разговор о главном.
Базилевс пригласил Иванку разделить с ним трапезу. Императорские препозиты в зелёных и лимонных скарамангиях провели воеводу в укромный китон, затерянный среди огромных пышных залов. Здесь на столах расставлены были золотые и серебряные блюда, на которых лежали рыба, овощи, фрукты, рядом стояли чаши для вина.
Трапеза происходила в узком кругу – один Иванко и разделил её с императорской семьёй. Слуги вносили всё новые и новые кушанья, всюду встречал взор воеводы угодливые улыбки и низкие раболепные поклоны.
«Расщедрились, ничего не скажешь. Ишь, лебезят!» – думал с насмешкой Иванко. Он подавил в душе презрение: так было надо. И всё-таки было приятно: сам император беседует с ним с глазу на глаз.
За едой обсуждали сначала дела степные. Иванко рассказывал, что знал, о печенегах и торках, их нравах и обычаях.
– Печенеги, автократор, кочуют, на одном месте не сидят. Кибитки у их заместо домов, из войлока, конской или бычьей кожи. В мирное время пасут овец, лошадей, перегоняют по степи стада. Зимой живут в станах по берегам рек. Сено не заготовляют, а потому кони ихние за зиму тощают, на подножном-то корму. Весною они в набеги не ходят, ждут, когда напитаются кони свежей травою и смогут быстро бежать. Налетают обычно или летом, или осенью. Лицом они темны, но не скуласты, учёные люди говорят: с сарматами древними схожи. А молвь у печенегов почти такая же, как у турок. Веруют в добрых и злых духов. Умерших бросают на съеденье вранам и волкам – по поверьям их, ежели съедят труп птицы и звери, коих никто не кормит, то душа в рай попадёт. Живут родами, племенами, князья есть, ханы. И не моются вовсе. Говорят: грязь смоешь – счастье потеряешь. К коню с детства привычны. Из лука лучших стрелков, чем они, нигде не видывал.
Толмач бойко переводил слова воеводы, Константин Мономах слушал, одобрительно кивал.
– Во что одеваются их женщины? – спросила базилисса Зоя.
– Ткани разноличные носят, сукна. А иные – в шкурах бараньих или какого зверя. Любят жёны их мониста разноличные, злато, сребро на себя цепляют. А вообще скажу: жёны печенежьи наравне с мужами и в походы хаживают, и из лука стрелять навычны, и на саблях рубиться умеют.
– Как амазонки, – заметила базилисса.
Некоторое время они ели молча. Иванке было непривычно пользоваться двоезубой золотой вилкой; император, видно, заметил это и слегка улыбнулся.
– Друнгарий Иоанн, ты не в первый раз в нашей столице? – осведомился он учтиво.
– Во второй, ваше величество. Был здесь, когда служил ещё князю Мстиславу, ворочался после войны с бесерменами.
– Наверное, ваши города намного меньше Константинополя?
– Меньше, ваше величество. Но они не так уж малы. Киев – большой красивый город. Как и в вашей столице, там есть храм Святой Софии и Золотые ворота. В другом городе, в Чернигове, – большой собор Преображения Спаса. В наших городах крепкие дубовые стены, а в Ладоге – этот город расположен далеко на полночь, в земле ильменских славян, – стены каменны. Торжище, посад в каждом городе.
– А где живут ваши князья? – поинтересовалась Зоя. – У них большие дворцы?
– Да, дворцы, хоромы. В Киеве у князя Ярослава каменный терем, по краям – башни-повалуши, долгие переходы, галереи подвесные с колоннами есть, гульбища.
– А книги? Ваши князья читают книги? – спросил Константин. – Моя дочь любит книжное чтение. Жаль, если на Руси у неё будет мало книг.
– Княжич Всеволод изучил пять языков, ваше величество, – улыбнулся в ответ Иванко (ему было приятно похвастать перед императорской четой достоинствами жениха). – С книгою он редко когда расстаётся. Даже на ловы и в походы возит с собою Евангелие.
– Пять языков! – ахнула базилисса.
Ещё более сильное удивление прочёл Иванко в серых глазах рыжеволосой Марии. Царевне было неудобно встревать в разговоры старших, и она молчала и только слушала.
С тех пор как в страшных муках от неведомой болезни умерла её мать Склирина, девочку поселили в гинекее Большого дворца. Базилисса Зоя, у которой не было своих детей, сильно привязалась к маленькой Марии, царевна росла окружённая роскошью, богатством, ни в чём не зная отказа. Но в то же время базилисса заставляла её подчиняться всем строгим правилам и порядкам дворцовой жизни. Отца – императора – Мария видела нечасто, но он всегда бывал с ней ласков и заботился о своей единственной дочери. И ещё ей вбили в голову, что отец – самый великий и могущественный государь на свете. Для любого князя, короля, царя породниться с ним – огромная честь. И немного странно было теперь юной Марии видеть, что посол жениха говорит с её отцом почти как равный с равным. А держится он с таким достоинством, будто неведомый пока Марии княжич Всеволод ни в чём не уступает в могуществе её отцу. Это изумляло и даже немного обижало юную невесту, ведь она привыкла видеть всегда и везде одних коленопреклонённых и распростёртых ниц.
– Каким же языкам обучен молодой архонт? – продолжал тем временем расспрашивать посла Константин Мономах.
