Ладья въехала на цепь и по взмаху руки Гаральда остановилась.
– Теперь вы, с поклажей, переходите на нос! Быстрей! Ладья соскользнёт с цепи! Тысяча свиней! Здорово мы надуем этих напыщенных ромеев! Пусть не думают, что их цепь неприступна и надёжна, как скала!
Ладья погрузилась носом в воду. Стало слышно, как дно её скребёт по цепи.
Ещё мгновение, и ромейская цепь осталась позади. Нурманы снова налегли на вёсла, люди с поклажей ушли с носовой части судна. Теперь взор Гаральда устремился на вторую ладью. Она уже встала на цепь, но застряла и с внезапным страшным грохотом переломилась пополам. Тростейн что-то громко кричал, видно было, что на судне паника, нурманы один за другим прыгали в воду.
Ладья быстро, как смертельно раненная птица, погружалась в волны залива.
– Проклятие! Тысяча свиней! – ругался Гаральд. – Торвальд! Подплывём поближе! Спасём всех, кого сумеем!
Нескольких нурманов удалось вытащить из воды. Любар, встав в полный рост, высматривал Тростейна.
Вот он, плывёт с трудом, задыхается, тяжёлые доспехи тянут его ко дну. Спес, Спес, если бы ты знала, какой подарок приготовила своему возлюбленному!
Любар перегнулся через борт и крикнул:
– Тростейн! Держись! Давай руку!
Он вытащил бы его, вытащил бы непременно, не дал бы утонуть в пучине, но ладью сильно качнуло, и Любар едва удержался на ногах. Всё же он ухватил Тростейна за латную рукавицу, стал тащить, но ладью снова сильно качнуло. Постылая рукавица изодрала Любару ладонь в кровь, он невольно, ощутив резкую боль, отдёрнул руку, и в тот же миг его отбросило на дно ладьи. А когда он поднялся и подбежал опять к борту, лишь пенилась вода да крутилась воронка над блеснувшей в последний раз серебром бронью.
– Быстрее! Уходим! Бросай всё! Ладья и так перегружена! Проклятие! Тысяча свиней! – кричал Гаральд.
Порей и Любар вместе со всеми снова налегли на вёсла.
– Жалко красотку Спес! Видно, люб он ей был! – вздохнул Порей.
– Тростейн погиб смертью героя! Валькирии[106] понесут его на пир в Вальгаллу[107]! – прохрипел сидевший на соседней лавке старый чубатый нурман.
К полудню ладья Гаральда благополучно вышла из Босфора и устремилась прочь от ромейских берегов.
31
Звонкий удар серебряного шара по широкой чаше – и на зов базилиссы Зои прибежала молоденькая прислужница с корытом для омовения. Парное молоко ослицы потекло в большую хрустальную чашу. Мягкой шелковистой губкой служанка осторожно смыла с лица и плеч императрицы тонкий слой мази. Мазь эта хранилась в серебряной коробочке, и секрет её изготовления тщательно оберегался в гинекее Большого дворца.
Зоя ещё пребывала в полудрёме и лениво, чуть приоткрыв глаза, следила за движениями служанки. Она терпеливо дождалась, когда невольница закончит омовение, после чего выпростала из-под одеяла свою маленькую ножку, всё ещё прекрасную, как в молодости, и опёрлась ею о подставленный затылок рабыни. Приподнявшись, она устало зевнула и села на постели. Невольница облобызала ей стопу с розовыми накрашенными ногтями. Затем рабыня набросила на плечи своей госпоже поверх палевой ночной туники лёгкий розовый хитон.
Императрица потянулась, как довольная сытая кошка. Она покинула ложе и села в просторное кресло с накидкой из шкуры леопарда.
Явилась вторая рабыня, постарше, в руках она держала золотой поднос, на котором стояли баночки и флаконы с мазями и притираниями. Многие из этих мазей Зоя приготовляла сама, своими руками.
Рабыня поставила поднос на столик из лимонного дерева. Хрустальные баночки, флакончики с золотыми колпачками, серебряные коробочки расставлены были на столе аккуратно, в строго заведённом порядке. Рабыня стала осторожно растирать кожу на руках, плечах и лице базилиссы. То пользовалась она нежной шёлковой салфеткой, то брала в руку кусочек толстого полотна, то обмакивала в ароматно пахнущие благовония губку и мягкую щётку. Более четверти часа продолжалось натирание императрицы. Выполнив свою обязанность, рабыня низко поклонилась своей хозяйке и скрылась за дверями.
На смену ей в опочивальню вошла третья прислужница, высокая чернокосая гречанка с чуть прихрамывающей утиной походкой.
– Эриклея! – окликнула её базилисса. – Вели принести хламиду из голубого шёлка. Сегодня день Успения Пресвятой Богородицы. Все базилиссы всегда одевались в этот день в белое и голубое.
Пока Эриклея вышла отдавать распоряжения, другая невольница сняла с головы Зои золотую сетку и расчёсывала ей густые белокурые, начинающие седеть волосы. После волосы императрицы присыпали золотой пудрой. Нежные её уста покрыл слой коринфского пурпура.
Зоя глянула в маленькое серебряное зеркальце с резной, украшенной крупным рубином ручкой.
Да, она ещё красива, пожалуй, она ещё способна вскружить голову кое-кому. Императрица довольно рассмеялась, но тотчас же скривила хорошенькую губку.
