Ромен Гари, хамелеон — страница 5 из 20

Секретарь посольства и писатель

* На фото: Ромен Гари, 1950-е.

37. Париж

В ожидании назначения на пост в Министерство иностранных дел Ромен и Лесли решили вернуться во Францию. Они заперли свой уютный домик в Челси и отправились в Париж, где их ждала полная неустроенность. Навсегда покидая дом в Челси, Ромен поцеловал его стену и заплакал. В Париже Лесли с удивлением обнаружила, что в большинстве квартир не было даже горячей воды. Но поскольку Гари был видным деятелем «Свободной Франции», ему предоставили апартаменты в отеле «Бристоль» на улице Фобур-Сент-Оноре, где всё же можно было час принимать ванну, но в самое неурочное время, чаще всего посреди ночи; в первые месяцы после войны и это было неслыханной роскошью.

Денег не хватало, а такси было немного. Им часто приходилось ходить пешком по темным обледенелым улицам, и Гари, совершенно не умевшему ориентироваться, не раз случалось заблудиться. Они нередко посещали театры и кино. Лесли сводила Гари в еврейский квартал Маре, который на идиш назывался Плетцель. Когда они шли по улице Розье, большая часть жителей которой погибла в концлагерях, Ромен произнес: «Вам нравится еврейский квартал? Я вас не понимаю». Он охотнее сидел на террасе какого-нибудь заведения в Сен-Жермен-де-Пре. Симона де Бовуар, например, слушала его воспоминания в кафе «Ля-Рюмри»^{346}.

Ромен увлекался живописью, посещал мастерские художников, но терпеть не мог ходить в музеи, а тем более на концерты. Единственное, в чем он позволял Лесли себя уговорить, это сходить в русскую церковь на рю Дарю и послушать выступление мужского хора. После службы они шли в русский ресторанчик напротив, где Гари одним махом съедал целую банку соленых огурцов.

Однажды супругов пригласили к себе Мадлен и Андре Мальро, которые жили в районе Булонь. Гари обожал и всячески превозносил Мальро. Смущенный неловким молчанием, Ромен впился в писателя глазами, и тот под этим взглядом сам чувствовал себя не своей тарелке и только ждал, пока ситуация разрядится.

На некоторое время, пока Ромен не получил назначения в Софию, Лесли вернулась в Лондон, чтобы привести в порядок дела и поухаживать за матерью.

38

В феврале 1946 года Гари приехал в Болгарию. Из кадровой службы ему тут же пришла анкета, которую следовало заполнить и отослать в министерство с приложением необходимых документов — от него требовали подробную информацию о расходах на дорогу до Софии. В те годы прямого транспортного сообщения до Софии не существовало. Поэтому Гари вылетел из Парижа на самолете, а затем пересел на теплоход, шедший через Алжир, Бенгази, Каир. В Каире ему пришлось три дня ждать самолета до Анкары. На открытке из Алжира, переданной Лесли через «Кальман-Леви», было изображено «стойбище кочевников в пустыне» и сделана надпись: Having a wonderful time!!! R. — «Я отлично провожу время!» В Анкаре Гари ждал поезда на Стамбул, за турецким поездом последовал болгарский, и вот наконец через Свиленград он добрался до Софии. Хотя Гари и оскорбила необходимость давать полный отчет о своих перемещениях, он был вынужден подчиниться требованиям кадровой службы. Его ответ был отправлен лишь через десять месяцев и отличался крайней дерзостью:

Направляю вам должным образом заполненную анкету.

Но беру на себя смелость заметить, что печать и отправка бланка этой анкеты потребовали от меня не окупаемых и совершенно не обоснованных затрат времени и денег. Подобная мера предосторожности не предотвратит мошенничества — одним словом, это дополнительное бремя французским налогоплательщикам.

Прошу прощения за вмешательство, но мне редко случалось сталкиваться со столь вопиющими случаями разбазаривания государственных средств.

С уважением, Ромен Гари^{347}

Во главе Болгарии стоял премьер-министр коммунист Георгий Димитров^{348}. Когда Пшер пришел к власти, Димитров находился в Германии и был обвинен в поджоге рейхстага 27 февраля 1933 года. Он предстал перед Верховным судом и был допрошен на очной ставке с Герингом, который «задавал вопросы так, словно сам был судьей». Димитрова, как и всех остальных, кроме ван дер Люббе^{349}, оправдали. Димитров перенес тяжелые болезни, прошел не только нацистские концлагеря, но и сталинские «чистки». Царица и царь Борис III по-прежнему оставались в Болгарии, но в стране всем заправляла Советская армия. В «Юнион-клуб» посол Соединенных Штатов произносил пламенные речи перед теми, кого ожидала тюрьма или виселица.

Другом Гари в «стране народной демократии» стал Николай Петров, прямой и отважный человек, выходец из болгарской аристократии. После окончания Сорбонны Петров возглавлял софийское отделение «Альянс Франсез». Кроме того, он руководил либеральной аграрной партией и был главным редактором газеты «Народно земеделско знаме»^{350}. в надежде увидеть лучшие времена для своей страны Николай слишком рассчитывал на поддержку посла США Мейнарда Барнса. Против Петрова сфабриковали дело, и он был приговорен к смертной казни через повешение, несмотря на протесты западных держав.

Лесли приехала в Болгарию только в апреле. Из Лондона она отправилась в Париж, остановилась у Рене и Сильвии Ажидов и ожидала разрешения ехать к мужу. Гари не взял с собой ничего, кроме одежды, потому что у него ничего и не было, а вся собственность Лесли погибла во время бомбежек. Министерство иностранных дел выдавало своим сотрудникам, командированным за границу, вино для официальных приемов. Лесли нанесла визит сотруднику МИДа, и в Болгарию дипломатической почтой были отправлены ящики с вином.

Посылая Ромену телеграммы, Лесли пыталась расспросить о жизни в Софии и о предоставленной им квартире. В ответ он писал милые письма, в которых не отвечал ни на один вопрос: он ничего не смыслил в быту, а квартира на улице Христо Ботева, которую им дали в посольстве, была мрачной и темной. Наконец Лесли получила командировочное удостоверение, и Ажиды проводили ее на набитый ночной поезд до Марселя, уходивший с Лионского вокзала в Париже. До самого конца поездки она ехала стоя. По прибытии ей не удалось поймать такси, и носильщик согласился проводить ее до пристани, где Лесли рассчитывала сесть на пароход. Какое-то время она бродила в порту, где все было загромождено военной техникой. Пароход стоял у пристани, но отправляться, похоже, собирался нескоро. По-прежнему в сопровождении носильщика, тащившего за ней чемоданы, Лесли пошла в кассу, где ей заявили, что не продадут билет, пока судно не будет готово. Вопрос в том, когда оно будет готово! Хаос первых дней без войны. Все гостиницы были закрыты, и Бланш в отчаянии разрыдалась. Пожалев женщину, носильщик предложил Лесли остановиться у одной его знакомой: не слишком комфортно, но по крайней мере будет где провести ночь. До знакомой они шли по каким-то портовым улочкам за Канбьер, и уже на пороге Лесли поняла, что пришла в публичный дом. Держательница заведения, полная женщина с волосами, накрученными на бигуди, была очень рада принять у себя супругу авиатора «Свободной Франции», потому что на войне у нее погиб сын. Она даже наказала своим «девочкам» не шуметь, чтобы не мешать «английской жене французского летчика». Потом в кассе, взглянув на адрес, по которому следует доставить билет, Лесли попросят проверить, правильно ли она его указала. Через шесть дней Лесли села на румынский пароход, кишевший вшами. Следуя по извилистому пути, судно наконец пристало в Стамбуле, и Лесли, с ее неумеренной любовью к Востоку, была сразу же очарована этим городом. Обеспокоенный долгим отсутствием жены, Гари уже долгое время наводил о ней справки у Пьера Кальмана.

На пароходе Лесли познакомилась со стамбульским торговцем ювелирными украшениями и провела с ним несколько бурных ночей. Она открыла для себя не только Турцию, но и страсть, о какой мечтала в молодости, когда пылкий турок без лишних разговоров швырнул ее на ковер. Мужчины из России и с Востока привлекали ее не только из-за истории с Путешественником, с которым она стала женщиной, но и из-за богатого печального опыта с существами, которых она называла homo Britannicus.

В отсутствие Лесли Ромен соблазнил красивую болгарку Неди Трианову, которая в будущем станет их подругой. Неди расстраивалась, что «когда приедет жена, всё кончится». На это Гари возражал: «Да нет, вовсе нет: вы не знаете моей жены, она всё понимает».

Когда Лесли приехала в Софию, мать Неди помогла им устроиться. В служебной квартире отсутствовали даже минимальные удобства, а на прилавках магазинов ничего не было. За символическую цену Гари купил у Неди скатерти и столовое серебро, чтобы можно было принимать высоких гостей.

Однако властям Болгарии Гари оказался явно не по душе, и однажды спецслужбы сфотографировали его с Неди для дальнейшего шантажа. Чтобы он мог полюбоваться на них, его вызвали в грязное кафе. Если бы эти снимки легли на стол посла Франции в Болгарии, Гари мог бы ставить крест на дипломатической карьере. Загнанный в тупик, Гари внимательно рассмотрел фотографии и сказал: «Да, вы правы. В тот день я явно был не в лучшей форме и уронил честь своей страны. Если вы пришлете мне назад эту милую особу, я попытаюсь показать всё, на что способен».

Вскоре Ромен и Лесли поняли, что Неди сотрудничает с болгарскими спецслужбами и это она выдала Гари. Ей нужно было содержать семью — она жила в убогой двухкомнатной квартирке, где даже не было отопления.

Через некоторое время Неди увлеклась послом Жаком-Эмилем Пари, и с тех пор вся четверка не расставалась, несмотря на то что законная жена Пари грозила скандалом. Время от времени они вчетвером выезжали на несколько дней из Софии отдохнуть в домике на берегу Черного моря.

В Болгарии Гари глубоко возмущали аресты, судебные процессы, казни сталинской диктатуры. Кто имел возможность — тайно выезжал за границу, другие накладывали на себя руки. Но, по словам Гари, болгарам всё можно простить за то, что у них такая красивая страна. Он прожил в Софии два года, хотя и очень хотел уехать. Здесь он завершил свою третью книгу «Большой гардероб». Теперь в письмах к приятелю Рене Зиллеру он подписывался именем героя своего нового романа — «Тюльпан», несколько раньше это же имя носил персонаж «Буржуазии», его первого юношеского романа, который ни один издатель не захотел опубликовать.

Лесли Бланш и секретарь французского представительства в Софии Ромен Гари в своей неотапливаемой служебной квартире. 1947.

Collection Diego Gary D. R.

По вечерам играли в бридж. Приемы в «Юнион-клуб» собирали дипломатов из всех стран: здесь объедались оладьями и пели песни, а простые люди страдали от голода. Лесли ходила по церквям и монастырям, общалась с цыганами, с которыми, как и со всей «восточной экзотикой», находила в себе много общего. В письмах Пьеру Кальману она жаловалась, что София — некрасивый, душный, шумный провинциальный город, где всё продают из-под полы.

Гари составлял прекрасные, ценные отчеты о политической ситуации в стране и в регионе в целом^{351}. Но, несмотря на это, он вызывал подозрения в западных дипломатических кругах. Во-первых, он говорил по-русски, а значит, мог общаться с коммунистами. Во-вторых, его жена была увлечена всем славянским и всем мусульманским, а Неди, болгарскую шпионку, слишком часто видели в их компании. Кроме того, его манеры совершенно не вписывались в рамки приличий, принятых среди сотрудников министерства, в обществе которых Гари умирал от скуки.

В июне 1946 года Гари получил разрешение на поездку в Варшаву, где он должен был выступить по поводу «Европейского воспитания» — перед кем и с какой целью, неизвестно. Может быть, его пригласили в надежде, что он подкрепит официальную выдумку, согласно которой в ряды польского Сопротивления охотно принимали евреев? Гари не был в Польше с двенадцати лет, когда из Варшавы пять тысяч евреев были отправлены в лагеря смерти, где весной 1943 года последние партизаны гетто на протяжении трех недель сопротивлялись фашистским захватчикам. К 1946 году ничего еще не успели отстроить: город по-прежнему лежал в руинах. В Варшаве евреев почти не было. Над развалинами, казалось, витали их души, а на месте гетто Гари нашел кучу обожженного мусора. Несколько его родственников по матери были узниками того гетто и затем погибли в Треблинке. Эта поездка в Варшаву никак не отражена ни в личных бумагах писателя, ни в его произведениях.

В октябре Ромен Гари получил разрешение на двухнедельный неоплачиваемый отпуск в Париже. Он хотел обсудить некоторые вопросы со своим издателем, а также встретиться с премьер-министром Леоном Блюмом, который высоко оценил «Европейское воспитание».

В 1946 году в Софии Гари познакомился с болгарским дипломатом Петром Увальевым, имя которого несколько лет спустя использует как тайный литературный псевдоним. Увальев получил классическое образование у августинцев, а затем окончил юридический факультет в Софии. Он свободно говорил на нескольких языках, был постановщиком ряда пьес и опер в Болгарии. В 1942–1945 годах, до того как к власти пришли коммунисты, он входил в состав болгарского правительства в Италии. Увальев был почти ровесником Гари, всего на год его моложе, удивительно на него похож и, так же как и он, носил небольшие усики, позаимствованные у Эдуарда Корнильон-Молинье, вместе с которым он сражался в одних рядах в Африке. Увальев искал способ как можно скорее покинуть Болгарию, где уже летели головы. 30 июня 1947 года будущему политэмигранту был выдан специальный паспорт за № 236.

