"Джустиниани со своими воинами погибнет, и я - тоже", - сказал себе Тодорис, ведь стены являлись единственным, что защищало от турецкой армии, которая была как море, но стены постепенно превращались в бесполезные кучи камней и битого кирпича.
Вспомнилась ночная битва, состоявшаяся три недели назад*, которая чуть не закончилась взятием Города. Именно тогда стало очевидно, что даже могучий Джустиниани нуждается в помощи и если он не получает её, то бессилен.
_____________
* В "Повести о взятии Царьграда" Нестора Искандера утверждается, что битва 6-7 мая происходила днём. В записках венецианца Николо Барбаро утверждается, что битва была ночная, и в романе принята именно эта версия.
_____________
Вода подтачивает плотину, и турецкое войско так же постепенно подтачивало оборонительные укрепления. Три недели назад всё было очень похоже на то, что происходило вчера: враги очень усердно палили из пушек, постепенно разрушая стены, но не шли на штурм. Они наблюдали, как ядра разбивают Малую крепостную стену, а затем - как бьют в Большую.
Джустиниани, на чьём участке это происходило, слишком поздно осознал степень опасности. Ведь дела вроде бы шли как обычно: турки стремились разрушить, а он восстанавливал.
Впрочем, начальника генуэзцев вряд ли следовало винить, ведь Тодорис, находившийся там же и как всегда таскавший мешки вместе с генуэзцами, тоже пропустил момент, когда события стали развиваться слишком быстро.
Наверное, следовало что-то заподозрить тогда, когда генуэзцы, измотанные бесконечным строительством, начали покрикивать друг на друга:
- Быстрее! Тащите ещё мешки! - кричали "каменщики", занимавшиеся укладкой.
- Быстрее кладите! Надо скорее вкапывать колья! - кричал на "каменщиков" Джустиниани.
Все торопились, но никто не замечал, что стены разрушаются чуть-чуть быстрее, чем восстанавливаются, и что отставание увеличивается.
Стоя на стенах ближе к северо-западному углу, а вернее - неподалёку от Влахернского дворца, генуэзцы с ненавистью смотрели на исполинскую турецкую пушку, выделявшуюся своими размерами среди других турецких орудий, как корабль среди рыбацких судёнышек. Даже деревянная опора, на которой покоилась эта громадина, по размерам могла соперничать с корпусом корабля.
Пушка стреляла огромными ядрами, которые казались большими даже на расстоянии, а разрушения от них получались такие, будто оборонительные стены Города построены из мокрого песка.
К счастью, та пушка могла выстрелить лишь несколько раз в день. Слишком много усилий требовалось, чтобы поставить её на позицию, а затем зарядить и нацелить. Пушку двигали десятки волов, которым помогали сотни людей. Ядро вкатывали в жерло с помощью деревянного настила, который каждый раз приходилось строить заново. Но усилия оправдывались.
Тодорис, стоя на стенах, тоже наблюдал за этими приготовлениями и, чуть ли не скрежеща зубами, вспоминал имя человека, который отлил исполинскую пушку: Урбан.
Урбан - старый опытный мастер из венгерских земель - приехал в Город и предложил свои услуги василевсу, однако в казне не было денег. Василевс смог обещать Урбану лишь небольшое жалование, и мастер поначалу согласился, желая "помочь братьям-христианам отбиться от нехристей", но затем внезапно уехал. Следовало догадаться, что Урбан отправится прямиком к туркам, которые как раз в это время расположились лагерем к северу от Города.
Это было ещё за год до осады. Проявив не слыханную прежде наглость, турки явились с множеством воинов и огромным числом строителей. Рабочие по приказу Великого Турка начали возводить на берегу Босфора мощную каменную крепость. Не на турецком берегу, а на берегу, принадлежавшем ромеям. И, разумеется, без ведома и согласия василевса! Великий Турок, судя по всему, пробовал силы перед предстоящей войной. Он сам наблюдал за строительством, находясь в лагере, и именно тогда к Турку явился старикашка Урбан, предложив свои услуги в расчёте на щедрую плату.
"Да чтоб его разорвало на куски! - думал Тодорис, вспоминая пушечного мастера. - Будь я василевсом, послал бы по всем дорогам погоню за этим стариком, как только стало известно об отъезде. Урбана надо было догнать и убить. И сейчас перед нашими стенами не маячило бы жерло огромной пушки. И других пушек, которые отлил предатель. Почему наш василевс так добр!? Почему не отдал приказ!? Убить предателя - лучше, чем сокрушаться, что в нынешние времена все ищут выгоду".
За прошедший год Урбан отлил для Великого Турка множество пушек - несколько десятков вполне обычных и десяток исполинских, которых никто раньше не отливал.
И вот теперь эти исполины раз за разом помогали туркам разрушить чуть больше, чем Джустиниани успевал восстановить, но турки, даже имея преимущество, не успокаивались. Они постоянно стреляли из малых пушек, а в один из вечеров на участке близ Влахернского дворца продолжали обстрел даже в темноте и стреляли полночи, поэтому Джустиниани понял, что своими силами не успеет за оставшиеся полночи восстановить разрушенное. Он велел позвать как можно больше горожан, и тысячи человек трудились, не покладая рук, так что к рассвету на месте участка Малой оборонительной стены, разрушенного до основания, возвышалась стена из мешков с землёй, укреплённая частоколом.
