Быстро, почти мгновенно стемнело, мгла сумерек окутала морской берег, во тьму погрузилась полная очарования прекрасная картина. Поднялся слабый ветерок, обдувая разгорячённые вином лица.
– Ты видел, друнгарий. Не надо быть поэтом, чтобы восторгаться, – промолвил базилевс. – Какая красота! Какой простор! И этот ветер, врывающийся в покой! Я показал тебе это место, потому что ты – мой друг. Да, друнгарий Иоанн, друг! Только друзья поступают так, как ты. Только верные способны забыть и простить прежние обиды. Молчи, не говори ничего. Слова здесь не нужны. Вот, прими в дар из моих рук эту саблю. Дамасский харалуг[150], ножны обиты серебром, рубин сверкает на рукояти. Когда-нибудь покажешь её своим детям. Похвастаешь: сам базилевс Константин подарил тебе этот клинок.
Император самолично преподнёс Иванке на вытянутых руках дорогую саблю, чуть приздынув её из ножен.
…Уже настала глубокая ночь, когда Иванко возвратился в отведённые русской дружине покои.
Тревожащийся за него Порей не спал и ворочался на жёстком ложе.
– Ну что, воевода? Как тамо? – спросил он шёпотом.
– Лепо, Порей. Базилевс-от саблю подарил. Другом своим назвал. На фаросе были. Давай-ка спи, друже. Заутре поболтаем.
– Скажи, ты веришь ему? – Порей приподнялся на локтях.
Воевода вздохнул, помолчал, передёрнул плечами и наконец твёрдо отмолвил:
– Верю.
Константин Мономах не мог себе объяснить, почему не остался он в главной спальне Палатия, а на цыпочках пробрался в гинекею к базилиссе. В конце концов, между ними давно уже не было супружеских отношений.
Императрица, натёртая мазями и надушенная, подняла голову с палевой подушки и удивлённо спросила:
– Это ты, мой повелитель? В такой час?
Во время мятежа погибла от шальной стрелы молодая наложница базилевса, и Зоя с грустной усмешкой заметила:
– Тоскуешь по погибшей возлюбленной? Я понимаю, тебе горько было её потерять.
– Было бы хуже, если бы убили не её, а тебя, – ответил Константин, проведя ладонью по густым локонам Зои.
– Почему? – Базилисса тихонько рассмеялась. – Ведь я уже старуха, а ты ещё молод.
– Потому что она была всего лишь наложницей, рабыней, а ты императрица. Императорами были твой отец, и дед, и прадед. Умерла бы ты, исчезла бы династия.
– Но у меня нет детей. У династии нет продолжения. Хотя есть ещё Феодора. Но она тоже бездетна.
– Нам не дано провидеть будущего, порфирогенита. Но если бы ты погибла, мне было бы труднее удержать трон. Тебя любит народ. А потом… Грядёт новая династия, придут новые люди. Дай Бог, чтобы они были не глупее нас. – Константин перекрестился. – Пошли, Боже, империи ромеев славу и величие.
– А ты веришь, что Ромейская держава будет сильной и могущественной? – шепнула базилисса.
– Не знаю, августа, – после недолгого молчания раздумчиво ответил император. – Одно ведаю: у нас есть крепкий союзник. И хочется думать, ещё ждут Ромею века славы, равно как и века тяжёлых испытаний. Но возможен и скорый закат. Если такие, как Маниак или Торник, дорвутся до вышней власти.
На низком столике догорала, оплывая, тонкая восковая свеча. Во тьму погружалась царская опочивальня, и таким же тёмным и неведомым представлялась императору Константину будущая судьба его державы.
52
Рано утром, едва забрезжил за высокими окнами рассвет, в дверь покоя, где расположились русы, настойчиво постучали. Воевода Иванко увидел на пороге хорошо знакомого по недавним делам вестарха Василия Педиадита. Высокую фигуру придворного евнуха облегала дорогая хламида лимонного цвета, на голове у него красовалась небольшая круглая шапочка с вкраплениями самоцветов. Лицо вестарха при виде Иванки расплылось в умело сделанной улыбке.
– Друнгарий Иван! Рад видеть тебя и твоих доблестных воинов! – Василий приложил руку к сердцу и слегка наклонил голову.
– Что ж, проходи, вестарх. Будь сегодня нашим гостем, – Иванко жестом пригласил евнуха за стол посреди покоя.
Порей и другие русы поглядывали на Педиадита насторожённо, некоторые – с заметным презрением. Но молодой вестарх, по всей видимости, придавал этому мало внимания. Говорил он с одним воеводой.
– Жаль, друнгарий, что тогда, четыре года тому назад, мы не уговорили архонта Владимира закончить наши споры миром. Столько невинных людей погибло! – промолвил вестарх тихим тонким голосом. – Впрочем, те, кто был поистине виновен в наших бедах, не укрылись от Господнего гнева. Злочестивый Ингвар, подстрекавший архонта к безумной схватке, навсегда исчез в морской пучине. Его подручный, Гарда-Кеттиль, сгинул в Грузии, на берегах Риони, а бесстыжая развратница Склирена, своими бессовестными интригами подогревшая войну, скончалась в тяжких муках два года спустя. Одни говорят, у неё открылась некая лёгочная болезнь. Другие считают, что нечестивую потаскушку отравили по тайному приказу базилиссы Зои. В таком случае скажу одно: базилисса – молодец! Умеет она вовремя и без жалости устранять своих врагов! Впрочем, что я о грустном? Давай, друнгарий, выпьем за нашу общую победу над мятежником Торником.