«Министерство иностранных дел и Совет по делам религий Болгарии просят гражданские и военные власти дружественных стран не препятствовать в перемещениях за рубежом писателю г-ну Петру Увальеву и предоставить ему содействие и защиту в случае необходимости. Настоящий паспорт действителен в течение года». 18 июля 1947 года Гари при помощи вицеконсула добился оформления для Увальева специальной визы № 296 посольства Франции в Болгарии: «Выдать въездную визу во Францию сроком на три месяца».

Через Италию Увальев добрался до Великобритании и в 1948 году получил английское подданство под именем Пьера Рува^{352}. Изначально он собирался в Париж. Но посол Болгарии в Великобритании спросил его, говорит ли он по-английски. Увальев, который по-английски не знал ни слова, невозмутимо ответил: «Кто же не говорит по-английски?» В результате он получил назначение в Лондон на незначительную должность секретаря третьего класса, которая тем не менее дала ему вскоре основание просить политического убежища. Британцы, опасаясь скандала, порекомендовали ему оставаться на своем посту, спокойно работать, а когда его миссия будет подходить к концу, повторно просить убежища. В Англии он снял небольшую квартиру и в 1950 году начал сотрудничать с продюсерами Анатолием и Дмитрием Грюнвальдами. Став директором театра «Хетуэй», Увальев продюсировал целый ряд спектаклей, имевших успех, а впоследствии обратился к кинематографу. Вместе с Карло Понти и Софи Лорен он основал небольшую компанию «Грейдж филмз», которая в числе других выпустила картины Антониони. Кроме того, Увальев писал сценарии для Клер Блум, Питера Селлерса, Джеймса Мейсона, Джеральдины Чаплин, Марчелло Мастроянни; не забывал он и театр, и преподавание в Лондоне и Кембридже.

Впоследствии, вернувшись во Францию, он разыщет Ромена Гари и сыграет в его писательской карьере немаловажную роль.

В марте 1946 года Гари направил Пьеру Кальману рукопись «Тюльпана», которая была незамедлительно передана в типографию, а в мае в Болгарию были отосланы гранки на корректуру. Просматривая их, Гари пожелал заменить название книги на «Вино мертвых» — так, как мы помним, назывался его первый роман, отвергнутый писателями. Ему ответили, что менять название уже поздно, но он продолжал упорствовать и предложил: «Тюльпан, или протест». Однако Гари находился слишком далеко, не мог действовать оперативно, и Пьер Кальман нашел убедительные причины, чтобы ничего не менять. Да и книгу уже начали брошюровать.

В то же время Гари никак не мог побороть тревогу, которая охватывала его, едва он садился за письменный стол. Сделав из «Тюльпана» пьесу, в июне Гари попросил Пьера Кальмана передать ее на суд актера и режиссера Луи Жуве. В ближайшее время издатель выполнил эту просьбу.

11 июля Луи Жуве направил Ромену Гари внешне любезный и теплый, но, по сути, довольно-таки безжалостный ответ^{353}.

«Тюльпан» — жестокая книга. Судьба заносит выжившего узника фашистского концлагеря в жалкую лачугу в Гарлеме. И там ему приходит в голову мысль поразить и шокировать человечество, одевшись как Махатма Ганди, объявив голодовку и созвав журналистов, чтобы те сделали из «белого Ганди из Гарлема» легендарную личность. Тогда сразу появятся восторженные последователи. И денежки рекой потекут в карман мошенника и его приспешников. Тюльпан с невозмутимостью проповедует, благословляет, клеймит фарисейство. Он шут, который издевается над идеализмом, над высокими словами ради тех, кто будет читать его книгу на протяжении последующих пяти тысячелетий. «Цинизм Тюльпана — как и мой собственный — это отчаяние идеалиста»^{354}.

В действительности это произведение, полное безысходности, невозможно свести к какому-либо определению. Но оно наглядно иллюстрирует взгляд Гари на самого себя как на «террориста смеха». Уже здесь автор прибегает к провокационной игре слов, к особому их употреблению, которое много лет спустя критики, давно позабывшие «Тюльпан», назовут «стилем Эмиля Ажара».

«Чернокожий», он же «негр». Другой вариант — «еврей». Общий термин для обозначения низших живых существ, произошедших от обезьяны. Эквивалент в английском языке — shit-eaters. Для борьбы с вредителями данного вида и сохранения урожая используются различные химические вещества. Известны также под названием «филоксера». К отличительным признакам негров относятся крупный нос, оттопыренные уши и серебро внутри. Охранялись главным образом «вождем», которого они неизменно восхваляли и от которого отказывались отречься, даже несмотря на преследования и пытки, Адольфом Гитлером.

Критика встретила «Тюльпан» прохладно. Автору ставили в упрек слова, которые он вложил в уста Тюльпана: «Ганди всю жизнь устраивал голодовку, но в конце концов его пришлось добивать из пистолета»^{355}.

Ромен Гари ближе к русской и англоязычной литературе, чем к французским писателям, таким как Мальро и Камю. Он отождествлял себя со своим героем до такой степени, что даже некоторые письма подписывал «Тюльпан». Это он, выживший, но во всем разочаровавшийся узник концлагеря, отца которого расстреляли в Понарах, а потом сожгли в яме вместе с другими мертвецами.

Придя в себя после резкой критики Жуве, 20 июля Гари направил ему письмо, в котором спрашивал, согласен ли он на постановку пьесы в переработанном виде. Затем он поручил секретарю переслать рукопись в Софию и после этого взялся за дело, сообщив Жуве телеграммой, что завершит работу через три недели. 3 августа он отправил Жуве новое письмо, в котором выражал надежду, что на этот раз может предложит «что-то более или менее удачное».
16 января 1947 года снова телеграмма: «Наконец направляю вам что-то основательное». 31 января Гари в нетерпении телеграфировал Пьеру Кальману, желая знать, получил ли Жуве второй вариант пьесы. Издатель подтвердил, что получил и выслал ответ авиапочтой.
Но письмо от Жуве всё не приходило. 5 февраля Гари повторно направил рукопись, предложив Жуве два варианта названия: «Плот „Медузы“» и «Неуместные люди». Он утверждал, что «не может придумать ничего лучше». «Если вы опять скажете, что „это не то“, я окончательно оставлю драматургию и вернусь к прозе: видимо, я ошибся, это бывает».
Жуве ответил Гари 2 марта. В письме он говорил, что ему нравится образ Тюльпана, но изменения, которые внес автор, не кажутся ему «существенными». Персонажи просто существуют, в пьесе нет действия, порядок смены сцен производит впечатление разрозненности. По вердикту Жуве, несмотря на присущий Гари «драматизм, мастерство диалога, владение языком театра», «Тюльпан» не удался. Возможно, у него есть другой замысел? Гари был очень обижен и заявил Жуве в ответном письме от 1 мая, что намерен положить конец этой «неприятной истории».

В апреле 1947 года Гари дважды был в Париже, но так и не решился зайти к издателю. Он спрашивал себя, стоит ли ему продолжать с ним сотрудничать, раз «Тюльпан» постигла неудача, а Кальман не спешит платить и вести переговоры о передаче прав, или лучше, наконец, уступить «домогательствам» Гастона Галлимара.

В январе 1947 года Ромен Касев был зачислен в штат гражданских администраторов Министерства иностранных дел в ранге администратора третьего класса первого эшелона.

Всякий раз по окончании рукописи Гари должен был обращаться в кадровую службу за разрешением на печать. Там текст подвергался тщательному рассмотрению, по результатам которого выносилось заключение. Вот как высказались в кадровой службе по поводу сценической версии «Тюльпана»: «Принимая во внимание, что данное произведение представляет собой художественное отображение действительности, американский отдел, давая оценку данному произведению, полагает, что присутствующая в нем критика некоторых сторон менталитета и образа жизни, характерных для США, не дает оснований считать его памфлетом на американские институты».

В конце ноября генеральный секретарь Министерства иностранных дел Жан Шовель, который еще не раз сыграет решающую роль в дипломатической карьере Гари, принял решение о назначении Гари вице-консулом в посольство Франции в СССР. Но Гари так и не получил это небольшое повышение, поскольку несколько дней спустя из французского посольства в Москве пришла телеграмма, заставившая Шовеля пересмотреть свое решение. В одном из столичных литературных журналов накануне появилась статья под названием «Школа ренегатов», в которой некто Гельфанд анализировал «Европейское воспитание». Это великий образчик стиля сталинских времен.

Сотрудник посольства, занимавшийся делом Гари, не мог быть уверен, что писателю непременно предоставят визу — в СССР Гари не пользовался авторитетом. Решение о назначении в Москву было отложено.

В конце 1947 года, не принимая во внимание военные заслуги Ромена Гари, Министерство иностранных дел отозвало его в Париж. Он был назначен на более чем скромную должность во второй эшелон своего ранга. Жак-Эмиль Пари направил в министерство письмо, в котором сожалел о том, что Гари покидает свой пост, что не может не сказаться самым негативным образом на работе подразделения. Пари спрашивал, нет ли возможности назначить Гари советником в связи с тем, что он показал себя очень ценным сотрудником, будучи единственным в дипломатическом корпусе, кто умел говорить и читать по-болгарски. Но эта просьба не была удовлетворена. Более того, в ответном письме из министерства пояснялось, что Ромен Гари ни в коем случае не может быть назначен советником второго класса, поскольку не имеет навыков, необходимых для исполнения соответствующих обязанностей. В крайнем случае он может остаться в Софии до 15 февраля. После восемнадцати месяцев непрерывной службы ему любезно предоставили двухнедельный отпуск.

У Гари были прекрасные характеристики: за 1946–1947 годы оценки у него были отличными. Стоит процитировать заметки его начальников. Характеристика за 1946 год. Манера поведения: «Характеризуется положительно, хотя следует отметить некоторую вольность во вкусах и привычках, что тем не менее не исключает утонченности… Черты характера: отличается обостренным чувством справедливости и непримиримой позицией в отношении всего, что считает своим долгом. Склонен к неуравновешенности. Чувствителен к критике. Особые навыки: проявляет большой интерес к политическим и социальным вопросам. Прекрасно владеет славянскими языками, в частности русским и польским. Выполнение специальных поручений в течение года: автор нескольких разработок по вопросам политической и общественной жизни Болгарии. Успешно составил отчет за 1946 год о ситуации в Болгарии». Примечания: «Всесторонне развитая личность, великолепные способности. Пользуется уважением в литературных и артистических кругах Болгарии. Развитое чувство патриотизма. Предан интересам государства вне зависимости от политических убеждений, хотя необоснованно и тяготеет к левым. Имеет прекрасные перспективы. Следует назначить с испытательным сроком на должность, требующую определенной ответственности». Общий балл: 16 из 20.
Характеристика на Ромена Гари за 1947 год. Профессиональная подготовка: «Характеризуется положительно». Поведение на службе и в переписке с главой дипломатической миссии: «Безупречное». Манера поведения: «Характеризуется положительно». Черты характера: «Искренность и постоянство. Эмоциональность. Развитое чувство долга и преданность интересам государства». Поведение в быту: «Характеризуется положительно». Отношения с начальниками, подчиненными, властями и общественностью страны: «Отличается исполнительностью. Пользуется уважением подчиненных. Прекрасные отношения с властями Болгарии». Особые навыки: «Большое творческое, литературное дарование». Выполнение специальных поручений в течение года: «Проявляет особый интерес к политическим и социальным вопросам. Успешно составил отчет за 1947 год о ситуации в стране. Поддерживает исключительно полезные контакты с представителями литературных и артистических кругов Болгарии». «Ценный кадр, обладает широкой эрудицией. Пользуется уважением и симпатией выдающихся деятелей Софии/Болгарии как в профессиональном, так и в личном плане. Его уход с занимаемого поста станет ощутимой потерей для подразделения. Знание славянских языков и культур делало его незаменимым сотрудником». Общий балл: 17 из 20.

Гари завершил новый роман «Большой гардероб» и решил отдать его Гастону Галлимару. Как обычно, предварительно ему пришлось представить рукопись в кадровую службу. Там вынесли заключение, что препятствий к напечатанию книги нет, но оговорились: «Ввиду характера должности, которую Вы занимаете в настоящее время или можете занимать в будущем на территории иностранных государств, кадровая служба считает желательным использование псевдонима, что предоставит Вам большую свободу в писательской деятельности». В министерстве фамилию «Гари» не любили точно так же, как и «Касев»!

Лесли и Ромен покинули Софию декабрьским вечером. Шел снег. На вокзал их провожали работники дипломатического корпуса. На следующее утро супруги сели в «Восточный экспресс», который раз в неделю ходил от Стамбула до Парижа; в то время в нем не было ни вагона-ресторана, ни спальных мест, ни особого обслуживания. В годы сталинского произвола некоторым гражданам Болгарии удалось тайно выехать из страны, спрятавшись между ящиками дипломатической почты. Гари не раз участвовал в организации такого рода опасных экспедиций.

