Оксана убежала, оставив ефрейтора Иоганна Беккера в покое.
Она уже не сомневалась, что Беккер — родной брат Курта Мюллера, и догадывалась о том, что творится сейчас в душе этого человека.
Итак, она уже готова к встрече с мастером. У нее есть, что сообщить ему, ей нужно также с ним посоветоваться кое о чем.
Но тот, кого Оксана с таким нетерпением желала увидеть, словно забыл о ее существовании. Напрасно Оксана, придя на перерыв домой, подолгу задерживалась на кухне, вопросительно поглядывая на свою хозяйку тетку Настю — низенькую, пожилую женщину с увядшим печальным лицом. Тетка Настя жаловалась на свою судьбу, рассказывала о ценах на базаре, просила Анну устроить ее „на паек“, но ни разу не упомянула, что ее квартиранткой интересовался какой-либо человек.
Наконец, мастер явился, но совсем не такой, какого ожидала встретить Оксана.
Это был настоящий мастер-жестянщик, худенький старик в очках со стальной, перевязанной ниточками оправой. Он сидел у крылечка на камешке и, закусив губу, напряженно морщась, напаивал довольно большую металлическую заплату на днище эмалированного таза. Подле него, подперев голову рукой, стояла тетка Настя в обычной своей скорбно-слезливой позе.
Оксана окинула старика внимательным взглядом и, не задерживаясь, прошла в свою комнату. У нее была чистенькая комнатка с двумя окнами, выходившими на улицу и во двор. Тут стояла хорошая железная кровать с упругой сеткой и никелированными спинками, стол, пустая этажерка для книг и два стула. Тетка Настя отдала квартирантке свою перину, подушку, байковое одеяло. Одинокая женщина очень боялась, что к ней поселят солдат, и поэтому охотно предоставила комнату девушке. Сама хозяйка спала в кухне на лежанке.
Оксана стояла у окна, выходившего на улицу, и смотрела на ветви сирени, росшей перед домиком в палисаднике. Она еще раз перебирала в памяти каждое слово Тараса. Неужели она что-то напутала? Нет, хлопец сказал ей ясно: улица Огородная, нужна посуда, мастер сам найдет. Она на второй же день купила на базаре дырявый таз. Теперь, благодаря услужливой хозяйке, таз паяет какой-то полунищий старик. Оксана вспомнила, что она уже несколько раз встречалась на Степной улице с этим стариком — он ходил под заборами с тяжелой сумкой за плечами и протяжно кричал надтреснутым хрипловатым голосом: „Жестя-я-ные рабо-о-ты-ы! Ве-едра! Кастрю-ю-ли, кому паять?“
Что случилось? Почему нет связи?
Оксана смотрела на ветви, тянувшиеся к окну: почки на них уже начинали распускаться.
В комнату, осторожно открыв дверь, вошла тетка Настя.
— Ты чего, Анечка? — спросила она обеспокоенно. — Может, недовольная, что я без спросу? Так ты ведь сама говорила, что нужно запаять. Он дорого не берет, а мастер хороший. Я ему за свою кастрюлю старые штаны, что от мужа остались, отдала. Совсем рваные. Взял… А за твой таз он соли просит или — марками. С тазом работы, говорит, много. Ты бы пошла, глянула, поторговалась, а то мне за картошкой сходить надо. Мы мерзлую картошку в поле копаем. Прошлогоднюю.
— Хорошо, я выйду, посмотрю, — не оборачиваясь, сказала Оксана.
— А будешь уходить на работу — ключик под вторую ступеньку на крылечке положи.
— Хорошо, хорошо, тетя. Идите.
Через несколько минут хлопнула калитка, и Оксана увидела в окно тетку Настю, торопливо шагавшую по улице с обвернутой грязным мешком лопатой под мышкой.
Девушка вышла на крылечко. На душе у нее было тоскливо.
Старик работал. Он сидел спиной к крыльцу, положив на колени таз днищем вверх. Паяльная лампа с шипением выбрасывала из трубки пучок голубоватого пламени. Оксана видела голую морщинистую, поросшую редкими седыми волосинками шею старика, выглядывавшую из-под ворота его старого, покрытого заплатами ватника. Жестянщик пристроил паяльник так, чтобы его головку охватывало пламя, и оглянулся.
— Табачку у вас не водится, барышня?
— Нет.
Он что-то буркнул себе под нос, схватил паяльник и начал растирать острым носочком олово вокруг заплаты. Это были привычные, заученные движения старого мастера. Его руки, изрезанные жестью и покрытые какими-то желтоватыми пятнами, очевидно, следами ожога кислотой, также свидетельствовали о его профессии. Но на кисти правой, между большим и указательным пальцами, синела татуировка — маленький, обвитый цепью якорь.
— Вы служили во флоте?
— Чего? — дернул головой жестянщик, видимо, хорошо не расслышав. — Флот? Как же, пришлось послужить царю-батюшке. Дела давно прошедшего времени. Вы, барышня, водички принесите, так, с полведерка. Проверим, вроде все готово.
Оксана принесла ведро с водой. Жестянщик осторожно вылил воду в таз, приподнял его над головой, осматривая швы припая. Затем опустил, выплеснул воду и показал девушке сухое днище.
— Так что можете собственноручно убедиться, — сказал он с оттенком профессиональной гордости. — Лучше нового.
Старик постучал толстым черным ногтем в днище и сунул таз на крылечко под ноги девушке.
— За работу не сомневайтесь, будете вспоминать и благодарить. А хозяйка-то убежала!.. Обождать?
