Мальчик слышал, как Юстинианис отдал одному из своих людей некий приказ, но генуэзцы говорили на своём языке, а Яннис хоть и успел выучить множество слов, понимал далеко не всё. Мальчику хотелось попросить разъяснений, но предводитель генуэзцев был так слаб, что, конечно, не следовало отнимать у него последние силы расспросами.
Яннис взял генуэзца за руку и сжал, будто хотел поделиться с ним своей силой:
- Всё будет хорошо. Тебе станет лучше через несколько дней.
- Не станет, - покачал головой Юстинианис.
- Станет, - нарочито уверенно произнёс Яннис. - В прошлый раз тебя ранили, а ты следующим утром ходил по стене, как если бы ничего не случилось. Ты очень сильный. Ты выздоровеешь.
- Нет, - генуэзец снова покачал головой. - За много лет я бывал ранен не единожды. Я знаю, как это ощущается. Теперь всё не так. Я умираю.
- Ты не должен так говорить! - воскликнул Яннис. - Потому что ты не можешь знать!
Юстинианис ничего не ответил и принялся смотреть куда-то вверх, на утренние небеса. У него было такое отрешённое лицо, как будто он уже почти там, поэтому Яннис невольно отпустил руку, которую только что сжимал. Он хотел пристроить её на краю носилок, но та соскользнула и теперь безвольно свисала, почти касаясь земли.
Оставшийся до ворот путь прошёл в молчании. Затем ворота открылись, за ними показался лагерь. Юстинианиса понесли к его палатке, навстречу уже бежал его личный врач.
Яннис хотел послушать, что этот лекарь скажет после осмотра, но невольно обратил внимание, что мимо бегут десятки и десятки латников, которые спешно сворачивают лагерь. Вернее, они просто забегали в палатки, а через несколько минут выбирались с мешком. Если полог над входом был поднят, то позволял увидеть, как воины собирают в мешок самое необходимое, а всё прочее оставляют.
Это было красноречивее слов. Юстинианис покинул место битвы, и его люди тоже не остались. Сейчас они спешно собирали вещи и строились на дороге, ведущей на север, к портам, где по-прежнему стояли два больших корабля, на которых генуэзцы приплыли.
Лекарь хотел снять с Юстинианиса кирасу и осмотреть рану, но предводитель генуэзцев остановил, произнеся что-то вроде:
- Нет времени. Займёшься этим на корабле.
Яннис уже не мог сдерживать слёз и с упрёком бросил генуэзцу:
- Почему ты оставляешь нас туркам? Почему? Ты столько сделал, а теперь бросаешь дело?
- Это дело безнадёжное, - тихо ответил Юстинианис. - Стены падают под напором врага, а я уже не могу это остановить.
- Но ты мог бы остаться! - возразил Яннис, и теперь слёзы высохли, а кулаки непроизвольно сжались. - Тогда твои люди тоже остались бы и... А вдруг мы бы выстояли?
- Я не могу обречь своих людей на ту же участь, которая постигла меня, - ответил генуэзец. - Я не заставлю их умирать за безнадёжное дело. Надеюсь, моя смерть искупит мои грехи. Но мои люди вовсе не так грешны перед Богом, как я, и им умирать незачем. Это нужно только мне.
Яннису вдруг вспомнился давний разговор с Яковом. Яков тогда пересказывал слова своего отца: "Юстинианис наверняка совершил много грехов и решил их искупить на войне с турками", но Яннису даже теперь в это верить не хотелось. Какие грехи? Юстинианис - ангел, посланный Богом для защиты Города, а у ангелов не может быть грехов! Конечно, Юстинианис прожил уже довольно долгую жизнь и много воевал, а на войне случается всякое, но такой человек просто не мог поступать неправильно. Наверняка он был совсем не виноват в том, в чём считал себя виновным! Но сейчас не было времени убеждать Юстинианиса в этом. Яннис не мог убедить генуэзца даже в том, что рана может быть не смертельной.
- Ты не можешь точно знать, что умрёшь! Тебя даже лекарь не осмотрел! - продолжал возражать Яннис.
Собеседник опять не спорил, а лишь глянул вверх, на небо, но через несколько мгновений снова вернулся к мирскому:
- Джованни, я не могу спасти Город, но могу спасти тебя. Если ты пойдёшь со мной на корабль, то я обещаю тебе, что ты не погибнешь и не попадёшь в плен.
Яннис хотел согласиться, пусть даже светлый образ Юстинианиса немного померк в его глазах, но затем вспомнились отец, мать и другие родные, которых пришлось покинуть вчера, ничего им не сказав. Яннис рассчитывал, что встретится с ними сегодня, но если уйти на корабль, то подать весть о себе получится очень нескоро. "Они решат, что я умер", - подумал мальчик.
- Ты должен решить сейчас, - поторопил генуэзец. - Времени нет.
- Но как же тогда отец, мать, моя сестра и... и Анна? - с сомнением произнёс Яннис. - Мы можем взять их с собой?
- Где они теперь? - спросил Юстинианис.
- Отец - не знаю. А остальные - наверное, дома. Или в церкви. Точно не знаю.
- Ты не успеешь их найти.
- Тогда я не пойду на корабль, - решительно сказал Яннис. - Я останусь в Городе и найду их.
- Я бы так же поступил на твоём месте, - вздохнул генуэзец. - Прости меня за то, что не могу спасти Город. Прости за то, что не могу спасти твою семью. Я бы хотел. Я за этим к вам и прибыл, но, как оказалось, не могу.