Увидев в день отъезда слезы на глазах Лесли, Гари тоже разрыдался с присущей ему театральностью. Три дня спустя они были в Париже.

39

Перед отъездом Гари написал несколько писем, в том числе Гастону Галлимару, пытаясь найти себе квартиру по средствам. Кроме того, он почтительно просил начальника кадровой службы о новом назначении — была некоторая вероятность, что к концу года освободится пост в Каире или в Стокгольме. Но всё вышло совсем по-другому. Ромен Гари был назначен в группу Жана Сованьярга, молодого заместителя директора департамента по Центральной Европы, в ведении которого находились Германия и Австрия. Хотя у Гари и было французское гражданство, в министерстве всё равно считали, что он имеет отношение к России и Польше. Его внешний вид не совпадал с обликом типичного служащего Министерства иностранных дел: высокий смуглый брюнет прекрасно владел французской письменной речью, но говорил с явным славянским акцентом.

Гари получал мизерное жалованье, ему не полагалась доплата на представительские расходы. Обычно на подобные должности, доступ к которым давал так называемый малый конкурс, соглашались только те, у кого были родственники, готовые помочь или по крайней мере предоставить жилье. А у Гари из родственников оставались только тетя Белла и двоюродная сестра Дина, которых он навестил в Ницце в конце лета.

В должность он вступил 20 апреля 1948 года.

Снимая номера в худших гостиницах Сен-Жермен-де-Пре, Лесли и Ромен могли позволить себе только раз в день сходить в бистро на улице Сен-Бенуа. По вечерам у них сводило живот от голода, но довольствоваться приходилось печеньем и творогом. Утром Гари вставал в пять часов и принимался писать, еще сидя в туалете.

Несколько недель они снимали квартиру недалеко от знаменитых ресторанов «Флор» и «Де Маго», но здесь им по ночам не давал спать ночной клуб, который находился на первом этаже здания и где выступали, между прочим, Борис Виан, Серж Гейнзбур, Клод Лютер. За полгода Гари и Лесли Бланш переезжали семь раз. Они жили и на улице Фобур-Сент-Оноре, 25, на левом берегу Сены в двух шагах от Елисейского дворца, снимая квартиру у старого маркиза де Сен-Пьера, отца писателя Мишеля де Сен-Пьера, и на площади Дофин в доме № 14, затем нашли квартиру на улице Бонапарта, дом № 76, после этого перебрались на площадь Сен-Сюльпис. Лесли пришла к выводу, что в Софии жить проще, чем в Париже. Ее удивляло, что в столице такие ветхие некомфортабельные дома.

Взвесив все за и против, 19 мая 1948 года Гари написал Жуве, что его книги пользуются популярностью и после того, что ему пришлось пережить во время войны, он не может себе позволить начать всё с нуля. На этот раз он предложил Жуве пьесу по своему новому роману «Большой гардероб», поскольку у него не было времени, чтобы «попытать другие пути: полгода на написание пьесы без какой-либо гарантии успеха — это слишком большая роскошь». Гари оставил Жуве телефоны, по которым с ним можно было связаться: рабочий и домашний.

Однажды Гари пригласил побеседовать режиссер Мишель Карне, который остановился в роскошном отеле неподалеку от замка Сен-Жермен-ан-Лэ. Карне вместе со своими помощниками находился в поиске идей для сценария нового фильма. Но первый же опыт сотрудничества оказался неудачным: режиссер счел предложения Гари трудновыполнимыми и слишком затратными.

В письме без даты, адресованном Рене Зиллеру, Гари пишет, что «со всех сторон угрожает нищета»: за месяц он зарабатывает 25 тысяч франков, а тратит 60 тысяч, да и то «затянув пояса». В письме от 11 сентября 1949 года он утверждает уже, что ежемесячно тратит 90 тысяч, а зарабатывает всего 28, тогда как в Софии его жалованье составляло 81 125 франков. В итоге Гари удалось выторговать у Гастона Галлимара 500 тысяч аванса за новый роман, который он написал под «дулом пистолета», и эти деньги должны были позволить ему полгода держаться на плаву.

Книга, которую Ромен Гари правил в туалетах Сен-Жермен-де-Пре, вышла в свет под названием «Большой гардероб», и оно очень нравилось Альберу Камю и Гастону Галлимару. Им пришлось пустить в ход все свои дипломатические способности, чтобы убедить Гари согласиться на это название. Изначально писатель назвал свой роман «Крысы», затем изменил заглавие на «Крыса», а потом предложил «Большой гардероб», но вскоре передумал. На его взгляд, слишком много книг и фильмов носили названия со словом «большой»: «Большая спячка», «Большой цирк», «Большой раскол», «Большое шествие». Взамен Гари предлагал другие варианты: «Сорок миллионов судей» и «Потерянные патрули».

Роман «Большой гардероб» Гари посвятил Лесли Бланш. Действие разворачивалось в послевоенные годы: трое подростков-гангстеров, как в кино, торговали из-под полы, воровали и грабили. Приютивший у себя детей старик Вандерпют стал наставником молодого поколения. Выдавая фашистам евреев-партизан, он присвоил себе квартиру погибшего в лагере еврея. Отец одного из мальчишек, Люка Мартена, был учителем, а в войну пошел в партизаны, где его убили. Как сын героя Люк пользуется особыми льготами, но сбегает из парижского приюта, в который его поместили, и присоединяется к братцу и сестре, которые теперь живут у Вандерпюта, предателя и доносчика по убеждению. Они тоже не в ладах с законом и работают на паях со стариком. В уютном доме узника лагеря горы сигарет, лекарств, шоколада, ворованной одежды. Насмотревшись остросюжетных американских фильмов, подростки решают самостоятельно идти по жизни с кольтом в кармане, считая, что тем самым отомстят обществу за причиненное зло. Они выдают Вандерпюта полиции — он вынужден бежать вместе с Люком, сыном убитого партизана, которому жаль старика. Когда Вандерпюта опознают, Люк сам стреляет ему в затылок — он сделал то, «чего от него все требовали». Так Люк сможет вернуться в общество, где все трусы и все виновны, а значит, готовы его принять.
В романе Гари развивает тему очищения общества: Вандерпют оказался во власти людей, каждый из которых готов без суда и следствия выпустить в него пулю. Многие среди них когда-то без зазрения совести перешли на сторону Виши, а на следующий день после освобождения Франции стали патриотами и с таким же жаром требовали наказания военных преступников, с каким еще недавно приветствовали маршала Петена.

Альбер Камю назвал книгу Гари «очень народной».

Перед выходом «Большого гардероба» Гастон Галлимар провел крупную рекламную кампанию, включая работу с литературными агентами, сотрудничество с распространителями книжной продукции, объявления в витринах книжных магазинов, раздачу автографов, анонсы, специальные предложения. Но все эти меры не принесли ожидаемого результата: было продано всего 5520 экземпляров романа.

Один экземпляр Гари направил Луи Жуве. В письме от 27 января 1949 года он предлагал ему сыграть роль Вандерпюта в экранизации «Большого гардероба», задуманной кинопродюсером Сашей Гординым. Но в итоге проект экранизации был закрыт, и Гари добился от Жуве не больше, чем с «Тюльпаном».

Хотя Ромен называл своими учителями Гоголя и братьев Маркс, критики скептически отнеслись к его сатире. После этой неудачи он стал задаваться вопросом, не лучше ли отныне писать на английском.

Эмиль Анрио в «Монд» от 16 марта 1949 года без обиняков выразил Гари свое недоумение и неодобрение:

Громадное спасибо за подарок, господин Гари! <…> Но что же в конце концов, не считая веселого и сочувственного описания малолетних преступников, хотели Вы нам показать этой маленькой притчей, которая, боюсь, вряд ли способна дать нам новую мораль.

Газета «Фигаро»^{356} приняла «Большой гардероб» не лучше, а «Круа» устами Люка Эстана^{357} выражала свое возмущение пессимистическим настроем и цинизмом книги.

Никому из критиков не пришло на ум, что этот «огромный заброшенный гардероб», эта куча одежды и обуви может символизировать недавнюю катастрофу, о которой тогда еще мало говорили, — геноцид евреев. Вскоре после освобождения лагерей союзными войсками в газетах всего мира появились фотографии, где были горы трупов и одежды убитых узников Освенцима. Эти фотографии быстро забудут.

Год спустя книга вышла в английском переводе под названием The Company of Men и получила одобрительные отклики литературно-критических изданий New York Times Book Review^{358} и Saturday Review of Literature^{359}.

Несмотря на провал «Большого гардероба», с Гари был по-прежнему готов сотрудничать Клод Галлимар, и в ноябре 1949 года писатель направил ему планы нескольких книг на условиях аванса. В мае 1950 года Гари предполагал представить в издательство рукопись повести «Жители земли», за ней должны были последовать «Бухта ангелов» и особенно дорогая ему эпопея в духе «Надежды» в двух томах, над которой он как раз работал, под названиями соответственно «Потерянные патрули» и «Цвета дня». Кроме того, Ромен Гари планировал написать «Клятву Везле» — памфлет на 850 страниц, который так и остался в проекте.

На Гастона Галлимара приятное впечатление произвели творческий настрой и плодовитость писателя, и после долгих переговоров он согласился предоставлять Гари то, в чем отказывал другим: крупные, по возможности ежемесячные, авансы с условием, что выплаты немедленно прекратятся, если писатель не уложится в сроки. Гари умело и твердо отстаивал свои интересы, обсуждая каждый пункт договора сначала с Гастоном, а потом с Клодом Галлимаром: ему удалось сохранить за собой всю сумму от продажи прав для издания книги на английском языке, а по переводам на другие языки оставить за издательством лишь 10 процентов! Таким образом, перевод книги стоил «Галлимару» больше, чем приносил выгоды! Нередко, даже если книга имела успех, издательству приходилось просить у Гари отсрочки платежа.

Гари по-прежнему преследовали за провокационный стиль «Вина мертвых», но он оставался ему верен. В письме Рене Зиллеру, который получил назначение в Монтевидео, он писал о служащих Министерства иностранных дел:

Если эти педерасты действительно просматривают всю дипломатическую почту, заявляю им прямо, что я, ГАРИ, «Товарищ освобождения», кавалер ордена Почетного легиона, готов насрать им в рот и в уши, а нос набить спермой своего любимого пса.

Он писал, что издателей ненавидит.

В Париже, «этом мрачном и холодном городе»^{360}, у Лесли не было ни одного знакомого. Она сопровождала мужа в его ночных странствиях по неотапливаемым мастерским неизвестных художников, он восторгался Жаном Венаром и горячо рекомендовал его Гастону Галлимару. Днем Лесли ходила в маленький кинотеатр в районе Сент-Антуан смотреть фильмы на идиш, чем немало удивляла Ромена, который и раньше не знал, что думать о воодушевлении, с которым она когда-то воспринимала выступление московского еврейского театра «Габима», гастролировавшего в Лондоне.

Супруги довольно часто навещали Сильвию и Рене Ажидов, живших тогда на улице Ла-Боэси, 99. У них был маленький сын Ив, которому Гари привез из Софии банан, что в послевоенном Париже было неслыханной роскошью. Рене он вручил килограмм икры, из которого фунт друзья съели в тот же вечер.

29 сентября 1949 года, через полтора года скучнейшей службы в канцелярии, где Гари скромно составлял свои отчеты и ноты, порой очень удачные и важные, ставя в качестве росписи в верхнем левом углу каждой страницы свои инициалы — Р. Г., он решился направить заявку на место секретаря в посольстве Франции в Греции, куда ему более всего хотелось поехать.

В начале октября 1949 его просьба была удовлетворена: с первой недели ноября Гари мог приступать к работе первого секретаря французского представительства в Афинах.

Но посол Франции в Греции Кристиан Карра де Во-Сен-Сир придерживался совсем другого мнения. Он находил это назначение совершенно несвоевременным: «Славянское имя в посольстве Франции будет плохо воспринято в стране, где отношения между Грецией и ее славянскими соседями характеризуются особенной напряженностью». К тому же, продолжал посол, Ромен Касев, он же Ромен Гари, был принят на службу в рамках дополнительного набора, а значит, ему не хватает «профессиональных умений, которые приобретаются лишь длительным опытом». Карра де Во-Сен-Сир, выступив против этого назначения, адресовал в департамент настоятельную просьбу отложить какие бы то ни было изменения в кадровом составе французского представительства в Греции. Пароди, глава департамента, сообщил в ответ, что фамилия «Касев» был упомянута им лишь для того, чтобы проще было найти данные о ее владельце в справочнике, тогда как во всех списках дипломатических работников он фигурирует под фамилией «Гари». Он напоминал послу, что лишь сам департамент вправе давать оценку профессиональным качествам своих сотрудников, вне зависимости от того, как они были приняты на дипломатическую службу. Тем не менее в вопросе нового назначения Гари Пароди уступил Карра де Во-Сен-Сиру, ограничившись ни к чему не обязывающим предложением пересмотреть свою позицию. Поняв, что на этот счет можно успокоиться, посол изобразил праведный гнев. Разумеется, он ничего не имел против «Касева, он же Гари», ведь он совсем его не знает. Но было бы глупо скрывать его подлинную фамилию, а узнав ее, греки могли бы возмутиться, что от них намеревались скрыть, что Гари на самом деле… болгарин! В действительности у де Во-Сен-Сира были куда менее благовидные причины отклонить эту кандидатуру. В дневнике Элен Опно, супруги посла Франции в Швейцарии Анри Опно с 22 февраля 1945 года, есть следующая запись: «На Пасху де Во-Сен-Сир выстаивает всю мессу в соборе Гроба Господня до конца и со свечой в руке, вместе с Шарвериа он идет за греко-католическим патриархом»; он не желает видеть в своем ведомстве «ни еврея, ни болгарина, ни стороннего сотрудника»^{361}.