Ради кого она так намазалась и нарядилась? Новый муж, похоже, совсем не думает о ней, вечно он ходит хмурый, озабоченный, погружённый в невесёлые раздумья о делах государства. Ему не позавидуешь – империя ромеев переживает смуты, в фемах полыхают бунты черни и мятежи непокорных динатов, а границы непрестанно тревожат варвары-печенеги и нечестивые арабы. Всё-таки за спиной Мономаха шестидесятичетырёхлетней Зое живётся безмятежно и тихо, её окружает покой, но покой этот наполнен скукой, тоской, унынием.
А какой она, Зоя, была в молодости! Как любила она, юная дочь императора Константина Порфирогенита, лихую езду на колесницах, роскошные пиры, охоты! Отец ни в чём не отказывал своей любимице, и она, смелая, весёлая, беззаботная, легко меняла мужчин, как жеребцов на конюшне. На пирах она любила искристое пьянящее вино, от которого кружилась голова и становились притягательнее мускулистые мужские тела.
Сколько было мужчин в её жизни! Этого нельзя сосчитать.
С первым своим возлюбленным, варягом, сыном этериота, она предавалась утехам любви в кладовой каморе, позднее бесчисленные любовники по ночам проникали к ней в спальню через потайной ход.
Сейчас она постарела, прошлые огненные страсти утомили её душу и тело, одного жаждала Зоя – спокойной мирной жизни. Спокойной, но не тоскливой и не унылой. Разве она – убогая монахиня? Или она стала совсем равнодушной к мужчинам?
Недавно верные люди рассказали императрице про Склирену – любовницу Мономаха. Об этой женщине Зоя слышала и раньше, но не придавала сплетням и слухам особого значения. Однако, говорят, Мономах встречался со Склиреной и после венчания, после того, как сел на царство. И ещё, оказывается, у императора от этой самой Склирены есть дочь.
Дремавшее доселе самолюбие Зои было задето. Когда она услышала рассказ своего тайного диангела, то долго ходила в гневе по покою. Она метала громы и молнии, в мыслях насылая проклятия на голову счастливой соперницы, но в конце концов поняла, что гнев и досада – плохие помощники в её деле. Здесь нужно было действовать – быстро и точно. И она изготовилась нанести Склирене смертельный удар.
…Облачённая в голубую хламиду, с вуалью из лёгкого прозрачного шёлка на голове, базилисса проследовала через серебряную дверь в соседний покой.
Верная Эриклея поторопилась доложить госпоже:
– Светлая государыня, патриций Иоанн просит принять его. Уже целый час он томится под дверью.
– Что надо этому жалкому скопцу?! Думает искать у меня милости? Не дождётся! – Императрица с раздражением поморщилась.
В этот миг её вдруг осенило: вот кто поможет ей справиться со Склиреной! Вот кому поручит она исполнить свой тайный замысел!
Удовлетворённо улыбнувшись, базилисса приказала Эриклее поскорее впустить Иоанна.
Взойдя величественной походкой по мраморным ступеням, она опустилась в обитое синим бархатом с золотистыми крестами кресло.
Иоанн, в скарамангии из фиолетового аксамита, отерев платком потное чело, распростёрся ниц у её ног и облобызал пурпурные туфельки.
– Встань! – лениво взмахнула ладонью императрица.
– Светлая государыня! Я, жалкий раб твой, осмелился просить у тебя прощения за прошлое! О всемилостивейшая! Не в моей воле было избавить тебя от тех унижений и страданий, которым подверг тебя Михаил Калафат.
– Базилевс Михаил Калафат! Ты забыл добавить «базилевс»! – с возмущением прервала излияния бывшего проэдра Зоя. – Вот как ты уважаешь царственных особ!
– Светлая августа! Я стал стар и забывчив. Прости мою случайную ошибку, – с мольбой вымолвил Иоанн.
На уродливом, заплывшем жиром лице его играла льстивая улыбка.
– Я буду верен тебе. Да, да, августа. И не просто верен, но… Полезен. Да, моя повелительница.
«Торопишься сменить хозяина! Жирный боров, как ты мне надоел!» – Зоя едва сдерживала себя. Так и хотелось ей ударить ногой в сапожке прямо по раскормленной роже этого злочестивого скопца, виновника многих её несчастий. Или вытащить из рукава короткий кинжальчик – мизерикордию и перерезать ему горло. Пусть потом хрипит в луже крови у её ног! Но, пересилив отвращение, императрица одарила Иоанна приятной улыбкой.
– Полезен? Ну, если так. Я испытаю твою верность.
– Говори, приказывай. Слушаю и повинуюсь. Да, да, августа.
– Ты знаешь, где живёт Склирена?
– Знаю, августа.
– Вот возьми. – Зоя взяла со столика и протянула Иоанну баночку с серебряной крышкой, наполненную белым порошком. – В этом сосуде медленно действующий яд. А здесь, – она взяла в руку увесистый кожаный мешочек, – золото. Подкупишь кухаря на поварне Склирены. Пусть каждый день подсыпает ей в пищу немного порошка.
– Понял, всемилостивейшая. – Толстые губы скопца тронула кривая усмешка, он исподлобья устремил на неё исполненный притворной преданности и признательности взгляд.
– И не вздумай проболтаться кому-нибудь. Если донесёшь базилевсу Константину, знай: я найду способ помочь твоим глазам перестать видеть. Вот полюбуйся на эту старую грамоту. – Зоя взяла со стола и развернула ветхий свиток. – Указ о высылке патриция Мономаха из Константинополя. Под указом твоя подпись, Иоанн. – Она весело рассмеялась, глядя на побагровевшее от ужаса лицо евнуха. – Стоит тебе хоть слово сказать против меня, как эту грамоту прочтёт базилевс. И помни: только я могу вернуть тебе должность проэдра.