Яннис снова почувствовал, что плачет. Теперь он готов был всё простить и был бы бесконечно рад, если бы Юстинианис обманулся в своих предчувствиях и не умер. Казалось, если Город захватят, это не так уж страшно. Пусть этот человек выздоровеет, а затем снова приплывёт на своих кораблях и отвоюет Город обратно. Он смог бы! Обязательно смог бы! Слова застряли в горле, поэтому Яннис снова взял собеседника за руку, и на этот раз она не показалась совсем безжизненной, потому что ответила лёгким пожатием.
- Знаешь, - сказал генуэзец, - мне было чуть больше лет, чем тебе, когда я отправился в свой первый поход. Возможно, тебя ждёт большое будущее, и твоя жизнь только начинается. Ты хороший мальчик, Джованни. Прощай.
Сбылся сон того ребёнка, которого Яннис видел вчера утром: ангел покинул свой пост. А ночная тень, кто бы она ни была, победила.
Часть III
Счастливая звезда Заганоса-паши
Осень 1452 года, за шесть месяцев до начала осады
В иссиня-чёрном небе виднелся серпик нарастающей луны. Турецкая столица* давно погрузилась в сон, огни в окнах погасли, двери и ставни закрылись. Но одна из улиц, примыкавших к базарной площади, могла показаться весьма оживлённой для такого позднего часа.
_____________
* В тот период столицей был город Эдирне.
_____________
Окна чайханы, расположенной ближе к середине улицы, продолжали светиться. В щель закрытых двустворчатых дверей тоже пробивался свет. Изнутри доносился гомон и музыка, а иногда двери всё же открывались, и наружу выходило двое или даже несколько человек, чтобы постоять в тишине, освежить голову ночной прохладой, а затем снова скрыться внутри заведения.
Эти люди, переговариваясь меж собой, с любопытством поглядывали на небольшие крытые носилки, стоявшие чуть в отдалении на противоположной стороне улицы и окружённые многочисленной охраной. Неподвижные охранники с суровыми лицами все были одеты в одинаковый дорогой металлический доспех, одним своим видом показывая, что носилки принадлежат важной особе. Но кому? И почему эта важная особа решила отправиться на прогулку не верхом, как обычно делали придворные, а в носилках? Может, это был вовсе не мужчина, а женщина? Но что достойной женщине делать ночью на улице?
Даже если бы кто-то из любопытных заглянул в носилки, то вряд ли понял бы, кто перед ним. Он бы увидел худощавую фигуру в чёрном длиннополом кафтане и небольшом бордовом тюрбане.
Край тюрбана, который мог бы свободно спадать на плечо, прятал лицо, оставляя видными только глаза, подведённые чёрной краской, а руки скрывались под перчатками из тонкой чёрной кожи. Всё, что позволяло опознать таинственную особу, оказалось скрыто, поэтому сходу сложно было сказать, мужчина это или женщина.
Впрочем, ни первый, ни второй ответ не был правильным. Тот, кто сидел в носилках, не имел право называться ни мужчиной, ни женщиной. Для него существовало особое слово - "евнух". Таких при турецком дворе, а также в домах турецких вельмож, служило достаточно. Мало кто отличал их по лицам и по именам, но этого отличали. Как не знать Шехабеддина-пашу, начальника белых евнухов, то есть личных слуг султана! Вот, почему Шехабеддину-паше имело смысл прятать лицо.
Сейчас евнух сидел в носилках и спокойно ждал, нисколько не сомневаясь, что ночное путешествие принесёт пользу. Пусть он не входил в чайхану, но мог отлично представить, что там сейчас происходит. Доверенный человек, которого Шехабеддин-паша называл "моя верная тень", докладывал о своих действиях весьма подробно, поэтому евнух сейчас мысленно видел большую комнату, освещённую тусклым светом масляных ламп и наполненную дымом кальянов.
Вот на тюфяках и подушках сидят люди. Кто-то - одной большой компанией, а кто-то - лишь в компании приятеля. Они курят, ведут неспешные разговоры и смеются, потягивают вино из пиал, как если бы пили чай. Возле одной из стен расположились музыканты, которые наигрывают что-то однообразное, но достаточно весёлое, чтобы гостям было приятно. А вон там, в дальнем углу никто не думает ни о кальянах, ни о вине, ни о музыке. Там совсем другие развлечения - идёт игра в кости. Делаются денежные ставки, весьма высокие. И некоторые игроки проиграют всё, что есть в кошельке.
Тот, кто обладает разумом, в такую игру играть не станет, так что если бы кто-то из слуг Шехабеддина-паши пристрастился к ней, то потерял бы место, однако Аллаху было угодно, чтобы к игре в кости пристрастился секретарь Халила-паши, великого визира.
Тень Шехабеддина-паши, исполняя поручение своего господина, уже давно ходила по чайханам возле базара. Она уверяла, что секретарь Халила-паши проиграл много во всех подобных заведениях города.
Также удалось узнать, что у игрока уже есть серьёзные долги. Никто из ростовщиков ему денег больше не давал. Товарищи по игре - тем более. А просить у кого-то из родственников или других достойных людей, которые не знали о тайном пристрастии, означало потерять доброе имя и в итоге лишиться должности, ведь Халил-паша - совсем не глупый человек - тоже прогнал бы от себя слугу-игрока.