Инцидент был исчерпан. И если бы не Анри Опно, который однажды зашел в министерство и случайно услышал эту историю, Гари продолжал бы томиться от скуки и одалживать деньги, чтобы не умереть с голоду.

Поэт, прозаик, широко образованный человек, опытный дипломат Анри Опно в 1942 году отошел от вишистского режима и по совету своего друга Алексиса Леже^{362} примкнул к партизанскому движению, возглавляемому генералом Жиро, противником де Голля. Его дочь участвовала в движении тылового сопротивления в Лионе. Долгое время злопыхатели и завистники пытались испортить ему карьеру, но безуспешно^{363}.

Опно читал книги Гари и сообщил, что он готов предоставить ему место в Берне. Жене он признался, «что это лотерея, но будет любопытно поработать с талантливым писателем». В решении Анри Опно взять Гари к себе в сотрудники тот факт, что Гари был евреем и его кандидатура была отвергнута де Во-Сен-Сиром, сыграл свою роль. Опно был глубоко возмущен делом Дрейфуса и даже написал статью «В знак памяти Камила Дрейфуса, 1897–1966»^{364}.

29 ноября 1949 года Опно направил начальнику кадровой службы Министерства иностранных дел несколько лицемерное письмо, написанное от руки:

Дорогой друг, я получил подтверждение о согласии, достигнутом Вами с генеральным секретариатом и правительством в отношении назначения Ромена Гари в феврале будущего года на пост в Берне на место, занимаемое ныне Кенигом. Буду признателен, если это назначение будет как можно скорее оформлено приказом, с тем чтобы новые должности обоих заинтересованных лиц были официально закреплены, а я был бы защищен от упреков в покровительстве тому или иному кандидату…

8 декабря Анри Опно получил уведомление в том, что Ромен Гари, администратор третьего класса второго эшелона, назначен секретарем посольства первого класса и прибудет в Берн в феврале 1950 года. Попутно он был незначительно повышен в ранге до гражданского администратора второго класса первого эшелона.

Перед отъездом в Швейцарию Гари на несколько дней уехал в Ниццу, город своей юности, чтобы сходить на могилу матери. С пышным букетом сирени, любимых цветов Мины, весь в слезах, он шел под палящим солнцем и искал место, где она лежала, — в самой глубине огромного кладбища Кокад. Надгробия до сих пор не было. Эльяс и Белла во время войны были вынуждены скрываться и не смогли купить место на кладбище и заказать памятник^{365}.

Навестил Гари и свою тетю Беллу, которую очень любил, и двоюродную сестру Дину, мать двоих детей^{366}.

В Ницце он встретился со своим лицейским приятелем Александром Кар-до Сысоевым, которого не видел со дня объявления войны. Саша рассказал ему, что в нескольких километрах от Ниццы, в Рокбрюне, горном городке XIII века, на холме у моря, где жила его мать, а зимой 1914 года работал Огюст Роден, продаются за смехотворную цену несколько полуразрушенных строений. Ромен, Саша и Лесли на автобусе отправились в по маршруту Вильфранш — Болье — Эз — Ля-Гюрби — Рокбрюн. Автобус остановился на дороге у границы города — по крутым средневековым улочкам транспорт не ездил. Они перекусили в кафе «Грот» на небольшой площади, а потом Саша повел их на улицу Лафонтена. Направо от нее отходил короткий, почти закругленный проулок, где справляли нужду собаки и кошки. В полутьме переулка просматривалась дверца. Кардо на ощупь повернул ключ в замке, дверь неожиданно со скрипом повернулась на петлях, и путников ослепил яркий свет — за дверью открывался вид на море. Гуськом они двинулись по узкой тропинке, вдоль которой благоухал жасмин, и в конце концов оказались в огромной бухте с берегами, поросшими мимозой, кипарисами и оливковыми деревьями с серебристыми листьями. Здесь стояла угловая башня, несколько крольчатников, птичники и хлева, в которых раньше держали мулов. Все эти постройки находились в собственности Огюста Оделла, пильщика-литейщика из Босолея.

Справа, в церковном дворе, приютился крохотный садик кюре, который не было видно не только с дороги, но и с улицы. На маленькой площади стояла церковь Святой Маргариты, вся из розового камня, а в середине площади бил фонтан. Сторожевая башня была трехэтажной и никак не соединялась с небольшими хлевами, но отсюда открывалась величественная панорама: живописные садики, зажатые между церковью и домом кюре, округлый берег — слева, бухта — справа. Лесли и Ромен, очарованные увиденным, решили приобрести это место на деньги, которые они получили от пожизненной сдачи внаем в 1940 году дома в Челси. Полуразрушенные строения в Рокбрюне стоили до смешного дешево — всего 20 тысяч франков. Так как Гари должен был срочно ехать в Берн, договор купли-продажи по его доверенности подписал Александр Кардо Сысоев. Навсегда прощаясь со своим любимым домом в Лондоне, где прошла ее последняя встреча с одним из возлюбленных, ирландским писателем, Лесли со слезами прошептала: «Прощай, домик».

Разрушенный хлев в Рокбрюне достался им практически даром, в придачу к башне. Лесли решила, что сможет перестроить хлева, хитроумно соединенные друг с другом лесенками, в кухню и ванную комнату, а сделав небольшую насыпь на отвесно расположенной площадке, она получит маленькую террасу. Что касается башни, в ней может располагаться спальня, а над ней — рабочий кабинет Ромена. Временно две части ансамбля будут соединены крутой лестницей с врезанными ступеньками. Гари проведет в этом городке самые счастливые моменты своей жизни.

40. Берн

Сотрудник Министерства иностранных дел Рене Лалуэт^{367}, которому было поручено вычитать «Большой гардероб», попросил Гари взять псевдоним, а тот в ответ невозмутимо поинтересовался, есть ли смысл во втором псевдониме!

Прибыв в Берн, Гари взялся за урегулирование вопроса с именем: он направил в канцелярию письмо, где напомнил, что сохранил свой литературный и военный псевдоним по просьбе Жильбера де Сент-Мари^{368}, кроме того, обратился в Государственный совет: «Меня не устраивает, что я значусь под двумя фамилиями в справочниках (которыми пользуются все иностранные представительства), и я предпочел бы сохранить фамилию Касев». В то же время он направил письмо главе кадровой службы Раймону Буске^{369}, в котором, лукавя, высказал пожелание, чтобы фамилия Касев не фигурировала в справочниках. Он спешил официально изменить имя. Последняя связь с отцом была разорвана.

Заявление Ромена Гари было рассмотрено министром юстиции 8 июня 1949 года, который сделал в Министерство внутренних дел запрос о получении всей доступной информации о Гари, приказав ставить его в известность о ходе дела. 5 июля министр внутренних дел сообщил своему коллеге, что не имеет возражений против того, чтобы удовлетворить просьбу заявителя^{370}.

Гари снял квартиру в прекрасном доме в районе Кирхенфельд, где жили дипломаты. Фешенебельные апартаменты супругов Гари принадлежали г-ну Греню, председателю клуба «Высший свет». Члены этого клуба собирались на Театральной площади в двух салонах с потертой мебелью и пыльными занавесками.

На первом этаже новой квартиры располагалась просторная прихожая, обитая роскошными восточными коврами, привезенными Лесли из путешествий, из нее на второй этаж шла великолепная лестница, а по бокам находились две крытые галереи. По одну сторону от прихожей находилась ванная, а по другую — комната, в которой Гари устроил свой рабочий кабинет.

Поскольку Берн был исключительно тоскливым, даже мрачным городом, Лесли часто отлучалась — ее угнетала натянутая атмосфера, царившая в дипломатических кругах. Ужины с коллегами Гари и их женами ее усыпляли. Тем не менее она не пренебрегала ни одной из своих обязанностей супруги первого секретаря посольства и охотно помогала Элен Опно, помешанной на этикете, в проведении светских мероприятий. Ей пришлось, например, научиться кланяться и делать реверанс папскому нунцию. Она умела с блеском организовывать приемы и вести остроумную беседу с Анри и Элен Опно, за столом у которых собирались известные писатели, художники, композиторы, музыканты: Поль Клодель, Игорь Стравинский, Никита Магалов, Дариус Мийо, Франсуа Мориак, Игорь Маркевич, Александр Кальдер, Франсис Пикабиа, Андре Бретон.

Иногда Лесли уезжала в Рокбрюн, где с мастерком в руках с помощью местных умельцев занималась ремонтом приобретенных строений. Жители Рокбрюна жили бедно и, как в старые времена, говорили на южном наречии. Прибытие Гари, которого здесь величали господином консулом, и Лесли, вознамерившейся перестроить погреба и крольчатники в турецком стиле, наделало много шуму. Лесли наняла в домработницы Иду д’Агостен. Она вплоть до развода супругов Гари будет их экономкой, домоправительницей, другом, советчицей и доверенным лицом^{371}.

Здание французского посольства, которое так не нравилось Лесли, стояло на холме, у подножия которого располагались консульские службы. В посольстве действовали жесткие правила. С 1516 года, когда Франциск I подписал Фрибурский мирный договор, посол Франции в Швейцарии находился на особом, привилегированном положении.

Первое упоминание о Лесли в дневнике Элен Опно связано с вышедшим незадолго до того фильмом Жана Кокто «Орфей». За столом обсуждали эту картину, и Лесли спросила: «Жан всегда носит рубашки и пиджаки с такими короткими рукавами?» — «Да, — ответила Элен, — и мне это кажется странным». — «Это чтобы подчеркнуть изящество запястий… да-да, уверяю вас, это известный прием», — объяснила Лесли.

А вот как мадам Опно описывает Гари: «Красивый молодой человек, смуглый, с ярко-голубыми глазами, с длинными темными ресницами, приятный в общении». Скучая, как и Лесли, в Берне, Ромен снял в Женеве на улице Муайбо квартиру, где тайно встречался с Сюзанной Салмановиц, вдовой Поля-Жана Рокера, с которой познакомился в годы войны в Бейруте, когда на территории Восточного Средиземноморья проводились операции. Сюзанна была ему очень дорога и стала последней, кто разговаривал с ним за полчаса до его смерти^{372}.

Анри Опно, человек образованный, известный в узких кругах поэт, который сделал прекрасную карьеру, приверженец левых идей, тоже скучал в Берне. Его жена Элен в своем дневнике пересказывает историю из жизни, которую считает типичной для Швейцарии. Посольство Франции предложило директору Национального театра в Берне организовать постановку «Атласной туфельки» Клоделя с Мари Белль в главной роли; в этой пьесе около двадцати действующих лиц, и на первой же репетиции требуется участие двенадцати музыкантов. Директор, помявшись, сослался на финансовые затруднения и спросил, нет ли возможности поставить другую пьесу, в которой было бы занято меньше актеров. Представитель посольства Анри Гийемен ответил, что Мари Белль играет также в «Федре». «А кто автор этой пьесы?» — «Расин». — «Тогда мне нужно будет проконсультироваться с нашим франко-швейцарским советом, который обычно дает нам заключение по французским произведениям», — заявил директор; Гийемен видел, как он пометил у себя в записной книжке «Фэдра Рашна» — название знаменитой пьесы — с несколькими орфографическими ошибками.

Анри Опно понимал и защищал Ромена Гари. Чтобы у писателя оставалось время на творчество, он не требовал от него постоянного присутствия на рабочем месте.

В апреле 1950 года Гари направил Гастону Галлимару только что завершенную комедию в трех актах «Нежность камней», заказанную Луи Жуве. «Нежность камней» станет рабочим названием романа «Вся жизнь впереди», опубликованного в 1974 году под псевдонимом Эмиль Ажар. Через несколько дней рукопись попала в руки Жуве. Гари долго не получал ответа от знаменитого актера и режиссера, но был уверен в достоинствах своего творения, а потому решил сам ему написать: «Я очень доволен этой пьесой, а если Вы и на этот раз скажете, что недовольны, я просто Вам не поверю».

В этом трагическом фарсе, написанном за десять ночей, было четыре действующих лица: Флориан, внешне списанный с Жуве, Лили, Барон — чучело в английском костюме, которое появится еще не в одном романе, и слабоумный молодой человек. Со всеми ними читатель встретится и в «Пляске Чингиз-Хаима».

Жуве признал, что это «совершенно оригинальное произведение — оригинальное и с точки зрения сюжета, и с точки зрения действующих лиц». Но он соглашается поставить пьесу лишь при условии, что автор ее существенно переработает: в финале нужно создать дополнительное напряжение, введя какой-то новый элемент. Вместо действия в трех актах начинающему драматургу предлагалось написать один длинный монолог «с неожиданной развязкой вместо того, чтобы просто устранять конфликт, дважды убив героев».

