Анаит от волнения пробирала дрожь. Спес, казавшаяся более спокойной, порывисто ухватила и сжала в своей деснице её влажные холодные ладони. Так, держась за руки, ощущая рядом друг друга, они словно бы становились сильнее, твёрже, любые опасности казались им преодолимыми, а сердца наполнялись радостным сиянием надежды.
Анаит думала о Любаре. Снова грызли душу девицы сомнения. Поймёт ли он её, не оттолкнёт ли, когда узнает о её прошлом? Ей становилось мучительно стыдно за свою прежнюю жизнь и даже за то, что вот сейчас она, по сути, живёт на средства Катаклона, которого в душе презирает. Как же это объяснить Любару, как дать ему понять, что многое, если не всё, в судьбе её вершилось против и вне её воли?! Все мы – рабы Божьи?! Но своя собственная воля есть у каждого, и каждый вправе подняться над несчастливым стечением обстоятельств.
Она, Анаит, оказалась слабой, она покорно отдалась несущим её по жизни волнам. Она не смогла, да, наверное, и не хотела доныне бороться с ними. А вот Любар – он не такой, он – воин, он прям, он смел, он не в одном сражении побывал и ни перед кем, ни перед какими обстоятельствами не гнул спину. Сможет ли он предать забвению её рассказ о ремесле гетеры? Не исполнится ли презрением к ней, жалкой грешнице?
Анаит то холодела от отчаяния, то проникалась верой в то, что всё будет хорошо и обретёт она с Любаром счастье, будет любить и сама будет любима. А может, его любовь – всего лишь призрак и зря тяготит она себя переживаниями?
Вот выберется он сейчас из тёмной башни, сухо поблагодарит за спасение, попрощается и в скором времени выбросит её из своей памяти, как ненужный хлам.
Анаит не хотелось даже и думать о таком.
– Смотри! – прервав её беспокойные мысли, указала наверх Спес.
Тёмные тени скользили по винтовой лестнице, призрачные неясные фигуры медленно и бесшумно крались по каменным широким ступеням. Одна, вторая, третья…
– Это они. Слава Христу! – обрадованно воскликнула гречанка.
Фигуры приближались, увеличивались, становились отчётливее. Анаит овладел страх, она крепче ухватила за руку Спес.
– Что ты вся дрожишь? – недоумённо взглянула на неё гречанка. – Вот я узнаю Гаральда. Вот Порей. А вот мой Тростейн!
Она отняла руку Анаит и бегом ринулась к своему возлюбленному. В ночном воздухе прозвенел её заразительный смех, прерванный негромкими мужскими голосами.
– Вот она, наша спасительница! – вскричал верзила Тростейн, заключая в объятия бросившуюся ему на шею гречанку.
– По гроб жизни благодарны тебе, добра девица, – раздался другой голос, от которого сердце Анаит зашлось в радостном волнении. Любар! Это он! Милый! Он спасся!
Ноги сами собой понесли Анаит ему навстречу.
…Опешивший Любар с изумлением и восторгом смотрел на прекрасное, исполненное нежности и страдания лицо молодой армянки, на её чёрные, блестящие в слабом свете смоляного факела глаза, на пламенные её губы и не мог отвести взор. Сердце стучало в бешеном ритме, одна только мысль ударяла ему в голову: «Она! Она спасла меня! Второй уж раз!»
Ледяная дрожащая длань девушки коснулась могучей десницы Любара, он схватил её за руки и стал целовать их жадно, страстно. Она не отнимала рук, всё так же со страданием смотря ему прямо в глаза. И вдруг не выдержала, расплакалась, бессильно опустила голову ему на грудь и с трудом выговорила:
– Люблю!
Они отошли в сторону от остальных, для Анаит наступил решительный миг, она не колеблясь, единым духом выпалила всё, что так долго держала в себе.
– Ты должен меня презирать. Я была гулящей девкой. Я гетера. Была гетерой. И только по милости Катаклона я бросила это занятие. Теперь ты знаешь всё. Тебе нужна не такая, как я, нужна другая… Я не заслуживаю ничего, кроме презрения.
– Ты спасла меня, – перебил её Любар. – А что там раньше было, до того никакого мне дела нету. Люба ты мне, Анаит.
– Ты… Правду говоришь? – В голосе девушки слышалось сомнение.
– Ну вот ещё! Стал бы я выдумывать! – Любар обиженно хмыкнул.
Глядя на него, Анаит слабо улыбалась и всё не верила, что так легко и просто разрешились сомнения, долгие дни мучившие её.
– Эй, Любар! – послышался из темноты бодрый голос Порея. – Прощайся-ка, дружок, со своею ладою. Вот тут, в телеге, меч для тя есть. Спешить надоть, покуда стража нас не хватилась.
– Иди, Любар, – шепнула Анаит. – Тебе бежать надо. В Киев. Я потом, после… К тебе приеду… Ты весточку… С купцами… Пришли. Пусть найдут меня. Прощай!
Они бросились друг другу в объятия, уста их сомкнулись в сладостном долгом поцелуе. И только когда Порей нетерпеливо дёрнул Любара за локоть, он вздрогнул, оторвал от себя любимую, промолвил:
– Прощай. Свидимся. Сам за тобою приеду. Клянусь! – И исчез во мраке ночи.
Анаит, закрыв лицо руками, в горьком отчаянии громко заплакала. Неведомо откуда возникла Спес, обняла её, стала утешать:
– Он вернётся! Ты будешь счастлива!