Казалось, опасность миновала и равенство между разрушителями и строителями восстановлено, но исполинские пушки опять начали свою работу. Они часто промахивались, но незадолго до полудня одна из них первым своим удачным выстрелом уничтожила участок новой постройки из мешков. Второй удачный выстрел случился в пятом часу после полудня. Ядро ударило в Большую оборонительную стену, но не пробило её, хотя по кладке пошли трещины. Стена была слишком массивна и прочна, чтобы её пробить с первого удара.
Джустиниани всё же забеспокоился и сказал, что надо немедленно восстанавливать преграду из мешков, однако малые турецкие пушки продолжали стрелять на редкость метко - начать работу не представлялось возможным. Пришлось ждать, и ожидание было тревожным, ведь в гонке между разрушителями и строителями первые опять вырвались вперёд. Пусть преимущество врагов казалось временным и могло быть сведено на "нет" следующей же ночью, ночь ещё не наступила, и враги пока побеждали.
- Надо прикатить сюда наши пушки и поставить около бреши, - сказал Джустиниани. - Если турки прекратят обстрел и ринутся на штурм, мы сами выстрелим по ним.
Начальник генуэзцев всё больше укреплялся в мысли, что турки предпримут ночную атаку, поэтому отправил Тодориса в ставку василевса, располагавшуюся в долине реки Ликос. Вместе с василевсом там устроили лагерь две тысячи человек отборного войска, сберегаемого на особый случай.
- Попроси, чтобы василевс дал нам людей в помощь, - сказал Джустиниани. - Особый случай наступил, - но Тодорис не без робости отправился выполнять данное поручение, потому что предпочёл бы сначала известить отца.
Увы, добираться до него - на юго-западный угол оборонительных укреплений - не было времени, поэтому оставалось надеяться, что в ставке найдётся родственник или знакомый достаточно высокого ранга, чтобы передать василевсу просьбу, которую сам Тодорис передать не решался.
Поднявшись на Большую стену, связной добрался до лагеря генуэзцев, устроенного возле Пятых военных ворот, быстро поседлал свою лошадь, которая мирно паслась там, а затем, следуя вдоль берега Ликоса через поля, пастбища и мелкие овраги по заросшим двухколейным дорогам, так же быстро добрался до ставки.
События и дальше складывались благоприятно, ведь неподалёку от шатра василевса нашёлся дядя Тодориса, Иоанн Кантакузин, который и передал просьбу, подкрепив её своим авторитетом, так что в итоге Тодорис с радостью сообщил Джустиниани, что к ним идёт военачальник из славного рода Рангаве* со всеми своими людьми. Три сотни опытных воинов, облачённых в чешуйчатый металлический доспех и прекрасно вооружённых.
_____________
* В "Повести о взятии Царьграда" Рангаве упомянут как "стратиг Рахкавей".
_____________
Пока Тодорис отсутствовал, обстрел прекратился, потому что на землю спустилась тьма. Однако защитники Города видели, что в турецком лагере продолжается оживлённое движение даже после наступления темноты. Факелы то и дело перемещались, как будто офицеры, получая приказы от начальников, сновали туда-сюда.
Когда смолк грохот пушек, стали явственно слышны неумолкающий барабанный бой и рёв турецких труб, а также жалобное мычание уставших волов, которых, судя по всему, ещё не выпрягли.
Генуэзцы не придали этому значения: все бросились чинить преграду из мешков, минувшим днём порушенную исполинской турецкой пушкой. Следовало работать, пока можно, а ведь волы своим рёвом будто предупреждали о том, что сейчас случится.
В темноте раздался грохот, как если бы началась сильнейшая гроза, а через мгновение послышался гулкий удар. Тодорис, стоявший на Малой стене вместе с Джустиниани почувствовал: камни под ногами содрогнулись. Юноша даже успел подумать, что это землетрясение, но тут же понял: это исполинская пушка выстрелила в последний раз! И удар пришёлся в Большую стену.
Массивное ядро при столкновении с преградой не раскололось и всей тяжестью грохнулось на землю, породив то самое "землетрясение", а вот стена не выдержала встречи с ядром. Трещины, которые появились днём после предыдущего выстрела той же пушки почти в то же самое место, начали стремительно расширяться. Это стало видно, потому что кто-то из ромеев, дежуривших на башне Большой стены, зажёг огонь, подавая сигнал тревоги. Масло в чане вспыхнуло высоким ярким пламенем, освещая всё, что делается внизу.
- Вот дьявол, - выругался Джустиниани и крикнул своим людям: - Берегись! Бросай работу! Прочь!
Для кого-то было уже поздно. Тех "каменщиков", которых в разгар работы задело летящее гигантское ядро, не могли спасти никакие доспехи. А вот тем, кого не задело, следовало убираться подальше, потому что от верхнего края Большой оборонительной стены уже начали отваливаться камни. Если такой камень упадёт на голову, ничего хорошего не жди, даже если ты в шлеме. А уж когда стена начнёт разваливаться на куски...