Он поднял чару с густым хиосским вином.
Василий Педиадит был, как всегда, многословен. Воевода едва успевал ворваться в его речь, чтобы вставить ту или иную фразу.
– Державам нашим жить в мире! – возгласил Иванко.
Чары сомкнулись, расплёскивая вино в знак доверия и отсутствия яда. Не так давно вестарх Педиадит был послом в Киеве, встречался с князем Ярославом, просил о помощи в подавлении мятежа. У Педиадита была кличка Антиохиец, ибо несколько лет он прослужил в качестве дуки в древней Антиохии на берегах Оронта. Отсюда происходил и тёмный загар его и без того смуглого лица.
Вестарх справился о здоровье юной Марии, которая, будучи обручена с четвёртым сыном князя Ярослава Всеволодом, жила в ожидании своего совершеннолетия в киевском Иринином монастыре. Следующим летом намечается свадьба, и наверняка Антиохиец снова побывает на Руси. Кстати, со Всеволодом он, кажется, водил дружбу.
– Слава Христу, все покуда живы-здоровы, – отмолвил воевода.
– Вот что, друнгарий. Вчера я посетил предместье Святого Маммы. Дома ваших купцов сильно пострадали во время мятежа. Поэтому я хочу предоставить тебе и твоему доблестному соратнику, – он указал на Порея, – место в моём доме. У меня вам будет удобней, чем здесь, во дворце, где вечно царит суета. Мой слуга проводит вас. Это недалеко от дворцовых стен, вблизи Неорианских ворот.
– Что ж, мы видим, что ты – наш друг, вестарх. Благодарны тебе за предложенье, – воевода поднялся со скамьи и, как и Антиохиец в начале встречи, приложил руку к сердцу и наклонил голову.
– Моя семья будет ждать вас к аристону, – коротко добавил евнух. – А сейчас, извините, доблестные, меня ждёт служба.
Вестарх поспешил скрыться за дверями покоя.
– У него что, есть семья? – удивлённо спросил воеводу Порей. – Он ить скопец.
– Не ведаешь ты, верно, обычаев ромейских, хоть и послужил в этерии, – усмехнулся Иванко. – Антиохиец сам мне рассказывал. Один из прежних царей издал новеллу, указ по-нашему, по коей разрешено стало евнухам заводить семьи со вдовами. И потом, есть средь них такие, у которых тестикулы отрезаны, но снасти остались. Потомства иметь не могут, но похоть женскую удовлетворят. Тако вот.
– А Антиохиец сей, он снасть имеет? – со смехом вопросил один из русов.
– Да откель я ведать могу?! – Воевода развёл руками. – Знаю токмо, вдову он какую-то нашёл и двух чад ейных у себя поселил.
– А аристон, енто что такое? – спросил другой ратник.
– Аристон – дневная трапеза. Обычно хлеб подают, рыбу, овощи. Вечерняя трапеза – дейпнон – у них более обильная, – объяснил Иванко. – Ну, други, мы с Пореем собираться почнём. Близит уж полдень. Верно, слуга Василиев скоро за нами придёт.
…Свернув с многолюдной Месы, Иванко с Пореем проследовали в сторону бухты Золотой Рог. По правую руку от них видны были зубчатые стены дворцовой крепости, слева тянулись строения квартала Зевгмы, наполненного тавернами, гетерами и нищими. Вскоре слуга Педиадита вывел их к двухъярусному каменному строению. Со стороны улицы видна была одна глухая стена, возле которой размещались маленькие складские помещения. Вход в дом находился с другой стороны, обращённой к крепости. Вдали отливали медью створы Неорианских ворот, виднелись копья стражи. За воротами располагалась гавань с многочисленными судами. Неподалёку, по другую сторону ворот, прилепился к городским стенам квартал, населённый венецианцами.
– Неплохое место, – оглядевшись вокруг, сказал воевода.
Василий Педиадит нагнал их возле самых дверей дома.
– Хорошо, что я встретил вас здесь, – запыхавшись от быстрой ходьбы, промолвил он. – А то моя семья ничего о вас ещё не знает. Не успел предупредить.
…Иванко с Пореем расположились на верхнем ярусе, на открытой галерее с колоннами. Свежий воздух обдувал разгорячённые полуденной жарой лица. Педиадит сел напротив, рядом с ним разместилась высокая, довольно красивая белокурая женщина лет сорока пяти с правильными чертами породистого лица, с крупным горбатым носом, впалыми ланитами и живым взглядом серых глаз. Облачена она была в светло-голубое платье, на ногах виднелись чёрные полусапожки, на руках, как у многих ромейских аристократок, были перчатки тонкой кожи, голову и плечи покрывал дорогой мафорий. Женщина имела большую высокую грудь, которая едва не лежала на столе.
– Ингерина, моя супруга, – представил её гостям Педиадит. – А это её дети. Сын Василий, мой тёзка. Дочь Евдоксия.
Он указал на двоих маленьких детей, севших за стол сбоку от гостей. Евдоксии на вид было лет шесть, мальчик выглядел немного постарше.
– Люблю детей, – признался Антиохиец. – А так как своих иметь не могу, воспитываю этих двоих. Мечтаю, чтоб выросли достойными людьми и послужили нашей любимой Ромее.
Вестарх говорил на русской мове, и видно было, что Ингерина и дети их ни слова не понимают.