– Я могу сейчас же отдать тебя палачам, варвар, – сказал ему офицер. – Они выколют тебе уцелевший глаз, отрубят пальцы и вырежут язык, чтобы ты больше не мог сочинять свои мерзкие песни. Клянусь Богом, ты это заслужил. Но я подумал, что ты можешь принести пользу моей стране. Я пощажу тебя, и ты вернешься на родину. Но за это ты будешь глазами и ушами империи в доме своего господина. Выбор за тобой. На форум, к палачам, ты всегда успеешь вернуться.
Олав сам плохо помнил, что с ним тогда происходило. За него будто говорил другой человек. Но он сказал «да», и офицер одобрительно кивнул. Через некоторое время его отправили в другой шатер. Здесь Олава встретил тучный лысый человечек с безбородый лицом, облаченный в расшитую арабесками хламиду Человечек долго расспрашивал Олава о Киеве, об Аскольде и Дире, о войске, с которым князья напали на Ромею. Олав отвечал охотно, но старался не смотреть толстяку в глаза – взгляд безбородого почему-то пугал его.
– Завтра мы обменяем тебя на нашего офицера, который попал к варварам в руки, – сказал в итоге человечек. – Твой плен окончен. Но помни, что римское око теперь до самой смерти будет следить за тобой. Будешь служить нам преданно и усердно, станешь богатым. Попробуешь обманывать нас – пожалеешь. Тебя найдут, когда ты нам понадобишься.
Всю ночь Олав пытался заснуть – и не мог. Закрывал глаза – и память воскрешала перекошенные от боли лица киевлян, шипящие в крови железные вилы, крики боли и ужаса, довольные лица палачей. На рассвете его посадили в телегу и куда-то повезли – потом оказалось, к берегу. Там стоял один из норманнских драккаров. Олав вернулся к своим соплеменникам, но радости почему-то не было. Князья вызывали его к себе, говорили с ним – он же лишь смог рассказать им о том, как ромеи поступили с пленными.
– А тебя что пожалели? – спросил его Дир.
– Умаялись они, – ответил Олав. – Меня и прочих на другой день должны были казнить. А потом вот решили обменять.
– Повезло тебе, – сказал Дир и похлопал скальда по плечу. – Поди, отдохни. Говорить потом будем.
Разговор с князьями, которого Олав так боялся, почему-то так и не состоялся – скорее всего, Аскольд и Дир в своих заботах просто о нем забыли. Поход вскоре окончился, и киевское войско повернуло обратно, уходя из ромейских земель. Олав вернулся в Киев. А потом пришел Хельгер с новгородцами, убил Аскольда и Дира, и Олав начал складывать песни теперь уже для Хельгера. Прошло много времени – год или поболее, – и воспоминание о ромейском плене начало стираться из памяти Олава. Но только подошел к нему однажды на улице Киева какой-то незнакомец и предложил пройти с ним для важного разговора. Так Олав узнал, что ромеи не забыли о нем, и получил первое задание – прознать, собирается ли Хельгер вести войну с хазарами на востоке или же идти на запад. Олав вначале испугался, но незнакомец вручил ему мешочек с серебром – и княжеский сказитель взял деньги. Отказаться от серебра он не мог.
С тех пор прошло почти тринадцать лет, и за эти годы Олав вполне освоился с ролью ромейского шпиона. Он вызнавал важные сведения в Вышнеграде – ромеи ему за это платили. Никто его не подозревал, свирепый Хельгер благоволил к нему. Боги улыбались Олаву: за эти годы Хельгер ни разу не воевал с византийцами. Собирал под свою руку разрозненные славянские племена от Ладоги до устья Днепра, бил хазар и венгров, но похода на Ромею не замышлял. И совесть не очень мучила Олава: ведь ромеи не были врагом Руси – во всяком случае пока, – а деньги, которые он получал за те сведения, что добывал, были хорошие. Правда, тратить их приходилось очень и очень осмотрительно, чтобы не заподозрили чего. Но Олав был осторожен.
Близ замолов собралось много народу, и Олав не сразу отыскал византийца. Грек, коренастый, плотный, широкоплечий, стоял рядом с пристанью, к которой пришвартовался его корабль и следил, как разгружают судно.
– Доброго тебе дня, господин, – сказал Олав, подойдя ближе.
– И тебе, друг мой. – Грек весьма чисто говорил по-русски. – Ты ищешь меня?
– Ты ведь прибыл из Херсонеса?
– Истинно так. Привез доброе вино, ткани, много других товаров.
– Я Олав-Скальд.
– Я знаю, кто ты. Евсевий сказал мне о тебе. Желаешь поторговать, посмотреть мои товары здесь или пойдем на корабль?
– Здесь много ушей. – Олав покосился на стоявших неподалеку киевлян, занятых беседой. – Лучше будет, если мы поговорим на судне.
– Хорошо. Следуй за мной.
Олав вслед за капитаном поднялся по сходням на греческий корабль, прошел в крохотную каюту. Капитан закрыл дверь, показал гостю на ящик, заменявший стул.
– Ты пришел с важными новостями? – спросил он уже по-норманнски.
Олав кивнул.
– Непорядок у нас в Киевской земле, – начал он. – Урожай в этом году выдался такой скудный, что все уже о грядущем голоде поговаривают. Хлеб зело подорожал, прочая снедь тоже. Торговые люди недовольны, народ ропщет. А тут еще слухи тревожные ползут отовсюду.
– Что за слухи? – небрежно спросил грек.