Гари в отчаянии доверился Гастону Галлимару как «отцу родному»:

Жуве в третий раз просит у меня пьесу. Я больше в это не играю. Меня привлекает драматургия, и у меня к тому гораздо больше способностей, чем к чему-то еще, но я не могу тратить время на написание пьес, которые Жуве признает талантливыми, но побоится поставить, потому что в наше время рискованно быть явно оригинальным, а я не могу писать как все.

8 июня Жуве пригласил Ромена Гари на свою постановку пьесы Сартра «Дьявол и Господь Бог». Три дня спустя Гари напишет ему, что за неплохим первым актом последовали

полтора часа невыразимой тоски. В конце две удачные, прекрасно отработанные Вами сцены а-ля Стриндберг, в которых Вилар^{373} немного выправляет положение. Брассёр великолепен — это настоящий артист, который умеет умно произносить умные речи. Настоящий актер старой школы. А вот костюмы отвратительны, за исключением разве что одеяний солдафона, которого играет Брассёр. Декорации стилизованы недостаточно, но раз такова — очевидно — валя Сартра… По сравнению с Брассёром остальные актеры ничего собой не представляют. Мария Казарес время от времени начинает играть непринужденно, но почти тут же опять зажимается. А жаль: актриса очень обаятельна.

Невзирая на неудачу, 6 августа 1950 года Гари сообщил директору театра «Атене», что приедет к нему в Прованс. Действительно, Луи Жуве через Гастона Галлимара передавал ему приглашение пожить недельку у него и Моник Мелинан в Борекее. Жуве водил писателя по лучшим ресторанам, где с аппетитом поглощал пищу, а Гари из-за своей диафрагмальной грыжи оставалось только удивленно-неприязненно все это наблюдать. Затем они совершали продолжительную прогулку, после которой Гари садился писать и был вынужден не только подчиняться требованиям хозяина дома, но и терпеть язвительные замечания этого вечно недовольного господина.

Вернувшись в Берн, Гари продолжал лихорадочно работать над пьесами, оставив на время незавершенные романы. Он переписал сценические версии «Тюльпана», «Нежности камней», а затем и «Европейского воспитания», но ни одну из них Жуве не принял и предложил ему сочинить что-нибудь еще. Измученный Гари заявил, что тот над ним издевается. Некоторое время спустя Жуве удалось убедить писателя приехать в Париж Ужин в ресторане «Липп» затянулся далеко за полночь: «Нам нужно обсудить один вопрос», — пояснил Жуве метрдотелю, когда тот решил их поторопить. В результате измученный Гари в бешенстве вскочил из-за стола с криками, что отдаст пьесу кому-нибудь другому. Жуве пытался его разубедить: «У вас ее возьмет какой-нибудь маленький театр, где вам заплатят сущий мизер, а со мной вы могли бы заработать на ней миллионы». Чтобы разрядить ситуацию, он решил даже пошутить: «В те дни, когда я играю в „Тартюфе“, за полчаса до выхода на сцену мне уже хочется, чтобы это был спектакль по Андре Жиду».

Видя отчаяние мужа и неуверенность в собственных силах, Лесли втайне написала Клоду Галлимару, чтобы тот поговорил с Жуве. А Гари переслал Роберу Галлимару, своему близкому другу, который станет его душеприказчиком, ответ «мучителя», содержавший последний отказ.

Вот какую телеграмму я получил от этого старого хрена Жуве:

«спасибо тчк прекрасная пьеса зпт однако мой взгляд незаконченная тчк интрига слабовата тчк надо встретиться и поговорить тчк пятницу буду Цюрихе тчк позвоню Лиона тчк ваш друг Жуве».

Гастон Галлимар первую неделю июля провел в Марселе. Его попытки повлиять на Жуве не увенчались успехом.

Многообещающее знакомство Гари и Жуве потерпело фиаско. Писатель так и не будет вознагражден за свою любовь к театру.

Но в том же году в издательстве Simon & Schuster вышел перевод на английский «Большого гардероба», который не только стал предметом восторженных откликов престижных нью-йоркских изданий, но и был замечен Норманом Мейлером, который станет другом писателя^{374}. Однако Гари всё равно преследовала мысль о неудаче. Он мечтал о Нобелевской премии, но то, что рвалось у него из груди, — «нечленораздельный вопль» — писалось в спешке из страха снова впасть в нищету, не выполнив контракт.

Напряженная творческая работа не мешала Гари ухаживать за хорошенькими женщинами. Он соблазнял их, не скрывая от Лесли, что в ее возрасте она для него уже непривлекательна. Своего приятеля Жерара Гауссена^{375} он уверял, что швейцарские мужья — весьма неэмоциональные мужчины, которые ложатся спать в восемь часов вечера, чтобы в шесть утра в лучшем виде быть на работе. Когда в посольстве устраивались вечеринки, швейцарские дипломаты уходили рано, оставляя жен. Гари оставалось только выбирать.

Двадцать шестого ноября Элен Опно записала в своем дневнике историю знакомства Гари и Мириам Сандрар, дочери поэта Блеза Сандрара, особы «игривой и ветреной»^{376}. По воле случая они должны были вместе лететь лондонским рейсом, но самолет, едва поднявшись, был вынужден вернуться в швейцарский аэропорт. Ромен пожаловался Мириам, что не знает, в какой гостинице остановиться, и она предложила поехать к ней. Они вместе провели ночь, а утром, выйдя в пижаме к завтраку, он лицом к лицу столкнулся со своим знакомым, возлюбленным Мириам, которого та захотела заставить поревновать. Почувствовав себя оскорбленным, Гари в ярости выбежал из дома Мириам и не пожелал больше с ней встречаться.

В квартире в Берне Ромен Гари обычно работал, завернувшись в широкий японский халат или просто задрапировавшись в полотенце наподобие тоги. Лесли часто видела, как он весь мокрый выскакивает с чувством собственного достоинства из ванной и бежит через холл к письменному столу, чтобы записать какую-то мысль.

Вымысел Гари нередко брал верх над реальностью. Обычно он приходил на работу с мрачной миной, но однажды коллеги увидели его на пороге кабинета оживленным. Посмеиваясь, Гари торжествующим тоном поведал коллегам историю, которая якобы приключилась с ним этим утром — в ней отразилась не только писательская фантазия, но и желание шокировать швейцарское пуританство окружающих. «Принимая ванну, он как обычно сочинил новые строчки и, мокрый, не одеваясь, побежал в холл их записывать. Когда он возвращался назад, ему показалось, что за ним следят. Подняв голову, он увидел под потолком над дверью слуховое окошко. В нем вырисовывалось лицо его хозяйки г-жи Ж., уже немолодой особы крупных габаритов, вечно затянутой в корсет. Удивляясь, как она могла забраться на такую высоту, Гари поспешил в прихожую, распахнул замаскированную дверцу тесного чулана, который до сих пор не замечал, за дверцей оказалось окошко, выходившее как раз в ванную. Почтенная грузная матрона собиралась как раз покинуть свой наблюдательный пост на самом верху лестницы. Когда она наконец спустилась, Гари, по-прежнему без одежды, почтительно поцеловал ей ручку и галантно предложил: „Мадам, позвольте вас проводить“. Они вместе спустились по роскошной лестнице с красной дорожкой. Прощаясь, Гари заявил: „Мадам, я был счастлив вас увидеть.“»^{377}

Хотя Гари скучал в Берне, он всё-таки — вопреки тому, что написано в романе «Ночь будет спокойной», — не влезал в зоопарке в клетку к медведям и не посылал своим начальникам в Париж беспардонных телеграмм. Работая с Анри Опно, который высоко его ценил и не жалел сил, чтобы обеспечить ему прекрасное будущее «в лоне церкви»[43], Гари строго придерживался этикета.

Гари сидел в подвальном кабинете на Сульгенекштрассе, 44, окна которого находились на уровне тротуара. Работая за маленьким секретером из розового дерева, Гари в перерывах рассматривал журналы с голыми женщинами, которые держал в ящиках стола. Долгие часы скуки он также убивал на написание писем: Кристель, которая успела вторично выйти замуж, была ему по-прежнему дорога. В письме от 28 августа 1950 года Гари пишет, что если Кристель устанет от семейной жизни, то пусть не забывает: он до сих пор страстно любит ее всем сердцем и плотью[44]. Он добавлял: «Разумеется, я несчастлив. Моя писательская карьера идет „так себе“ — во всяком случае далеко не как мне хотелось бы. В личной жизни то же самое — полная неудовлетворенность. Я переживаю трудные времена. У меня нет никаких планов, одни надежды».

Лесли продолжала разрываться между Берном и Рокбрюн, стараясь сделать дом как можно уютнее. Элен Опно, пианистка и фотограф, опубликовавшая прекрасные альбомы после поездок в Китай и Тунис, в то время была клиенткой ясновидящей госпожи Кан и мага Кордона Вери. Гари тоже иногда приходил на сеансы мага. На одном из них тот демонстрировал автомат, который отвечал на вопросы присутствующих. Гари был впечатлен грандиозностью представления Вери: много лет спустя похожий образ появится в его романах «Чародеи» и «Пожиратели звезд». 11 октября Элен Опно записала у себя в дневнике:

Ромен Гари спрашивает: «Поставит ли Жуве мою пьесу?» Да. В 1951 году. Но спектакль не будет иметь особого успеха, потому что в пьесе много соли и уксуса, а зритель любит сахар.

Скучая в ожидании отпуска, Ромен решил попробовать себя в живописи. У него не было ни художественного образования, ни таланта, он ненавидел ходить в музеи, но запах масла и скипидара вызывал в нем особый подъем. Как ребенок, он схватился за новое дело: купил мольберт, большой холст, кисти и краски. Лесли была прекрасным иллюстратором и сочла своим долгом дать мужу несколько технических советов, как работать с красками и маслом; выслушав их и не приняв во внимание мольбы Лесли быть осторожнее, чтобы не закапать пол в квартире (которая, кстати, им не принадлежала), Ромен заперся у себя в комнате и просидел там до самого ужина, не евши и не пивши. Наконец он с мрачным видом вышел: на холсте были бешеные мазки кистью. Через несколько дней он убрал с глаз долой все принадлежности и уничтожил свой портрет, написанный Клодом Венаром, еще когда они жили в Париже.

В конце марта 1951 года Гари завершил первый вариант романа «Цвета дня». Он сам приехал в Париж, передал рукопись Гастону Галлимару и попросил аванс: он до сих пор тратил больше, чем зарабатывал. Каждый раз, оказываясь в Париже, он из экономии ночевал у Мишеля Галлимара, племянника Гастона и близкого друга Альбера Камю.

Сколько Гари ни засыпал их злобными письмами, Гастон и Мишель неизменно выказывали ему дружбу и доверие. Успокаивая тщеславие Гари, им приходилось прибегать к тонкой дипломатии. Например, прочитав «Бухту ангелов», которая в окончательном варианте станет «Цветами дня», они сумели уговорить автора внести в нее поправки. «Читатель не любит „проблем“, он любит „истории“», — убеждал Ромена Гастон.

Покорно вернувшись за письменный стол, в письме Клоду Галлимару от 10 июня 1952 года Гари признался:

Я пишу исключительно из тщеславия… я испытываю потребность в том, чтобы мной восхищались. В этом не только моя большая слабость, но и моя единственная сила, ведь если бы я не стремился к геройству, я не сумел бы сделать ничего из того, что сделан, и работал бы сейчас в гостиничном бизнесе где-нибудь на Лазурном Берегу, продолжая дело своей матери.

Целый год он существенно перерабатывал третью и четвертую части романа. Рукопись, которая изначально состояла из 1200 страниц, сократилась до 500. Работа была закончена лишь на следующий год, когда Гари уже жил в Нью-Йорке.

Весной 1951 года в посольстве Франции в США разразился скандал, который косвенно повлияет на карьеру Ромена Гари. Одного высокопоставленного семейного дипломата, баловавшегося на досуге литературой, во время полицейской облавы нашли в гостинице, где встречались гомосексуалисты. Благодаря своей дипломатической неприкосновенности он был оставлен на свободе, тогда как остальных фигурантов задержали. В США это было время «охоты на ведьм»: преследовались не только коммунисты и агенты коммунистических стран, действительные или подозреваемые, но начались и увольнения гомосексуалистов. За иностранными дипломатами велось пристальное наблюдение, герой этой истории не был исключением: за ним тайно следили во время прогулок в Центральном парке и на официальных приемах, особо отмечая моменты, когда он с кем-то заигрывал, прикасаясь к потенциальному партнеру и делая ему завуалированные намеки. Чтобы избежать скандала, Госдепартамент обязал французского дипломата в течение суток покинуть пост. Ему не дали даже времени на подготовку переезда. После короткого пребывания в Париже он несколько недель скрывался в Ирландии у своего друга Стаса Остророга, пока канцелярия стыдливо заметала следы.

