"Пересекать овраг или нет?" - засомневался юноша, снова вернувшись туда, где привязал лошадь, но та приняла решение за него. Даже видя проход среди кустов, освещаемый слабым светом ночных светил, она - будто ослица, а не лошадь - упрямо отказывалась следовать за своим хозяином.
- Да чтоб тебя! - закричал Тодорис, схватился за повод обеими руками и, повернувшись к лошади спиной, потащил животное за собой. Обычно, когда он так делал, лошадь уступала. Именно так её и удалось провести по камням пролома в Большой стене, но там было светло из-за огней, а здесь животное, сделав два шага, вдруг поскользнулось, испугалось, дёрнулось, вырвало повод и, при развороте едва не толкнув хозяина, ринулось вверх по склону.
Казалось чудом, что лошадь не убежала, а лишь остановилась возле того места, где недавно привязывали.
Наверное, она сейчас косилась на овраг, но этого нельзя было увидеть, а можно было лишь понять по недовольному топанью и фырканью. Лошадь стала почти невидимой - тёмная фигура на фоне ночного неба.
- Ты моя ослица, - ласково произнёс Тодорис, приближаясь к ней. Он должен был показать, что не сердится. - Хорошая моя ослица. Только не вздумай удрать.
Он сел в седло, но теперь решил довериться воле Божьей, поэтому не стал указывать "ослице" направление. Пусть сама вывозит! Для верности он начал читать молитву и через некоторое время обнаружил, что лошадь ступает по широкому вытоптанному тракту. Это несомненно была Меса, и лошадь двигалась на запад, ведь огни, видные издалека, теперь горели справа!
Оказавшись у Харисийских ворот, Тодорис направился в ту сторону, куда удалились люди Рангаве. Если в другой стороне, то есть на юге, не удалось никого призвать, значит, следовало попытать счастья на севере.
И вот снова городская застройка. Но теперь стена - слева, а громады домов - справа. Зарево сигнального огня на башне как будто стало ярче. А может, это полыхало уже несколько огней на нескольких соседних башнях? Или это стало светло оттого, что зажглись окна во всех домах, примыкавших к месту, где образовался пролом. Люди смотрели на сражение через кованые решётки окон, но не смели показаться на улице.
Лязг оружия и крики дерущихся, отражаясь от каменных стен и мостовых, разносились далеко. Однако Тодорис не застал самого сражения. Когда он достиг места схватки, то увидел лишь то, что вся улица, тянувшаяся вдоль укреплений, устлана неподвижными телами. Судя по кожаным доспехам, это были турки. И лишь два воина в металлических чешуйчатых панцирях - люди Рангаве. Спешившись, Тодорис на всякий случай перевернул обоих, чтобы проверить, живы ли. Оба оказались мертвы.
Вокруг пролома всё тоже оказалось устлано турецкими трупами. Виднелось несколько тел в чешуйчатых панцирях. И ещё два латника - генуэзцы. А битва продолжалась совсем рядом - за проломом, то есть между Малой и Большой оборонительными стенами. Общими усилиями удалось вытеснить врагов из Города. Но надолго ли?
Тодорис понимал, что надо снова сесть в седло и торопиться на север, но всё же не мог не проверить тела христиан: и своих, и генуэзцев. На всякий случай. Начал с генуэзцев, потому что они были ближе: вот один лежит ничком прямо на стволе пушки, мёртв. А другой лежит рядом с пушкой на мостовой среди турецких трупов и тоже не дышит.
Очевидно, из этой пушки дали залп по пролому, через который рвались турки. И многих убило. А затем разъярённые враги убили пушкарей.
Несколько таких же пушек, на деревянных опорах с колёсами, нацеленные на пролом, стояли на разных участках улицы, но возле них были лишь убитые турки. Значит, остальные пушкари успели взяться за щиты, обнажить мечи и вступить в рукопашный бой. Возможно, они и теперь продолжали сражаться в нескольких десятках шагов отсюда.
А вот люди Рангаве несли потери. Тодорис нашёл шестерых, и все уже испустили дух, но возле стены ближнего дома он увидел ещё одного человека в чешуйчатом панцире, почти скрытого грудой турецких тел. Этот человек оказался жив, хоть и без сознания.
Тодорис, оставив лошадь посреди улицы, начал растаскивать трупы, чтобы освободить раненого, как вдруг тот очнулся и, разлепив пересохшие губы, спросил:
- Что ты делаешь?
- Помогаю тебе.
- Ты ведь посланец, который позвал нас? - спросил раненый.
- Да.
- Тогда оставь меня и приведи ещё людей. Иначе дело плохо. Врагов много. Езжай.
Тодорис, всё-таки оттащив очередного мёртвого турка, за которого уже успел взяться, вдруг увидел, что раненый воин, только что сказавший "езжай", пытается на что-то указать. "У тебя за спиной", - говорил этот жест. К тому же лошадь, стоявшая где-то посреди улицы, начала беспокойно переступать.
Тодорис развернулся. И вовремя, ведь среди турок тоже нашёлся живой: усатый воин в островерхом шлеме и кожаных доспехах, держась рукой за левый бок, тяжело поднялся на ноги и принял боевую стойку. Сабля, которую он держал, была в крови, и потому Тодорис вдруг испугался: "Мне нельзя сейчас умирать. Никак нельзя". Он торопливо вытащил меч.
