- Все наши находились на постах на оборонительной стене. Вот почему никого не задавило, - пояснил Павел и продолжал: - После этого отец уговаривал матушку вернуться в наш дом, подальше от стен, но она не согласилась.
Венецианец хотел поболтать и потому всеми силами отвлекал своего собеседника от подслушивания "скучного" заседания, а Яннис, хоть и противился поначалу, теперь начал думать, что там действительно не услышишь ничего нового.
Когда сын Сфрандзиса отошёл от окна и вернулся к дверям, то услышал лишь то, как василевс снова призывает всех помириться, а затем произносит длинную речь, призванную воодушевить защитников Города. Что-то похожее на то, что было произнесено на площади. Получалось, что если не видеть василевса, а только слышать, то его речь не производила такого волшебного действия. Да, он говорил красиво, но и только.
Павел, наблюдая за Яннисом издали, сразу уловил перемену его настроения:
- А хочешь, покажу тебе кое-что по-настоящему интересное? То, о чём до недавнего времени даже василевс не знал.
- Это государственная тайна? - настороженно спросил мальчик.
- Нет, - засмеялся Павел. - Теперь многие про это знают.
Молодому венецианцу явно надоело стоять в этой комнате, но уйти и оставить Янниса без присмотра он не мог. Вот и решил выманить. А мальчик сдался и согласился.
- Для этого нам надо спуститься в подвал, - сказал Павел и повёл Янниса вниз.
Широкая деревянная лестница сменилась более узкой каменной. Своды, как это обычно бывает в подвалах, словно давили на плечи. Чтобы осветить помещение, пришлось зажечь факел.
- Тут есть один проход, - таинственно произнёс Павел. - Сами мы вряд ли нашли бы его. Он был загорожен винными бочками. Но один из старых дворцовых слуг сказал, что за ними есть небольшая дверь.
В дальнем углу подвала, за винными бочками, отодвинутыми от стены, и вправду находилась дверца. Было видно, что её открывали не так давно, но по углам всё равно сохранялись ошмётки пыльной паутины.
- А куда ведёт этот ход? - спросил Яннис.
- На внешнюю сторону оборонительной стены, - ответил Павел, передал факел Яннису, снял большой тяжёлый засов и открыл дверцу.
Потянуло сыростью. Было видно, что в тёмный узкий проход, спускавшийся круто вниз, вели каменные ступеньки.
- Ход тянется под стенами и выводит на поверхность между стеной и рвом, - объяснил венецианец. - Это сделано на случай, если враги небольшим числом переберутся через ров и начнут делать что-то опасное. Например, будут закладывать под стену бочку с порохом. Там, где стена двойная, это не страшно. А здесь стена одна, и она тоньше. Поэтому нужен ход, чтобы в крайнем случае выйти и принять бой.
- А врагам эту дверь видно? - Яннис с любопытством глянул в темноту и снова посмотрел на венецианца.
- Нет. Снаружи она - как круглая нора*. Уходит под стену там, где стена образует угол. Если не знаешь, что проход там, то с другой стороны рва не разглядишь.
_____________
* Известна как Керкопорта - "круглая дверь" - именно так её называет византийский историк Дука. Историк описывает Керкопорту как "подземный ход в нижней части дворца", ведший "на вал", то есть на внутренний край оборонительного рва.
_____________
Становилось всё любопытнее, поэтому Яннис осторожно шагнул в проход и, держась рукой за шершавую каменную стену, начал спускаться по ступеням в темноту. Пройдя дюжину шагов, оглянулся на Павла, который стоял возле двери и улыбался. Спуститься вслед за Яннисом, хотя у того в руках был факел, венецианец не спешил.
- Там впереди ещё одна запертая дверь, - наконец произнёс он. - Её я тебе открывать не стану.
Яннис вынужден был вернуться. Они закрыли дверь в подвале, водрузили засов на место, а затем вместе выбрались из подвала во двор.
Павел, судя по всему, и дальше собирался присматривать за незваным посетителем, так что предложил отвести его к своей матушке и накормить:
- Она сейчас как раз хозяйничает на дворцовой кухне, - пояснил молодой венецианец, но Яннис отказался. Мальчик хотел спросить, можно ли вернуться на второй этаж дворца и дослушать, чем кончится заседание, но тут Павла отвлекли по некоему делу и он со словами: "Оставайся здесь", ушёл на стену.
Яннис присел на ступеньку дворцового крыльца и вдруг почувствовал, что голова просто кружится от впечатлений последних нескольких часов. Кажется, она уже не могла вместить больше, поэтому теперь мальчик был рад, что Павел Миноттос велел сидеть здесь.
В памяти всплывало то одно, то другое. Вспомнилась стрела, найденная в башне. И записка, прикреплённая к стреле. Вспомнились слова Нотараса о том, что генуэзец сам мог её написать. Конечно, подобные обвинения были глупостью. Яннис задумался, что мог бы сказать, окажись в ту минуту на заседании, и вдруг пришло понимание: "Ту записку на греческом языке мог сочинить только тот, кто говорил на этом языке с рождения!"