Новость быстро просочилась в кулуары Министерства иностранных дел. Гари услышал об этом инциденте от Гастона Палевски в июне 1951 года. Скорее всего, именно эта история легла в основу рассказа «Так завершается солнечный день», опубликованного три года спустя в литературном журнале «Табль ронд» в июне 1954 года. Вряд ли оскандалившийся дипломат узнал бы о существовании этого рассказа, если бы ему не указал на него какой-то доброхот. Главный герой — высокопоставленный дипломат, который пользуется всеобщим уважением, семейный человек — влюбляется в турецкого мальчика, вместе с которым учится играть на уде[45], в то время как его жена, образец добродетели, напрасно ждет его в супружеской спальне. Были у него на то основания или нет, но дипломат узнал себя в этом персонаже. Литературные достоинства вовсе не вульгарного и не грубого произведения ничуть не поправили дела: он проникся к автору лютой ненавистью, которая несколько лет спустя заставит его воспротивиться назначению Ромена Гари на пост в Лондоне.

26 июня 1951 года Ромен Гари направил письмо главе кадровой службы Раймону Буске, в котором сообщал, что наконец-то, через четыре года после подачи заявления, Государственным советом было принято официальное решение об изменении его фамилии на Гари. Роман Касев более не существовал.

Летом 1951 года Ромен и Лесли много времени проводили в Рокбрюне. В одном из бывших хлевов Лесли устроила подобие кухни с водопроводом и печкой. От печки было только тепло, да и то лишь тогда, когда Сезар д’Агостен, у которого были дела со своим кузеном в Горбио, соизволит привезти угля. Супруги Гари прибыли из Ментоны на такси — неслыханная роскошь в глазах местных жителей, которых удивляло, почему в таком случае они поселились в темном переулке, где обреталась одна нищета. Даже мэр Рокбрюна уже не жил в самом городе, а знаменитые артисты, к которым местные жители относились с подозрением, покупали участки у моря, на полуострове Кап-Мартен.

Гари, закутавшись в шинель офицера Советской армии, которую ему подарили в Софии, засел за работу на чердаке с незастекленными окнами, в которые временами задувал ледяной мистраль. А Жуве завалил Лесли письмами, умоляя убедить мужа не отдавать с досады свою пьесу другому режиссеру. Он признавался Элен Опно, что недавняя пьеса Жана Жене «Бонны» оказалась «ужасной». «Мне хотелось испробовать что-то новое. Это главная ошибка моей жизни», — жаловался Жуве.

Рано утром Гари отправлялся на прогулку по Рокбрюну: проходил мимо крошечной церковной паперти, уложенной мозаикой из морских камешков, и пьеты памятника усопшим^{378}. В трех шагах, на углу, располагалась единственная на весь городок бакалея, Гари заходил, не произнося ни слова, брал с лотка яблоко и помахивал им перед лицом владельца г-на Яновски. Этот жест означал, что скоро Ида придет за него заплатить. Каждое утро Гари навещал древнюю маслину, которой было уже две тысячи лет. В обхвате она составляла 23,5 метра, а корни простирались на восемнадцать. Оно стояло на краю города, на углу улиц Жюльен и Орельен. Потом на горе над этим местом Лесли приобретет для Ромена участок, наверху усаженный рябинами, фиговыми и оливковыми деревьями, между которыми протекал родник, чтобы Ромен приходил сюда поразмышлять. Но тот предпочитал прогуляться до часовни Нотр-Дам-де-ла-Пауза, откуда открывался великолепный вид на итальянский берег, горы и море.

Дочь Иды — Мирей с нетерпением ожидала каждого очередного приезда супругов Гари в Рокбрюне. После уроков в католической школе, по дороге к которой стояла та самая маслина, она стремглав бежала к ним — Ромен посылал ее за сигаретами в кафе «Грот», просил принести ему или, наоборот, поставить обратно на полку ту или иную книгу, и Мирей проворно забиралась или спускалась по лесенке, ведущей в башню над морем. Она бродила по комнате, любовалась золоченой фигуркой ящерицы на камне, которую писатель рассеянно поглаживал, африканскими деревянными изображениями животных: соединенные друг с другом слон и бегемот в когтях у тигра, завороженно листала книги и журналы, например, специальный выпуск издания «Эр Франс» 1950 года, посвященный Африке и заморским департаментам.

Как-то раз Гари окликнул девочку: «Поди сюда! Ты трогала книжки?» — «Да». — «Ты можешь их смотреть, но будь добра, не вытаскивай закладки!»

Когда супруги Гари были в отъезде, Мирей пробиралась в пустой дом и читала всё, что попадалось ей под руку. В художественных альбомах она обнаружила изображения обнаженных мужчин, а из книг узнала, что у мусульман несколько жен. Она пристально рассматривала лубочную картинку, привезенную из Праги. На ней был изображен младенец Иисус, но Лесли сделала из него щенка в розовом платьице. Кюре, увидев эту картинку, долго на нее смотрел и наконец промямлил: «Ну хорошо, так и быть. Благословляю вас». Монахини, слушая рассказы Мирей о ее открытиях, ужасались. Особенно их возмутил вопрос девочки, многоженец ли Христос — ведь монахинь называют «невестами Христовыми». Соседка Иды удивлялась: «И ты у них работаешь?! Я бы нипочем не пошла». Ида воспитывала Мирей в строгости, потому что это был поздний ребенок она родила ее в сорок один год. В свое время, узнав, что беременна, она пошла к врачу, которому обещала заплатить цыплятами, чтобы «всё рассосалось. Но не вышло».

В Рокбрюне Гари чувствовал себя счастливым. «Здесь мне пишется лучше, чем где бы то ни было»^{379}. Работая на залитом солнцем чердаке, где когда-то сушили травы и томаты, а из мебели был только кухонный стол, стул и кровать на колесиках, Гари писал, сидя прямо на полу, в окружении соломенных корзин, в которые швырял черновики, которые его не устраивали. Всё было завалено бумагами, которые забивались под грубые, неплотно прилегающие рейки паркета или порывом ветра уносились в окно.

Когда Мирей, вернувшись, поднималась наверх, ей было даже страшно протянуть Гари заказанные сигареты: он писал в отрешенном состоянии, покачивая головой, с торчащими на затылке волосами^{380}. Во время этих первых продолжительных каникул он занимался переработкой романа «Цвета дня»^{381}. Действие его разворачивается в Рокбрюне, в доме Гари на улице Лафонтена, и в Ницце. Прототипом героини печальной романтической истории стала Анна Мецгер, эмигрантка из Польши, которая жила в Лионе и лечилась в санатории для легочных больных в Сансенлемосе. Они долго переписывались с Гари, но, похоже, эти отношения так и остались платоническими.

Однажды Анна прислала Роберу Галлимару, секретарю главного редактора и члену литературно-художественного совета, строго конфиденциальное письмо, в котором просила его взять на хранение письма Гари. Галлимар согласился, но в конечном итоге письма были переданы другому человеку^{382}.

Тем временем Лесли контролировала рабочих, которые делали ремонт в доме. Утром она выходила из своей спальни, которая тоже была расположена в башне под чердаком. Со своей верхотуры она спускалась в прозрачной ночной рубашке и тапочках с помпонами на босу ногу. Рабочие, наблюдавшие это, не знали, что и думать.

На первом этаже, где располагалась небольшая терраса, Лесли обустроила три небольшие комнаты без дверей, с переходами из нескольких ступенек. Туалет был только во дворе, в окна и в дверь дуло из-за плохой изоляции, а Лесли на кухне училась готовить рыбный суп «буйабес» под руководством повара из Марселя г-на Феликса.

Эти спартанские условия ничуть не смущали Гари. Закончив намеченное на день, он устраивался в гамаке и смотрел на море, потом шел в Кап-Мартен поплавать. Вернувшись, он находил Лесли на террасе с рукописью в одной руке и бокалом вина в другой. Гари всегда уверял ее, что красное вино хуже водки.

Когда поздно вечером он шел по городку, медленно поднимаясь по длинным лестницам к мрачной улице Шато, окруженной сводчатыми переходами и заброшенными домами, местные жители, сидя на пороге своих домов, перешептывались: «Кто это? Mi fa pau — Я его боюсь».

В отсутствие Ромена и Лесли за всем следила Ида. Она торговалась в Ментоне с финансовым инспектором, угрожавшим опечатать дом за неуплату налогов, вызвала ремонтников, когда из-за протекающей трубы в доме Гари залило ризницу в стоявшей вплотную к нему церкви. Несколько лет спустя, когда супруги приобрели и отремонтировали несколько строений в Рокбрюне, на Иду было возложено также их содержание, ремонт и финансовые вопросы. Полгода не получая от хозяев ни денег, ни писем, возмущенная Ида решила сдавать помещения внаем и сообщила об этом Гари. От него тут же пришло ответное письмо, в котором он одобрял ее решение, приносил извинения за недосмотр и давал ей полную свободу в управлении имуществом. В качестве вознаграждения предлагал ей брать себе то, что останется после всех платежей. К письму Гари приложил несколько чеков, но Ида доверяла только наличным.

Из долгого отпуска в Рокбрюне Гари вернулся спустя два дня после официального завершения отпуска: у его черной малолитражки отказали тормоза. По склонам Швейцарских Альп он спускался на еще работавшем ручном тормозе, пронесясь как бешеный мимо американского траурного кортежа.

В Берне его ждали сразу несколько плохих новостей. Жак Вимон, первый советник, с которым Гари подружился, был назначен генеральным секретарем правительства Туниса[46]. Анри Опно тоже готовился сменить место работы: его враги распространяли ложные слухи, и он не знал, какое назначение получит. Что касается Гари, ему была предложена должность в Москве. Лесли встретила это предложение с восторгом и надеждой, но Ромен был непреклонен. Перспектива поселиться в Советском Союзе была ему отвратительна. А близившееся расставание с Анри Опно огорчало настолько, что он сам подумывал, не подать ли в отставку. Лесли умоляла мужа не принимать скоропалительных решений, а после того, как Ромен решительно ответил ей отказом, она всю ночь проплакала у себя в комнате. На что они будут жить, если он уйдет с дипломатической службы?

Вопреки ожиданиям Анри Опно тоже не получил высокой должности в Москве: Ролан де Маржери проинформировал его, что социалисты хотели бы видеть там своего ставленника. Узнав эту новость, Гари расцвел и со слезами, проникновенно сказал: «Я готов вас расцеловать! Наконец-то я начну писать новую книгу». А Элен Опно он поведал, что собирается приобрести квартиру в Париже, чтобы чувствовать себя настоящим французом. «Зачем, вам почти не придется там жить», — удивилась Элен. «Это неважно, — ответил Гари. — Даже если квартира будет пустовать, у меня в кармане будет лежать ключ и я буду знать, что она есть».

После непродолжительной поездки в Вену в обществе Ромена Лесли написала несколько статей для швейцарских газет, не забыв показать их послу на предмет цензуры. Она пыталась затащить мужа на концерт Вагнера. Но Гари, видимо, подразумевая антисемитские взгляды композитора, ответил ей парой фраз, наскоро нацарапанных на клочке бумаги:«Darling я ненавижу вашего Вагнера. Я плюю на его могилу».

Осенью 1951 года заболел и умер всеобщий любимец пес Хаджи, которого Лесли подобрала в Париже. Она была убеждена, что французский ветеринар смог бы его спасти — в ее представлении швейцарцы умели лечить только коров. Ромен не понимал, как можно днями рыдать над собакой, которая досталась им совершенно случайно. «Но все равно грустно!» — ответила Лесли.

Чуть позже Лесли посетила Анну и Жака Вимона в Тунисе. Служебная вилла нового генерального секретаря правительства располагалась на берегу Тунисского залива, окна выходили на море. Она была построена по заказу зятя Муссолини богача Галеаццо Джано. Вимоны поселили Лесли в домике посредине парка, а мать Анны, которая работала врачом в мусульманской клинике в Медине, провела ее по старой части города. Эта прогулка произвела на Лесли незабываемое впечатление. Она завороженно смотрела на восточных обольстительниц, которых можно было увидеть в окнах арабских борделей. Арендовав машину с шофером, Лесли посетила Сиди-Бу-Зид, Сфакс, Кайруан, Джербу, Лагаоран, Такруну. Она писала Элен Опно подробнейшие отчеты о своем путешествии и просила напомнить о ее существовании «любезному муженьку». На пару с фотографом Мейджи, которую трудно было выносить из-за вульгарных манер и ирландского акцента, Лесли собирала информацию об Изабелле Эберхардт, одной из четырех героинь книги, которую планировала написать, — книги о женщинах, влюбленных в Восток и арабскую культуру.

41

25 октября 1951 года Анри Опно был назначен на пост постоянного представителя Франции в Совете Безопасности ООН в Нью-Йорке. Он сразу же предложил Ромену Гари ехать с ним работать в новой должности. Было решено, что Гари получит назначение в США после того, как два месяца проработает в Париже в канцелярии помощником пресс-секретаря Пьера де Леса, участвуя в информационном обеспечении ноябрьской и декабрьской сессий ООН. Прежде чем покинуть Берн, Гари не мог не зайти к своему покровителю попрощаться. Опно попросил его немного подождать в коридоре, но когда секретарь наконец предложил Гари пройти в кабинет, тот никак не мог переступить порог, потому что его душили слезы.

Накануне отъезда из Берна Гари сообщил Гастону Галлимару, что скоро будет в Париже. Помимо дежурных любезностей, в письме содержалось требование выплачивать 15-го числа каждого из трех ближайших месяцев по 150 тысяч франков в счет прав на «Цвета дня»; в случае, если рукопись не будет принята к опубликованию, Гари обязался эту сумму вернуть. Он очень нуждался в деньгах, поскольку за неуплату налогов в Рокбрюне ему грозила конфискация имущества и штраф в размере 100 тысяч франков.