Тодорис не был ранен, да и доспехи считались гораздо лучше турецких, но он сильно устал, пока лазил по оврагам. Турок видел, что перед ним утомлённый воин, поэтому в глазах нечестивца появилась яростная решимость. Он ринулся вперёд.
В следующее мгновение сабля и меч скрестились, и тут к Тодорису вернулось потерянное самообладание. "Я убил не меньше сотни таких, как этот. Чего мне бояться?" Он ударил турка в лицо кулаком левой руки, защищённой кольчужной перчаткой. И пусть удар получился не слишком сильным, но противник стал терять равновесие, упал на кучу трупов и был заколот мечом прежде, чем успел подняться.
В это мгновение Тодорис почувствовал, что сзади по металлической чешуе доспеха ударил некий тонкий предмет: его решил секануть саблей по спине ещё один очнувшийся враг.
С трудом вытащив меч из тела предыдущего, Тодорис не стал распрямляться и, как был, в полусогнутом положении, резко крутанулся, выставляя руку с мечом вперёд.
Он не надеялся достать нового противника. Рассчитывал только отпугнуть, чтобы иметь возможность оглядеться и не получить удар саблей по лицу. Но конец меча вдруг вошёл во что-то мягкое; послышался вскрик.
Оказалось, что второй турецкий воин получил удар мечом по ноге и упал. Из раны лилась кровь, быстро расползаясь по камням мостовой. Такой противник уже не мог подняться. Обезоружить и прикончить его оказалось нетрудно и, по счастью, никого третьего не нашлось: остальных добросовестно убили люди Рангаве.
Тодорис облегчённо выдохнул, а затем, даже не убрав меч в ножны и еле забравшись в седло, двинулся по улице вдоль оборонительной стены на север, в сторону Влахернского дворца. О времени юноша-связной больше не думал, не пытался считать минуты. Теперь мысль была лишь о том, чтобы добраться хоть до кого-нибудь, рассказать, что нужны, очень нужны люди.
А впереди не было никого. Всех воинов, находившихся близко от пролома, уже призвали на подмогу?
Тодорис ехал дальше, задирая голову и пытаясь рассмотреть, есть ли кто-нибудь на стене.
- Эй! Кто-нибудь! Эй! - кричал он, но никто не отзывался.
Так он добрался до Влахернского дворца, вплотную примыкавшего к стенам. Дворец был давно заброшен и необитаем, поэтому сейчас оставался совершенно тёмным. Глухая каменная дворцовая ограда выглядела как продолжение оборонительных укреплений, но наверху, конечно, никто не нёс стражу.
Тодорис, занятый собственными мыслями, не сразу различил в отдалении крики. Они доносились с противоположной стороны дворца, а над дворцовой крышей в тёмном небе виднелось некое бледно-рыжее пятно. Зарево пожара?
В том месте находились ворота, называвшиеся Дворцовые, но вели они не во дворец, а на городскую улицу, примыкавшую к дворцу. Там уже не было сложных укреплений: Большой и Малой стен. Стена была единственная, единственная преграда на пути врага... Мелькнула мысль: "Неужели, турки прорвались туда, и сейчас там идёт битва?"
Тодорис пришпорил лошадь, заставил устремиться вперёд. И пусть от одного измотанного воина было бы мало толку, он готовился погибнуть, защищая Город.
Обогнув дворец, Тодорис увидел ворота в клубах едкого серого дыма, но не обнаружил поблизости ни одного турка. Вместо этого он оказался среди мечущихся воинов и простых людей. Они бегали с вёдрами от задымлённых ворот до дверей ближайших домов. Люди со всей возможной поспешностью доставали воду из каменных колодцев во дворах, а затем торопились облить ворота.
- Не дайте доскам прогореть! Не дайте! - кричал кто-то. - Горелое разобьют одним ударом тарана!
Увы, огонь разгорался с внешней стороны, и потушить его, находясь с внутренней, было едва ли возможно.
- Чего ты таращишься!? - Некий человек с ведром в руках ненадолго остановился перед лошадиной мордой. - Слезай и помогай тушить! Мечом тут не поможешь.
Вёдра с водой тоже не очень помогали. Оборонительная стена была толстая, а створки ворот располагались в глубине проёма так, чтобы ничего не попало на ворота, если осаждённые станут лить на головы осаждающих смолу или масло, ведь иначе доски могли случайно загореться. Но теперь, когда ворота уже горели, их невозможно было потушить, если лить воду сверху, с края стены.
Воду лили под ворота, поскольку именно там, у основания турки накидали вязанок с хворостом и постоянно подкидывали ещё. Обороняющиеся также пытались лить воду в щель между верхним краем ворот и сводом каменной арки, но тонкие струи, стекая сверху, не могли погасить огонь внизу, а вот дыма становилось всё больше.
Ночью и так не много разглядишь, а дым ел глаза, заставлял двигаться почти вслепую. Даже факелы в этом дыму не могли ничего осветить, лишь давали ориентир своим мерцанием.
- Давай воду! - крикнул кто-то, стоя на прислонённой к воротам приставной лестнице, которую придерживали ещё два человека. Взяв поданное ведро, он начал лить воду в щель между верхним краем створок и каменным сводом, как вдруг охнул, выронил ведро и упал. Из его щеки торчала стрела, метко пущенная турками с той стороны.