Анаит судорожно сотрясалась от рыданий.
30
– Нам надо пробраться через крепостную стену в бухту к ладьям, – говорил Гаральд. – Оставаться в городе опасно. Утром вигла обнаружит наше бегство. Тростейн, иди вперёд.
Тростейн, в новой, подаренной ему Спес чешуйчатой броне, первым поднялся на стену над воротами.
– Кто вы такие? – подскочил к нему охранник с копьём.
– Мы иканаты[104]! Вели открыть нам ворота! – рявкнул Тростейн.
– Где ваши грамоты? Почему я должен пропустить вас?
– Вот тебе грамота! – Удар меча сбил охранника с ног.
Копьё со скрежетом покатилось по каменным ступеням. И тотчас все нурманы и русы вскочили на заборол. Крепостные стражи, привлечённые шумом, с криками спешили им наперерез. На забороле зазвенели мечи, закипела яростная сеча.
Любар схватился с каким-то тучным низкорослым греком в бадане и плосковерхом шеломе. Грек наступал, теснил его, норовил исхитриться и поразить не защищённое доспехом тело. Любар понимал, что если сейчас не будет отчаянно смел, то неминуемо погибнет. Без доброй кольчуги любой удар врага причинит ему рану, и тогда всё пропало.
С дикой решимостью, отбив очередной выпад противника, он, почти не разбирая в темноте, куда бьёт, по наитию что было сил наотмашь рубанул грека по шелому. Привычная к оружию десница действовала как бы сама собой, помимо его воли.
Грек обмяк, выронил меч и с глухим стоном повалился на каменные плиты заборола.
– Пошли скорее! Путь свободен! – раздался рядом крик Гаральда. – Тащите сюда верёвочную лестницу! Тысяча свиней! Воспользуемся во второй раз подарком твоей Спес, Тростейн!
Вот уже прикреплена к выступу стены лестница, и беглецы поспешно один за другим спустились к бухте.
– Теперь на ладьи. Торвальд должен ждать нас и быть готовым к отплытию! – Гаральд взмахом меча увлёк товарищей за собой.
Они бежали по песчаному берегу, и каждый из них в эти мгновения осознавал, вдыхая полной грудью свежий вольный воздух, что вырвался, что обрёл свободу, что не погиб жалкой смертью от голода и простуды. И каждому грезились впереди новые походы и подвиги.
– Мы вырвались! Вырвались назло проклятым ромеям! – потрясая кулаком, вскричал в восторге Тростейн.
– Погоди, после будешь радоваться, – рассмеялся в ответ Порей. – Вот сядем на ладьи…
– Эй, Гаральд! Как ты думаешь, где теперь наше золото? Ну то, что из Иерусалима! Оно уже в Киеве?! – спросил один из нурманов.
– Тысяча свиней! Не время о нём думать! Наверное, в Киеве, – мрачно отрезал Гаральд.
«Так, значит, золото есть! Значит, Зоя не зря бросила Гаральда в башню! Добыча! И он обманул меня, скрыл! – пронеслось в голове у Порея. – Ведь я ничего о золоте и не слыхал!»
На душе у молодца стало противно, он готов был тотчас же остановиться и уйти подальше от этих златолюбивых алчных нурманов. Но рассудительный рус подавил минутный порыв, он понимал: выбора для него нет. Или с нурманами, или обратно в темницу.
Вместе с Любаром они последними поднялись на длинную ладью с высоким носом в виде сказочного гигантского змия с разверстой пастью и острыми зубами.
На двух ладьях их ждал отряд нурманов – дружинников Гаральда, встретивших своего конунга-вождя бурным восторгом.
С первыми лучами солнца кормчие велели поднять паруса и при попутном ветре вывели корабли из пристани. Константинополь с его серыми стенами и великолепными дворцами и храмами остался в стороне, впереди показались башни Галаты[105], а за ними – выход в Босфор.
Любар и Порей повеселели. Наконец-то их ждёт возвращение на Русь, они уже сейчас находятся на пути к родным местам! В эти минуты вспоминался им Чернигов с посадом вдоль Стрижени, прибрежные луга, широкие поля за рекой, синеющие вдали полосы густого леса, бревенчатые избы у дороги. Неужели они вернутся, они снова увидят, казалось, давно утерянные, оставленные где-то на пороге юности близкие сердцу картины?
– О, проклятие! Тысяча свиней! – громко выругался Гаральд. – Злочестивые ромеи перегородили выход из бухты цепью! Смотрите! – Он указал вдаль и застонал от отчаяния.
Над самой водой в утренних лучах солнца золотилась толстая цепь, запирающая выход в Босфор. Была она протянута от Галатской башни и закреплена на противоположном, правом по ходу ладей берегу.
Мощные деревянные поплавки удерживали цепь на поверхности воды.
– Что будем делать?! – Гаральд подозвал Тростейна, шёпотом посовещался с ним и приказал: – Иди на вторую ладью. И сделай всё так, как мы условились.
Как только Тростейн, позвякивая доспехами, перебрался на другую ладью, Гаральд крикнул:
– Убрать паруса! Беритесь за вёсла! Все, кто не гребёт, возьмите поклажу и переходите на корму! Живее! Тысяча свиней! Я обхитрю ромеев!
Ладья сильно наклонилась, Торвальд громко орал с кормы:
– Ещё гребите! Ещё немного!
Любар вместе с Пореем налегли на весло. Рядом с ними дружно работали нурманы. За бортом пенились изумрудные волны, сильно пахло морской тиной.