– Греческий, латинский, свейский, – загибал персты Иванко, – угорский, а ещё печенежскую молвь разумеет. Не считаю здесь моравский и ляшский, на тех языках всякий славянин говорить сумеет.
Трапеза подходила к концу. Иванко уже с трудом, из одной вежливости притрагивался к кушаньям.
Женщины удалились, а император ещё долго беседовал с послом о Руси, спрашивал, какие воинские силы мог бы выставить князь Ярослав ему в помощь, если бы вдруг такая помощь понадобилась. Воевода отвечал уклончиво, но твёрдо обещал: ратников пришлём немало. Исхитрённых в воинском деле мужей на Руси хватало всегда.
…На подворье Святого Маммы Иванко воротился уже ближе к вечеру. Дорогой нагнал его некий конный патриций в суконном скранике и войлочной плосковерхой шапке. Приглядевшись, Иванко узнал Катаклона.
– Вот так встреча, друнгарий Иван! – Патриций обнажил в улыбке зубы. – Приятно видеть старого знакомца. Сколько же прошло лет?
Воевода приветствовал Кевкамена холодно, но с учтивым, подобающим послу лёгким наклоном головы.
– Да, много минуло, – ответил он раздумчиво. – Помню, как уговаривал ты ратников наших базилевсу служить остаться. А после как на Хортицу приезжал.
Катаклон кивнул.
– Да, друнгарий Иван. Жаль, не сумели мы с тобой тогда предотвратить войну. Сколько напрасной крови было пролито!
Воевода не вытерпел и, едва сдерживая гнев, спросил:
– А когда слепили ратников русских, тож жаль было?!
– Жаль? Да, пожалуй, друнгарий. Но время недоразумений и взаимной злобы кануло в Лету. Отныне Русь и Ромея – друзья, союзники. Вот что, друнгарий. Хочу спросить тебя. Не встречал ли ты в Киеве одну женщину, армянку? Имя её – Анаит.
– Я знаю её! – буркнул, сурово сведя брови, воевода. – Какое тебе до неё дело?
– Она моя родственница. Дальняя… Хотелось узнать, как она живёт.
– Имеет дом в Киеве. Её муж – Любар, должон ты его помнить. Был он средь наших… На форуме.
– Это мне известно.
– Князь Ярослав наградил его за службу, дал волости. Двое чад у них с Анаит.
– Да. Прости, друнгарий, я отвлёк тебя пустым разговором. Увидишь Анаит, передай, что я её помню. Если она захочет вернуться… Да нет. – Из груди патриция вырвался вздох сожаления. – Об этом не говори. Прощай, друнгарий Иван.
Он круто поворотил коня. То ли почудилось воеводе, то ли в самом деле в чёрных глазах Катаклона блеснули слёзы.
50
Видно, наступила для воеводы Иванки пора неожиданных, будоражащих память встреч. Вот снова очутился он в Константинополе, давеча встретил Катаклона, а сегодня в одном из залов Большого дворца, в галерее Триконха, обрамлённой колоннами зелёного мрамора, едва не лицом к лицу столкнулся с ханом Кегеном.
Молодое смуглое лицо хана окаймляла редкая бородёнка, щёку пересекал сверху вниз багровый глубокий шрам, он усмехался, противно кривя уста. Из-под короткой верхней губы его выставлялись жёлтые редкие зубы. В чёрных больших глазах печенега игриво переливалась хитрость. На Кегене был халат из бухарской материи, перетянутый широким поясом из серебряных наборных пластин. Даже во дворце он не снимал с головы круглую лисью шапку. Кривая сабля в сафьяновых ножнах висела у него на боку. Десницей с золотым перстнем на пальце хан поглаживал изузоренную травами рукоять.
Кегена сопровождал кустобородый степняк, тот самый, с которым воеводе довелось столкнуться в плену.
«Вот почто о печенегах прошали. Верно, соуз с ими обговаривают. Как бы сей хан к нашим землям не откочевал. Им, ромеям, выгода – отвадить печенегов от Дунайских фем своих. Надобно будет князю повестить».
Иванко не знал, конечно, что приём хану в Магнавре устроил не кто иной, как Катаклон. Не мог знать проницательный воевода и о том, что почти угадал тайные помыслы Константина Мономаха. Будут глухие намёки, тайные разговоры, зазвенит серебро, жаркий шепоток подкупленного кустобородого бека осквернит отверзистый слух Кегена, и будут ещё долгодневные приёмы, встречи, послания. Но Кеген был не дурак, он раньше ромеев узнал о том, что в степях Причерноморья появился новый кочевой народ – кипчаки, или куманы, и с дунайских берегов возвращаться на Днепр стало хану ну никак невозможно. Напрасно стараются ромейские льстецы и крючкотворы, щедрые подарки лишь распалят вожделение дикого степняка, и через несколько лет орды печенегов снова ворвутся через Дунай в пределы империи, сея смерть, страдания и слёзы.
…Кеген и кустобородый сделали вид, что не заметили Иванку, но их блуждающие беспокойные взгляды сказали воеводе: он узнан, его опасаются, его не хотели бы здесь видеть.
При рычании золотых львов в тронном зале Магнавры перепуганные печенеги попáдали наземь. Кеген едва не вытащил из ножен свою кривую саблю.
Фимиамный дым и появление императора на троне в новых одеждах поразило воображение диких кочевников. Только гордость не позволила едва опомнившемуся Кегену снова рухнуть ниц перед престолом.