– Знамения кругом страшные. На Священной горе живых овец, что Велесу поднести собирались, червь поразил. Скот во множестве падает. Леса горят, зверье из них к людям в селища бежит. В реках и в озерах мертвая рыба плавает. Слыхал я, будто кое-где видели, как мертвецы из могил вставали. В Полоцке, говорят, ночами по улицам белые всадники метались и всякого, кто на пути им попадется, забивали до смерти. А здесь, в Киеве, воронья развелось столько, что прям страх! Старики говорят, такое бывает перед большой войной, множество смертей предвещает.
– Это и есть твои важные новости? Негусто.
– Я еще главного не сказал. Уже месяц, как князь Хельгер слег с тяжкой болезнью.
– Что за болезнь?
– Разное говорят, – Олав вздохнул. – Но я наверняка знаю, что какая-то ссора была меж ним и молодым Ингваром, а после нее Хельгера будто бы как удар хватил. Две седмицы князь с ложа не вставал, думали, не оправится.
– Оправился?
– Ходить начал. Правда, слаб зело. И вот что странно – подле него все время волхв Перунов крутится. С чего бы?
– Это тебе знать лучше. Кто же теперь Киевом правит?
– Хельгер и правит. Но давеча дружинники шептались, будто бы княжич Ингвар наперекор воле Хельгера собрался походом на хазар идти.
– С чего бы это?
– Славы ради. Ингвар очень сильно изменился. Властен стал, боевит, держится соколом, все время с гриднями своими проводит, все речи о войне да о подвигах ратных ведет. Говорит, продолжит дело Хельгера, хазар на корню изничтожит.
– Хорошо бы, – пробормотал византиец. – А Хельгер что?
– Не ведаю того. Знать, говорит с Ингваром, когда здоровье позволяет.
– А воеводы?
– Расспрашивал я кое-кого так, между делом. Они пока все Хельгера слушают, обеты княжича принимают как пустую похвальбу. Говорят, молод Ингвар, горяч, пусть себе похваляется. Но чую я, не отступится Ингвар. Переменился он.
– Евсевий говорил мне, ваш юный архонт жениться собирался?
– Собирался, истину говоришь. Самого главного я тебе и не сказал, грек. Невеста-то княжеская пропала. Слышал я, как Хельгер сокрушался о том, говоря со Сваром, верховным жрецом Перуна. Мол, ждали ее к середине вересня из Пскова, а уже месяц кончается, и нет ее все.
– Ну, тогда скажу тебе – устарела твоя важная весть, – усмехнулся грек. – Сегодня по набережной говорили о том, что прибыл из Любеча кумвар, а на нем дочка псковского воеводы. Не ее ли Хельгер своему воспитаннику в жены прочил?
– Верные ли новости?
– Вернее не бывает. Весь Подол об этом сплетничает, один ты ничего не знаешь. Думаю, сегодня же в Вышнеграде девицу эту встретишь у Хельгера на пиру.
– Странно все это. Хельгер за ней в Псков отряд посылал. Стало быть, воины тоже вернулись?
– Вот этого не знаю. Но это неважно. Ты хорошо поработал. Евсевий велел тебя наградить. – Грек открыл стоящий в углу каюты кованый сундук, извлек из него небольшую коробочку и открыл, показав Олаву содержимое. Скальд даже подскочил от радости и жадности – в коробочке лежал золотой перстень с великолепным аметистом в ноготь величиной. Но грек не отдал ему коробочку.
– Этот перстень твой, – сказал он. – Но вначале ты выполнишь приказ Евсевия. Тебе будет нетрудно его выполнить.
– Что за приказ? – Олав не сводил завороженного взгляда с искрящегося фиолетового камня.
– Возьми этот флакон. – Грек захлопнул коробку с перстнем, поставил на стол перед скальдом небольшую плотно закупоренную бутылочку из темного непрозрачного стекла. – Ты ведь вхож в покои Хельгера, верно?
– Вхож, а что?
– Просто вылей содержимое этой бутылочки на пол, поближе к очагу или другому теплому месту. И не оставайся в покоях Хельгера после этого, сразу уходи.
– Это яд? – Олава бросило в жар, и он отдернул руку, уже было протянутую к флакону. Византиец презрительно усмехнулся.
– Всего лишь ртуть, – сказал он. – Она заставит Хельгера еще какое-то время провести в постели, только и всего. Старики не должны мешать молодым добывать славу и счастье.
– Вот оно что. – Олав успокоился, взял бутылочку в руки. Она оказалась неожиданно тяжелой. – А теперь ты отдашь мне перстень?
– Сначала навести Хельгера в его покоях, а потом приходи за наградой. Мой корабль простоит в Киеве еще четыре дня.
– Хорошо, господин. Я тебя понял.
– Теперь уходи. И постарайся разузнать о девице побольше. За верные и подробные сведения о ней и о будущей свадьбе я заплачу тебе отдельно.
– Так ли это важно?
– Важно, поверь мне. Ступай!
Олав вышел на палубу, спустился по сходням на пристань. Аметистовый перстень все еще стоял перед его глазами. Наконец-то ромеи по достоинству оценили его службу! Только бы этот византийский пес его не надул – кто знает, может, он сам положил глаз на этот перстень? Надо поторопиться. Расталкивая встречных прохожих, Олав-Скальд заспешил туда, где на холме виднелись укрепления Вышнеграда.
Ольге не верилось, что теперь она в безопасности – в Киеве, в тереме ее могучего вуя, к которому добралась, несмотря ни на что. Она пришла в Вышнеград пешком, только в сопровождении Некраса, и ее появление вызвало настоящий переполох. Видимо, в резиденции киевского князя ожидали совершенно другого приезда будущей жены княжича Ингвара. Вышедший к ним воевода Борзя поначалу даже растерялся, когда неизвестная девушка в потрепанной дорожной одежде на вопрос, кто она и чего ей здесь надобно, гордо ответила: