Саша споткнулась. Упала на траву.
Кирилл горел и визжал, по-прежнему зажимая глаза. Мечась по берегу Смородины, он не видел, куда шел. Саша вдруг услышала бесчисленные голоса, кричавшие на гортанном чужом языке, стук копыт, грохот и звон мечей: монеты пели о войнах и завоеваниях, о крови и золоте, о победах. Монеты хотели вырваться в мир людей и вновь залить его кровью, но Саша знала: ничего у них не получится. Смородина никогда не выпустит золото, которое в нее упало.
Кирилл качнулся и рухнул в огненные волны.
Песня золота оборвалась.
В Саше все окаменело в эту минуту. Она опомнилась только тогда, когда Денис дотронулся до ее плеча. Сейчас Подземный король был в своем настоящем облике: от грозовой тучи отделялись дымные нити, чтобы соткаться в длинные тяжелые складки плаща, высверки молний освещали тяжелые доспехи, на седой голове лежал двузубый обруч короны. Весь он был грозой и смертью, ноябрьской серой пустотой, холодом ночей между Рождеством и Крещением.
Саша не знала, что не дает ей закричать во всю глотку.
Она обернулась. Зоя и Игорь подошли, встали рядом. Сейчас некромант выглядел совершенно нормальным – в нем не было ни следа блаженной неполноценности, и Саше вдруг подумалось, что если он пройдет по мосту, то обретет разум в новом мире.
– Они ведь не успокоятся. Селин и те, кто за ним стоит, – негромко сказала Зоя.
Кажется, ее не пугала ни огненная река, ни черный браслет моста, переброшенный через нее. На мгновение за спиной Зои проявились призраки – улыбчивый темноволосый мужчина обнимал за плечи девочку-подростка – и растаяли в волнах жара. Все это время Зоя жила наедине со своей потерей, но там, с другой стороны моста, ей наконец-то стало бы легче.
– Верно, – устало откликнулся Денис. Голос был настоящим, привычным, не грохотом грома в последнюю осеннюю грозу. Черная рука в латной перчатке опустилась на плечо Саши, и она с каким-то давящим ужасом поняла: пора.
Металл был ледяным, и лед прожигал даже не до костей – до самой глубины души.
– Он обязательно найдет способ выйти на свободу, и тогда все начнется заново, – продолжала Зоя. – У них ведь остались записи, технологии… что-то мне подсказывает, что Добрынин до них не доберется. Они будут искать Игоря. А я его не отдам просто так.
Саше подумалось, что призрак девочки почему-то улыбнулся бы, услышав эти слова.
– Будут, – кивнул Денис. – Пойдем?
Он подтолкнул Сашу к мосту, и она сама не поняла, как вбежала на горелые бревна. Кругом поднимались огненные волны, жар был таким, что каждый вдох давался с болью. Саша сделала еще шаг и услышала ласковый голос реки:
– Дай мне что-нибудь. Чтобы пройти на другой берег, надо что-то отдать.
По бревнам прокатился золотой гвоздь из портупеи Дениса, и пламя, которое поднималось со всех сторон, смирило свою ярость. Двигаться было тяжело, словно Саша угодила в паутину. Она хотела обернуться и тотчас же услышала, как Денис крикнул:
– Не смотри назад! Не оборачивайся!
– Дай мне! – пропела река со звонкой сокрушающей алчностью. – Дай мне еще!
Пламенные стены вновь воздвиглись слева и справа от моста. Жар бил по глазам. Саша хотела сделать шаг и не смогла: река не пускала ее дальше.
– Я отдаю свое одиночество! – услышала она голос Зои, и Игорь тотчас же произнес:
– А я – свое несчастье!
Они встали рядом с Сашей и взяли ее за руки. Когда еще один золотой гвоздь упал впереди, то все трое смогли сделать еще несколько шагов. Мост казался бесконечным, огонь ревел, и багровая тьма над головами давила могильной плитой.
– Я отдаю свою боль, – прошептала Саша. Губы потрескались от жара, лицо казалось высушенной маской.
Два новых гвоздя дали им возможность пройти еще, и из грозовой тьмы за ее спинами раскатилось:
– Я отдаю свою вечность.
Четыре слова легли над бездной, и Саша услышала мягкий смех реки.
– Больше! – с лукавой улыбкой сказала Смородина, и в ее голосе звучал неутолимый голод. – Мне надо больше!
Денис вынимал гвозди и бросал их на черные бревна моста. Огонь то поднимался до самых туч, то смирялся и опадал – тогда Саша видела, что тьму наполняют призрачные лица. Вот мелькнул Арепьев с простреленной головой, вот его сменил Фил – челюсти упыря разорвали его горло. Вот порыв ветра снес их, уступая место Кириллу с черно-красными провалами на месте глазниц. Павли не было, и почему-то Саша этому обрадовалась.
Время растянулось и скомкалось. Кругом была ночь, и она казалась бесконечной. Черные бревна прожигали ступни, и каждый новый шаг давался все труднее.
Очередной гвоздь прокатился по Калинову мосту, давая им возможность сделать еще несколько шагов. Смерть выкупала их у смерти.
– Больше! – ревела и грохотала Смородина, окатывая их могильной вонью. – Дайте мне еще!
Но впереди уже был виден конец моста: он утыкался в черный мертвый берег, но за чернотой зеленела трава, а по траве разливался мягкий розовый свет летнего утра. Огонь, который поднимался со всех сторон, перехлестывая через мост и высушивая душу, уже не страшил. Река пусть нехотя, но пропускала идущих: она получила достаточно, чтобы проход для них открылся.
Саша шла и слышала пение жаворонка и журчание ручейка. Впереди поднималось солнце, и начинался новый день.
Еще один гвоздь. Стебельки травы поднимались из мягкой туманной ваты, и каждый глоток воздуха был словно нота в общем хоре.
Еще один. Ночь отступала, откатываясь на запад синими волнами. День приходил по ступеням трав и цветов.
Последний гвоздь упал в тот момент, когда они сбежали с моста и рухнули в траву. Огонь взметнулся на невообразимую высоту и упал: Смородина смирилась и пропустила.
Золото почернело и рассыпалось, ветер подхватил его и унес, забрав все до крошки. Саша села в траве, торопливо обернулась и увидела, как огненный ужас перехода между мирами растворяется и тает без следа. Ушла река Смородина и Калинов мост – они ушли, оставив…
Саша бросилась к Денису: тот раскинулся на земле, иссушенное мертвое лицо смотрело в утреннее небо, и портупея была пуста. Возле каждого прокола в ней по футболке расползались кровавые пятна. Задыхаясь от своей потери, Саша встряхнула его, попыталась найти пульс на шее: Денис казался куклой, которую бросил кукольник.
Где-то далеко-далеко всхлипнула Зоя. Игорь о чем-то сбивчиво заговорил, но Саша его не слышала, захлебываясь в горе, которое поднялось в ней с такой высотой и силой, что почти вышибло жизнь.
Денис не мог. Нет, он не мог. Только не так, нет.
Можно было спорить и сопротивляться, можно было кричать и плакать – но гвозди с Кощеевой смертью рассыпались на Калиновом мосту. Все кончилось вот так – безжизненно разжатой ладонью, кровью, слепым взглядом, устремленным в небо.
– Вода! – Игорь схватил Сашу за плечо, поднял, оттащил. Взгляд некроманта был совершенно осмысленным: Смородина забрала то, что он ей отдал. – Здесь же ручей, надо дать ему воды!
Саша посмотрела на него как на идиота, но в светло-сиреневой утренней дымке Игорь был похож на воина – или на святого, которого переполняла решительность и непоколебимая вера.
– Это мой мир, – ответила она. – Здесь нет магии, здесь нет живой воды, если ты об этом.
Зоя лишь покачала головой и, расстегнув обгорелый пиджак и сбросив его на землю, пошла туда, откуда веяло свежестью ручья.
– В мире нет, – сказала она. – А в нас – есть.
Саша бросилась за ней, не разбирая дороги. Ей хотелось верить – и было страшно верить.
Зоя несла пригоршню ледяной воды с той трепетной осторожностью, с которой несут новорожденного. Ее руки окутывало золотое облако: магия превращала обычную воду в живую. Саша смотрела, и ей казалось, что она спит и вот-вот проснется. Из травы выпорхнула птичка, разлилась бойкими трелями, и весь мир откликнулся: жить, жить, жить! Встав на колени рядом с Денисом, Зоя аккуратно влила воду в его приоткрытый рот, и Саша поняла, что все было не зря.
Денис поперхнулся, закашлялся, сел, оторопело глядя по сторонам и не понимая, где находится. Ненужная уже портупея соскользнула с его тела, пятна крови на одежде растворялись, словно их и не было. Он посмотрел Саше в глаза и едва слышно произнес:
– Все-таки перешли. Да… смогли.
И только тогда Саша поняла, что вернулась домой. Она рассмеялась, обняла Дениса так крепко, что руки заныли. «Дома, дома, ты снова дома!» – пело летнее утро, захлебываясь светом и счастьем.
В этот миг мама проснулась, еще не зная, что сегодня Саша взбежит по ступенькам и нажмет на кнопку звонка.
Эпилог
Когда Майя приехала в «Теплый край» и устроилась на работу в дом Ярослава Арепьева, бывшего врача, то даже и представить не могла, что в один далеко не прекрасный день будет прятаться от убийц.
Комнатушка для швабр и бутылок с моющими средствами больше была похожа на шкаф. Когда незваных гостей в доме стало слишком много, а потом раздались крики и выстрелы, то Майя скорчилась среди тряпок и коробок, закрывая голову и повторяя: «Мамочка, пожалуйста, пусть они меня не найдут. Пожалуйста, мамочка!»
Потом в доме воцарилась тишина – густая, мертвая. Майя сказала себе, что не выйдет из своего крохотного укрытия, пока не приедет полиция и не вытащит ее, – но потом вдруг поняла, что никакой полиции не будет и надо спасаться самой. На то, чтобы выбраться из комнатушки для швабр, ушло чуть больше часа: Майя вставала, но от страха у нее начинала кружиться голова, и она снова опускалась на пол, прижимая ладони к ушам.
Она не знала, чего боится. Ей, девчонке, выросшей в трущобах, приходилось видывать и кое-что похуже мертвецов. Но сейчас в доме было нечто, с чем живому человеку нельзя столкнуться.
У этого нечто даже запах был – давящий, кровавый, с хвойными нотками. Майя не слышала ни шагов, ни голосов, ни дыхания, но каким-то глубинным, первобытным чутьем знала, что в доме есть кто-то еще, кроме нее, и это знание не позволяло ей подняться с пола.