В Париже Гари остановился в отеле «Лютеция», на бульваре Распай, недалеко от офиса издательства «Галлимар». Сессия ООН должна была проходить в помещениях, специально оборудованных для этой цели перед дворцом Шайо вокруг фонтана. Гари получал столько же, сколько его коллеги, нанятые на аналогичную должность, но ему пришлось уплатить за билет 646 долларов, с компенсацией которых потом тянули целых три месяца. Стоит ли удивляться, что Гари осаждал издательство «Галлимар», требуя кредита, чтобы было чем заплатить за номер в шикарном отеле, где он решил поселиться!

Вот какой комментарий по поводу назначения Анри Опно в Совет Безопасности услышал Гари от Женевьевы Табуи, которая по утрам в воскресенье рассказывала о «последних завтрашних новостях»: «Чтобы получить такую высокую должность, ему пришлось немало походить по инстанциям и задействовать уйму народа!» Впрочем, она тут же поспешила отправить послу теплую поздравительную телеграмму.

Тем временем Лесли продолжала свои изыскания в Северной Африке. Оттуда она посылала Ромену разъяренные письма, упрекая его в том, что он упорно молчит. А Гари, не зная, куда писать в ответ, наугад отправлял ей телеграммы на адрес Вимонов. Путешествия Лесли далеко не всегда были сплошным удовольствием. Одиннадцатого ноября она приехала в северную Сахару, чтобы послушать великолепное выступление арабских музыкантов, а из Гардайи уехала на разваливающемся грузовичке «Рено». Водитель был весь обмотан бинтами и полагал, что у него опасное кровотечение. Он остановился на обочине, чтобы сменить повязку, и Лесли, забираясь обратно в кабину, сильно прищемила дверцей палец. Потом потек радиатор, и они еле добрались до ближайшего оазиса. Их напоили зеленым чаем, но, поскольку вода была некипяченой, у Лесли скоро начались проблемы с желудком. Так их грузовик постепенно превратился в машину скорой помощи. Только через десять дней, без воды, они были в Алетти, где Лесли смогла наконец принять ванну, из которой очень не хотелось вылезать. В горах Джебель-Амур было так холодно, что в Бени-Сгене ей пришлось купить себе теплый бурнус.

Вернувшись в Швейцарию, Лесли узнала, что Ромену пришлось срочно отправиться в Париж, а потом в Нью-Йорк. Что стало с их квартирой и вещами — неизвестно. «Мы с Роменом явно родились под дурным знаком: куда бы мы ни приехали, везде нас ждали бытовые катастрофы», — напишет она в своей книге воспоминаний «Ромен: особый взгляд».

42. Нью-Йорк

Гари получил назначение в шестой ранг французского представительства в ООН. Он один, без Лесли — она все еще была в экспедиции в Северной Африке, — сел в Гавре на пароход «Иль-де-Франс» и в январе 1952 года был в Нью-Йорке.

Через несколько дней после прибытия он написал Анри Опно, которого еще не было на месте, что не надеется сделать карьеру дипломата и что Лесли напрасно лелеет на этот счет иллюзии. «В представительстве все готовы друг друга сожрать… а жены у них унылые и толстые. Это даже не мясо, это колбаса с салом».

Незадолго до того в нью-йоркской прессе получило широкую огласку нашумевшее дело о нравах французского дипломата, и однажды, когда в интервью Гари поведал, что для поддержания хорошей физической формы каждое утро бегает в Центральном парке, журналист в ответ пошутил: «О, будьте осторожны! Центральный парк не слишком полезен для французского представительства».

Задача Гари состояла в защите внешней политики Франции. Он был в восторге от работы в ООН, отлично справлялся со своими обязанностями, хотя порой это было непросто. Он без акцента говорил по-английски и не поддавался на провокационные вопросы журналистов о колониальной политике Франции в Индокитае и отказе в предоставлении независимости Марокко и Тунису, — война в Алжире еще не началась. Американскую прессу также интересовали причины негативного отношения французского руководства к проекту европейского оборонительного сообщества. Дело в том, что Франция, являясь его инициатором, 27 мая 1952 года в Париже заключила соответствующий договор. Но внезапно ее позиция по этому вопросу кардинально изменилась, и 30 августа 1954 года, незадолго до отъезда Гари из США, ратификация договора была окончательно отклонена парламентом. Гари пришлось оправдывать отказ от договора, в защиту которого он выступал на протяжении двух лет перед лицом международной прессы. Несмотря на ненависть к Германии, он был возмущен поведением своей страны, усматривая в нем трусость. «Культурная миссия Франции состоит не в том, чтобы, зажавшись, сидеть в заднице», — писал он в сентябре 1953 года своему другу Жаку Вимону.

Но Гари платили не за то, чтобы он делился с американскими СМИ своими эмоциями. Поэтому он был вынужден переступить через себя и защищать решение французского парламента.

Французское представительство находилось на пересечении 4-й и 79-й улиц, очень далеко от штаб-квартиры ООН, в доме девятнадцатого века — зимой здесь стоял собачий холод, а летом было невыносимо жарко. Помимо Ромена Гари, в состав постоянного представительства Франции в ООН входили еще несколько молодых и блестящих дипломатов: Жак Тине, Франсис Юре и Шарль Люсе. По утрам новоявленный пресс-атташе работал над своими произведениями, а после обеда в обществе троих своих коллег направлялся в штаб-квартиру ООН на набережной Ист-Ривер, в сорокаэтажный небоскреб, спроектированный Уоллесом К. Харрисоном. Раньше на этом месте стояли скотобойни.

Это была эпоха «холодной войны», и Гари, хорошо владевший русским, гордился тем, что время от времени может побеседовать с членами советского представительства. Из этих бесед он черпал информацию, важность которой, по мнению Жака Тине, скорее всего, преувеличивал. «В профессиональном плане от этого было мало проку: он рассказывал нам какие-то побасенки, а мы не знали, кто их придумал — он сам или русские»^{383}.

Сам Гари скептически относился к деятельности ООН. В книге «Ночь будет спокойной» он пишет:

В политическом отношении это планомерное разрушение великой мечты человечества. ООН задавила опухоль национализма. Национализм, особенно когда он молод, свеж и зелен, — это прежде всего право безоговорочно располагать народом (посредством внутренней тирании) во имя его права располагать собой. Это право отсекать руки, побивать камнями прелюбодеев, расстреливать, пытать — всё во имя права народа располагать собой. Ты можешь отдать приказ о расстреле миллиона своих соотечественников и тем не менее присутствовать на заседании Комиссии ООН по правам человека, выступать с трибуны Генеральной Ассамблеи, разглагольствовать о свободе, равенстве и братстве, и тебе будут шумно аплодировать, ведь внутренние дела государства — это святое! Само сочетание «объединенные нации» — это уже насмешка, издевательство, насилие над языком. Организация Объединенных Наций — это предприятие, правление которого — иными словами, Совет Безопасности — может покрыть какое угодно убийство, какой угодно геноцид, какое угодно рабство — для этого всего лишь надо, чтобы великие державы воспользовались правом вето.

Приехав наконец в Нью-Йорк, Лесли попыталась сделать их дом более комфортным. Но мебель, доставленная из Берна, в дороге поцарапалась и поломалась, а от фарфорового сервиза остались одни осколки. Лесли расплакалась, а Гари бросил ей в лицо: «Это вы виноваты, надо было там оставаться!» — и это при том, что сам он никак не участвовал в подготовке переезда, даже мебель не застраховал. Лесли в отчаянии бросилась искать сочувствия у Элен Опно, которая терпеливо выслушала ее жалобы. «Вы не знаете, каково жить с Роменом Гари. Он всё бросает на пол: одежду, огрызки. Кладет ноги на мою подушку». — «Установите „модус вивенди“. Пусть у вас будет отдельная комната, в которую ему будет запрещено входить», — посоветовала ей Элен. — «А женщины?!» — продолжала Лесли. Действительно, у Гари было множество любовниц, и он читал жене письма, которые они ему писали. Элен спросила, так же ли вел себя Гари, когда они поженились. Лесли ответила, что тогда он был нежным и любящим, а теперь стал агрессивным и вспыльчивым.

По мнению Элен, Лесли тоже изменилась не в лучшую сторону, но не отдавала себе в этом отчета. Ей случалось у всех на глазах выказывать недовольство супругом, бросать ему обидные замечания.

Элен Опно осторожно заговорила о возможности развода, отчего Лесли заплакала еще сильнее. Она обожала Ромена, но не понимала, почему тот ведет себя «как мужик». Слезами Лесли не ограничивалась. Однажды за обедом, когда Гари перешел все границы, она взяла окорок, который только что положила ему в тарелку, и со всей силы запустила в него. Промахнувшись, Лесли расхохоталась: окорок попал в стоявший за Гари книжный шкаф. Ее «дражайший супруг», уязвленный до глубины души, встал и, не говоря ни слова, вышел из дома.

Бурные сцены не мешали им обоим заниматься делами, участвовать в светских мероприятиях. Они принимали за обедом супругов Мальро, Тейяра де Шардена, главу представительства Великобритании в ООН Глэдвина Джебба. Жак Тине вспоминает, как Мальро устроил диспут с Тейяром де Шарденом и проиграл, потому что уступал ему в патетике и красноречии. Гари всё это время молча сидел и слушал, а Лесли суетилась, стараясь угодить высоким гостям.

Однажды вместе с четой Мальро на выходные они отправились в Вашингтон. Поезд класса люкс вместо купе предлагал настоящую гостиную; Мальро не закрывал рта, не давая покоя не только своим друзьям, но и другим пассажирам. Он не успокоился и в такси, которое должно было довезти их до гостиницы. Дав Лесли и Ромену короткую передышку, чтобы те могли устроиться в номерах гостиницы, Мальро потащил их по музеям. Их водили по залам, которые по такому случаю были закрыты для публики. Мальро рассуждал о картинах, а Гари молча страдал. После всех экскурсий в середине дня Гари лег отдохнуть. На обратном пути они с Лесли вновь слушали монолог Мальро: на этот раз о его увлечении — куклах-качина североамериканского племени хопи. Гари полулежал в кресле, притворившись спящим, но это было не так. Вернувшись в Нью-Йорк, он приобрел целую коллекцию этих кукол, которую выставил у себя в гостиной, а также научную монографию о них^{384}.

По-прежнему влюбленная в русских, Лесли вращалась в эмигрантских кругах, близких к великой княгине Марии и княжне Наталии Палей, внучке Александра II. Она часто навещала Карсон Маккаллерс, которая пила неразбавленный джин, залив его в чайник вместо чая, и была в дружеских отношениях с меценатом и импресарио Линкольном Кирштейном и с журналистом Лео Лерманом, который писал о театре и музыке и жил с художником Греем Фоем. Кроме того, Лесли познакомилась с Марлен Дитрих, Марией Каллас, Трумэном Капоте, Теннесси Уильямсом и княгиней Оболенской, которая разделяла ее увлечение Кавказом и исламом. Знаменитого фотографа Хорста она уговорила сделать портрет Гари к выходу The Colors of the Day. «Каким вы хотите его видеть на этой фотографии? Красивым, оригинальным?» — спросил Хорст. «И таким, и таким», — ответила Лесли. Однажды ей удалось затащить Ромена на концерт пианиста Никиты Магалова, который играл Шуберта. К ее большому удивлению, Гари был настолько впечатлен, что не хотел уходить^{385}. Но всё равно он охотнее посещал показы мод, так как все новые коллекции от Кристиана Диора в Нью-Йорке были событием и представляли для Франции экономическую выгоду^{386}.

Пока Гари завершал переработку «Цветов дня», Лесли писала The Wilder Shores of Love — сборник из четырех новелл, на который ее вдохновило путешествие в Северную Африку.

Ее четыре героини — не интеллектуалки, а отважные путешественницы, чьи судьбы воплощали тайные мечтания девятнадцатого столетия. Принадлежа к совершенно иной культуре, они считали, что нашли в восточных краях яркий и полный наслаждений мир полотен Делакруа. Их притягивало очарование «кайфа» — пустоты, сладкого бездействия Востока, ощущение которого западными людьми было практически утрачено. Прекрасная француженка Эме Дюбюк де Ривери воспитывалась в монастыре, по пути домой ее похитили пираты и продали в гарем султана. Изабелла Эберхардт, русская по происхождению, но родившаяся в Женеве, была склонна к мистицизму и эпикурейству и полагала, что обретет свободу, живя среди арабов переодетой в мужчину, но в тридцать лет утонула в африканском вади[47]. У благородной и богатой Джейн Дигби, леди Элленборо, баронессы Веннинген, графини Теотоки и супруги шейха Абдула Меджуэла эль-Мелзраба, прошедшей скандальный бракоразводный процесс, было множество любовников, а вот разорившаяся леди Изабел Эранделл всем сердцем любила только одного — Бертона Арабского, одного из самых известных авантюристов того времени.