— Я сама вам заплачу.
Жестянщик разочарованно покачал головой.
— Не в том дело, барышня. Хозяйка обещала чайком напоить и кипяточек будто приготовила.
— Если есть кипяток, я вам дам чаю.
— Сделайте милость. Может, кусочек сахару найдется? Уважьте старика… Целый день на холодном ветру, без горячей пищи.
Он засуетился, собирая инструмент в большую потертую кожаную сумку.
„Нет, это не тот мастер, о котором говорил Тарас“, — подумала Оксана. Она приготовила чай и принесла из своей комнаты на кухню два кусочка сахару. Жестянщик постучал в дверь, попросил разрешения войти и, появившись на кухне, опустил на пол у порога свою сумку. Затем он снял очки, с силой зажмурил уставшие, слезящиеся глаза и, открыв их, весело посмотрел на девушку. Его худое, с запавшими щеками, поросшее колючей седой щетиной лицо вдруг преобразилось, стало значительным.
— Ну, давай будем с тобой знакомиться, Ромашка. Угадала. Бывший матрос Балтийского флота. Фамилию свою сам забыл… Не имеет значения. Для тебя буду — Тихий.
Тихий? Вот это тот Тихий, к которому ее прислали? Нет, тут что-то не так. Подстроено. Какая Ромашка? У нее другая кличка — Ласточка.
— Я вас не понимаю, — опасливо, но строго оглянула старика Оксана, как бы подозревая, что она имеет дело с каким-то психически ненормальным человеком. — Что за Ромашка? Вы что хотите? Я крикну, и вас арестуют! Я позову полицию. Я — немка. Идите вон отсюда!!
Чем больше возмущения звучало в голосе девушки, тем веселее становились глаза жестянщика.
— Не кричи. Ласточка, — торопливо сказал он. — Виноват… Я забыл, что ты еще не знаешь. Тебя перекрестили. Теперь ты — Ромашка. Ясно? И угощай, не стесняйся. Тебе понравилась моя работа, ты угощаешь чайком старого мастерового человека. Что тут особенного? Хозяйка ушла надолго, тебе на работу часа через два. Мы успеем поговорить.
Он подвинул ногой табурет к столу, снял шапку и, откусив кусочек сахару, начал аппетитно отхлебывать из алюминиевой кружки кипяток.
— Горяченький, хорошо! Желудок у меня… Колит, гастрит и еще какой-то черт!
— Я принесу вам печенье, — сорвалась с места Оксана.
— Не надо, — решительно поднял руку Тихий. — Лишнее… Может, кто зайдет… С какой такой причины ты, немка, рабочего человека печеньем угощаешь? Кто ты такая есть — тебе всегда надо помнить. Да, говорят, у тебя память какая-то особенная?
— Не жалуюсь.
— И по-немецки здорово шпаришь?
— Видимо, все еще есть акцент и не всегда удачны построения фраз. Вспомогательные глаголы путаю.
— Ну, тут я ничем тебе помочь не могу. Я и в русской-то грамматике слабоват. Учись, читай побольше.
— Читаю много.
— Все это хорошо. Как здоровье?
— Чувствую себя лучше.
— Вижу: порозовели щеки немного. Я ведь тебя видел еще тогда, когда ты на лихаче с вокзала покатила.
— И еще два раза. На Степной. Следили?
— Нет, наблюдал… — усмехнулся жестянщик. — Чего тебя проверять? Слава богу, проверена. Мне ведь про тебя легенды рассказывали. Ловко обвела вокруг пальца гестаповца.
— Товарищ Тихий…
Жестянщик угрожающе поднял руку.
— Давай без товарищей, — сказал он строго. — И Тихого забудь. Держи на самом донышке.
— Простите, сорвалось… Я хотела предупредить вас. Вы знаете, что случилось в поезде, и, может быть, думаете, что я… Ну, вроде заколдованная, что ли. Я сама не могу объяснить, почему все так счастливо обернулось для меня. Мне просто повезло. Такое счастье выпадает только один раз в жизни.
— Значит, ты ни при чем? — усмехнулся Тихий. — Счастливый случай?
— Нет, не только случай. Я держалась хорошо, прямо-таки прекрасно. Как говорится, была в ударе. Но все-таки это был редкий случай. Другого такого не будет.
— Ты что, скромничаешь?
— Нет, предупреждаю. Вы должны реально оценивать мои возможности.
— Вот оно что! А я думал — струсила.
Жестянщик допил кипяток и попросил налить еще. На высоком морщинистом лбу выступил пот. Он смахнул его ребром ладони.
— Я, дорогая, сам без толку рисковать не люблю. Не даром кличка такая — Тихий. И ты у меня будешь тихо работать. Тихо, аккуратно, так, чтобы комар носа не подточил. Как свое нынешнее положение оцениваешь? Крепко на ногах стоишь?
— Вполне.
— А сведения об аэродроме? Что-нибудь можешь сообщить?
Доклад Оксаны занял минуты две. Тихий отставил кружку и слушал, нахмурив брови, остро поглядывая на девушку. Казалось, он был чем-то недоволен. Он прервал Оксану, когда она начала подробно перечислять названия аэродромов, номера частей и количество самолетов.
— Откуда у тебя такие данные? Спрашивала кого-нибудь?
— Нет. Из разговоров летчиков.
— Быть не может! Так болтают? Что они, с ума посходили?
— Сама удивляюсь. Полное отсутствие бдительности. Меня они считают своей, а среди официанток только я одна хорошо знаю немецкий язык.