В Городе всегда жило много иностранцев, хорошо говоривших на местном языке, но Яннис, сам не зная как, мог даже на слух с лёгкостью отличить соотечественников от остальных. То же и на письме: что-то в построении фраз будто подсказывало, на родном ли языке человек пишет. И вот Яннис преисполнился уверенности, что слова "примите свою участь" не мог написать ни турок, ни другой иностранец.
Конечно, во вражеском лагере за стенами мог найтись ромей, который составил записку, но Яннис подумал: "А если Лука Нотарас в чём-то прав и эта стрела не прилетела с турецкой стороны? А вдруг её кто-то принёс и положил в башне? Не Юстинианис, конечно. И этот кто-то принёс записку вовсе не для того, чтобы предостеречь, а чтобы нас напугать и сломить наш дух".
Юстинианис и раньше обнаруживал в башнях записки на стрелах "из вражеского лагеря". Но все ли послания прилетали с турецкой стороны? Особенно если учесть, что кто-то портил метательные машины, о которых упоминал Юстинианис в недавнем споре с Нотарасом. Получалось, что на западных стенах появился человек, тайно служащий туркам, и этот человек - не турок, тайно пробравшийся в город, не кто-то из венецианцев или генуэзцев, а ромей. То есть предатель. И этот предатель продолжит появляться на стене - снова что-то задумал, а ночью попробует осуществить.
Доказательства существования этой "ночной тени" были настолько зыбкими, что Яннис решил ни с кем не делиться догадкой. Мальчика не приняли бы всерьёз, хотя он чувствовал, что прав. Даже Юстинианис, который сам же говорил о подозрительно ломающихся механизмах, с сомнением покачал бы головой, ведь он был генуэзцем, а не ромеем и не мог угадывать ромеев по письму.
Значит, Яннису несмотря на все запреты следовало сегодня ночью остаться на стенах и, не выдавая своего присутствия, проследить за всеми, за кем только можно. Если именно этой ночью Великий Турок решил предпринять решающий штурм, то именно в эту ночь помешать действиям предателя было очень важно.
Отец никогда бы не разрешил остаться на стенах ночью, поэтому Яннис решил, никого не спрашивая, пробраться на оборонительную стену, примыкавшую к дворцу, и спрятаться там где-нибудь.
* * *
Вечер 28 мая 1453 года
Мария, жена Луки Нотараса, стояла в Святой Софии в толпе молящихся и плакала. Младший сын, Яков, стоявший рядом с ней, спросил о причине, но Мария лишь успокоила его:
- Ничего, это пройдёт.
В соборе, освещённом тысячами огней, совершалась вечерня, а народу было столько, что центральная часть, а также северный и южный нефы оказались заполнены. Даже на галерее второго яруса, где находился василевс и придворные, тоже было полным-полно людей. Столько не приходило уже давно - с тех пор, как здесь отслужили первую униатскую службу, упомянув в ней папу римского как главу объединённой Церкви. Теперь же священники-униаты служили вместе с противниками Унии, а люди, не посещавшие собор из-за боязни оскверниться, внимали словам священников и дьяконов, не разбирая, кто есть кто. Даже Лука, который часто говорил, что лучше Городу быть под властью мусульман, чем папы, находился здесь и молился вместе со всеми, стоя по правую руку от василевса.
Мария не видела лицо мужа, как и лиц двух своих старших сыновей. Видела лишь плащи (красный и два синих), но по еле уловимым движениям голов, а также движениям рук, поднимающихся для крестного знамения, знала, что никто из троих - ни Лука, ни Леонтий, ни Михаил - не чувствуют себя вынужденным находиться здесь. Все стояли здесь по своей воле, и их охватило то же чувство единения, что и всех присутствующих.
Хор часто повторял "Господи, помилуй", и этот стройный и красивый напев возносился высоко под своды, в полутьме тускло блестевшие золотой мозаикой. А затем он, конечно, поднимался и над сводами, доходил до самого неба - тёмного, но чистого, полного сияющих звёзд.
Глядя с галереи на плотную толпу внизу, Мария временами чувствовала, что будто парит в небе. Ей казалось, что огромный собор тоже парит над тёмным Городом, и что нет никакой опасности, ведь даже если неисчислимые силы турок, сейчас подступившие к оборонительным стенам, прорвутся на улицы и площади, то не смогут попасть в собор. Господь убережёт всех, собравшихся в Святой Софии.
"Вот оно, единение, которого нам всем так не хватало", - думала Мария, и это была радостная мысль, но вслед за ней приходила другая, печальная: "А если единение уже не поможет?" Этот вопрос будто заставлял спуститься на землю, полную опасностей.
Мария вспоминала о том, что не позднее завтрашнего утра турки предпримут последний, решающий штурм: "Не слишком ли мало осталось времени, чтобы общими усилиями вымолить у Господа прощение?" Мария гнала прочь отчаяние и повторяла себе, что нужно продолжать молиться. Завтра судьба Города станет известна, а сегодня ещё можно попытаться что-то изменить. Вот почему днём, когда крестный ход, добравшийся до западных укреплений, разделился, Мария решила продолжить путь с теми, кто молился, хотя ноги начали ныть от долгой ходьбы, и голову всё больше припекало солнце.