмотрела на попутчиков, словно решила не болтать лишнего, и спросила: – Ну что, Славка, все пьешь?
Слава откинулся на сиденье и невозмутимо заявил:
– Не на твои, баб Свет, не переживай. Ты лучше сестренке труп-корня накапай, ее упырь пуганул. Вон какая бледная.
Баба Света пристально посмотрела на Сашу, и ей захотелось поднять руки и закрыться от этого взгляда. Саша вдруг поняла, что ее знобит, а одежда насквозь промокла от пота.