Направив «Цвета дня» Клоду Галлимару, Гари решил объехать Соединенные Штаты на автобусе. Путешествие завершилось самым неприятным образом: у него закончились деньги, и пришлось немедленно возвращаться, даже не останавливаясь на ночь в гостиницах. В Нью-Йорке измученный Гари дважды изобразил обморок. Он был крайне мнителен и вечно ходил по врачам, а коллегам жаловался, что на этот раз у него, вероятно, аденома простаты.

Приходя домой в отвратительном настроении, он наскоро ужинал и, ни словом не обмолвившись с женой, шел читать к себе в комнату.

Американские врачи порекомендовали ему удалить желчный пузырь, Гари записался на прием к хирургу в Париже, но запретил Лесли сопровождать его. Именно теперь, когда его жена уже не могла иметь детей, Гари заявил, что очень хочет ребенка, потому что обещал это матери.

Каждое утро Гари рассматривал перед зеркалом появляющиеся морщинки и плакался Опно: «Как ужасно стареть!» — «Да, но к этому быстро привыкаешь», — отвечал Опно. «Ах, — восклицал Гари, — если то, что вы говорите, правда, это еще ужаснее!..» Он наблюдал за морщинами, которые, хотя еще и не были очень заметны, уже прорезались по обеим сторонам носа, начиная обозначать контур обвисших щек, которые задолго до своего появления пугали Гари. Чтобы не сдать физически, Гари, который всегда был крепким мужчиной, питался строго по диете, занимался плаванием и бегом. Он очень ухаживал за кожей: умудрялся круглый год сохранять красивый ровный загар, посещая зимой солярий. Его ярко-синие глаза, обрамленные густыми темными ресницами, ничуть не поблекли. Но на лице своей жены, которая была на одиннадцать лет старше, Гари безжалостно отмечал все признаки старения.

Анри Опно ценил Гари за рвение к работе, исполнительность и великолепное знание американского английского, которым он овладел всего за несколько месяцев. Конечно, порой он слишком полагался на писательское воображение, но зато блестяще отстаивал честь Франции перед в основном враждебно настроенными журналистами.

Чаще всего Ромену Гари задавали вопрос о роли Франции в Совете Безопасности, поскольку в Америке ее уже не считали великой державой.

Несколько раз на заседаниях Генеральной Ассамблеи ООН присутствовала Элен Опно. В своем дневнике она описала, как вели себя влиятельные дипломаты во время заседаний: Громыко, палач Вышинский, Маленков, Малик, несправедливо обвинявший американцев в ведении бактериологической войны в Корее, Кабо Лоджа, Морис Шуман. Лесли была слишком поглощена работой над книгой и написанием статей для газет, а потому ни разу там не была.

Эти годы были ознаменованы процессом Розенбергов. 9 апреля 1951 года, в разгар «холодной войны» и «охоты на ведьм», проводимой сенатором Маккарти, инженер Юлиус Розенберг, член коммунистической партии, и его жена Этель были признаны виновными в заговоре против США, который выражался в намерении передать тайну атомной бомбы СССР. Супруги Розенберг были приговорены к высшей мере наказания. Жестокость приговора вызвала мощный отклик. Мировая общественность предпринимала попытки спасти Розенбергов, поскольку их вина не была убедительно доказана. С заявлением в их защиту выступил даже Папа Римский. Но президенты Трумэн и Эйзенхауэр отклонили все просьбы о помиловании, тогда как осужденные, против которых свидетельствовал брат Этель — Дэвид Грингласс, продолжали заявлять о своей невиновности.
Как ни странно, в произведениях Гари нет ни одного упоминания о деле Розенбергов, даже в автобиографической повести «Ночь будет спокойной», где он подробно рассказывает о своей работе пресс-атташе французского представительства в ООН в Нью-Йорке, рассуждает о «холодной войне», о политических кризисах в США, пришедшихся на время его пребывания в Америке, и касается целого ряда гораздо менее важных событий. Он нигде не упоминает процесс и казнь Этель и Юлиуса Розенбергов. Однако Элен Опно, с которой Гари виделся каждый день, посвящает этому процессу несколько страниц своего дневника. 20 июня 1953 года, на следующий день после исполнения приговора, она в потрясении написала:

Финал дела Розенбергов был смертельной корридой, которая навсегда останется пятном на американском правосудии. Розенберги погибли, не вымолвив ни слова, продемонстрировав поразительное мужество. Неизвестно, виновны они или нет, но до последнего момента они давали здешним урок достоинства — урок, который те, к сожалению, не в силах понять.

Супруги Розенберг были казнены 19 июня 1953 года на электрическом стуле в тюрьме «Синг-Синг». А через полвека после того семидесятидевятилетний Дэвид Грингласс признался в эфире канала CBS, что с советскими спецслужбами сотрудничал он, а не Розенберги. Он сказал, что лжесвидетельствовал, потому что у него был договор с помощником прокурора Роем Коном, который ненавидел свою сестру Этель Розенберг и ее мужа и был должен им крупную сумму. Грингласс не испытывал никаких угрызений совести и объяснял свое поведение заботой о будущем жены и двоих детей.

43

Во Франции «Цвета дня», как и «Большой гардероб», успеха не имели, а в Великобритании и в США, где книга вышла в 1953 году под названием The Colors of the Day, отклики были самые положительные.

Свое мнение об этом романе Ромену Гари высказал Роже Мартен дю Гар. Он начал за здравие, а кончил за упокой: было понятно, что книга у него вызвала главным образом раздражение. И чего ради, спрашивается, Гари вечно пытается обескуражить, шокировать читателя? Чего ради всё это жеманство, все эти выверты? «Зачем, к примеру, Вы нарочно заканчиваете каждую фразу не так, как можно было ожидать, не так, как было бы естественно ее закончить? Более того, даже не так, как явно подсказывала Ваша собственная логика!» Однако в итоге он признал «непростительным, что критики не ставят эту книгу в один ряд с лучшими произведениями, несмотря на все ее достоинства и яркую оригинальность».

Гари отправил возмущенное послание Мишелю Галлимару, в котором обвинил его в неумении правильно преподнести роман читателю. По словам Гари, его «хотят выставить претенциозным ослом, раз пишут в анонсах, что „Цвета дня“ — первый роман о любви». «До сих пор мы были скрягами и идиотами, теперь стали еще и саботажниками — да, есть среди нас коварные личности, которые только и думают, как тебе навредить…» — ответил ему на это Мишель Галлимар, добавив, что книга не для широкой публики. В конце концов Гари успокоился, как только получил первые отпечатанные экземпляры: «Черт подери, а молодцы эти Галлимары! Сразу видно профессионалов!»

В мае 1954 года Лесли окончательно впала в отчаяние: Ромен предлагал ей расстаться, развестись, но она противилась. Он плакал, кричал, что несчастен, что так не может больше продолжаться, хотел уехать из Нью-Йорка и работать в отделе культурных связей Министерства иностранных дел^{387}. Гари хотел вернуться во Францию, реализовать себя на кинематографическом поприще и посетить Каннский фестиваль. Молодые американки не вдохновляли его «ни душевно, ни физически», и он терзался, думая о том, сколько уже возможностей упустил, оставаясь в Штатах. Решив пожениться, Ромен с Лесли обещали друг другу полную свободу, и Лесли никогда этого обещания не нарушала. Плача, она лишь допытывалась у Элен Опно: неужели то, что она старше мужа, делает ее настолько отталкивающей?

В дневнике Элен Опно от 20 июля записан удивительный эпизод, который забавным образом отразился в романе «Голубчик».

Старая дева Бетти Киллиэн, проживавшая по адресу: Ист-стрит, 246, рассматривала кондиционер, висевший у нее за окном, и вдруг заметила, что вокруг него обвилась большая змея. После безуспешных попыток прогнать ее стуком по стеклу почтенная дама также позвонила в полицию, которая обратилась в Общество защиты животных. Когда полицейский пришел к мисс Киллиэн и увидел, как змея вползает внутрь аппарата, а снаружи остался только кончик хвоста, он ухватился за него и дернул — хвост остался у него в руке. После прибытия специалистов аппарат разобрали и увидели, что внутри сидит очень ядовитая гремучая змея.

В «Голубчике» у главного героя Кузена змея, которую он приручил, забирается не в кондиционер, а в канализационную трубу, приведшую ее в унитаз соседей.

Продвижение Гари по дипломатической службе шло медленно и встречало на своем пути множество препятствий. В августе 1952 года он был назначен на скромный пост секретаря Министерства иностранных дел первого класса первого эшелона. 30 декабря того же года Анри Опно написал хвалебный отзыв о работе Ромена Гари: «Последний отвечает за связи со СМИ и прекрасно справляется с этими обязанностями благодаря таким своим личным качествам, как предупредительность, дипломатичность и тонкое знание психологии».

Этот отзыв был направлен начальнику кадровой службы в связи с отказом возвести Гари в ранг советника Министерства иностранных дел второго класса под предлогом недостаточно большого стажа работы. Анри Опно, будучи членом паритетной комиссии[48], не поленился заглянуть в справочник министерства и обнаружил, что некоторые коллеги Гари получили аналогичное повышение, имея такой же стаж: все они были приняты в рамках дополнительного набора. Когда Опно указал на эту несправедливость Раймону Буске, тот мотивировал свое решение тем, что число кандидатов превышает количество вакантных должностей. Четверо сотрудников министерства, получивших повышение, уже «достаточно зрелого возраста», причем «имеют самые положительные характеристики». 20 июня 1953 года Раймон Буске ответил на письмо Опно от 28 мая сообщением о повторном рассмотрении кандидатуры Ромена Гари на пост советника, однако оговорился, что «в этом году его назначение представляется маловероятным».

У Анри Опно были все основания хлопотать за кандидатуру Гари: в ежегодном отчете его работа оценивалась на 18 баллов по двадцатибалльной системе.

29 мая 1953 года Анри Опно вернулся к вопросу о повышении Гари и прямо написал Раймону Буске, что рассмотрение кандидатуры проводилось с нарушениями, что права Гари были ущемлены, а в феврале 1951 года, как это следует из циркулярного письма, он стал жертвой технической ошибки, допущенной при перераспределении должностей. Опно напомнил о заслугах Ромена Гари во время освобождения Франции от фашистских захватчиков, причем эти семь лет не были засчитаны ему как стаж В результате сотрудники, имевшие гораздо более скромные характеристики, опередили его по стажу. Опно требовал восстановить справедливость. Интересно, добавляет он, что в числе других сотрудников, пострадавших от этой ошибки, три «Товарища освобождения». Его удивляет, что кадровая служба предпочла более молодых людей, имеющих гораздо меньше заслуг, чем те, кому было отказано в повышении, несмотря на то что последние удовлетворяют всем предъявленным требованиям. Он решительно отметал и тот предлог, что бюджетные ограничения якобы не позволяют исправить эту техническую ошибку. И чтобы окончательно прояснить ситуацию, пишет Буске в таких выражениях, которых в Министерстве иностранных дел обычно избегают:

Возмутительно, что некоторые сотрудники, вплоть до августа 1942 года работавшие в вишистском правительстве, «по ошибке» получили повышение в рамках дополнительного набора и теперь стоят много выше сотрудника с профессионализмом и заслугами Гари.

А ведь в феврале 1952 года Раймон Буске обещал, что в конце года Ромен Гари будет переведен на должность советника. Он даже высказался осторожно, что Гари можно повысить в ранге уже сейчас, но лучше повременить несколько месяцев, чтобы потом быстрее получить назначение на пост советника первого класса.

Но письмо Анри Опно никак не повлияло на решение кадровой службы. «Продвижение по службе Гари идет примерно теми же темпами, что и других сотрудников его возраста», — утверждает Раймон Буске в своем бесконечном письме от 8 июля, адресованном Его Превосходительству г-ну Анри Опно. Буске приходит к выводу, что последнее перераспределение должностей не нанесло никакого урона дополнительному набору, а, напротив, было единственным способом восстановить справедливость, что «позволило ряду сотрудников в 1951–1952 гг. сделать карьеру [поднявшись с поста второго секретаря до полномочного министра второго класса], которая могла бы показаться головокружительной, если бы ее не оправдывали их опыт и профессионализм». Впрочем, Буске не отрицал, что по своим профессиональным качествам Гари не уступал тем пяти дипломатам, которые получили повышение раньше. Однако, пытаясь восстановить справедливость в отношении него и его товарищей по несчастью, он столкнулся с финансовыми препонами, и предпочтение было отдано более опытным. Лишь пятерым из получивших повышение еще не исполнилось сорока лет.

Опно, не желая признавать себя побежденным, 13 июля вновь написал Буске, своему «дорогому другу», что аргумент возраста неубедителен, поскольку повышение получили даже те сотрудники, которые были моложе Гари и служили вишистскому режиму в посольстве Франции в Швейцарии вплоть до конца августа 1944 года. Причем, что возмутительно, их профессиональные качества при этом совершенно не принимались в расчет.

Восьмого февраля 1954 года Опно направил министру иностранных дел отчет о деятельности Ромена Гари, отослав копии в секретариат министра, секретариат госсекретаря, американский отдел, отдел по культурным связям, кадровую службу, пресс-службу и посольство Франции в США!

Первого апреля 1954 года Анри Опно вновь добивался у Буске рассмотрения кандидатуры Гари на должность советника. Жак Вимон гарантировал ему единодушную поддержку секретариата. 3 июля 1954 года Опно получил список советников, представленных к повышению, и наконец увидел фамилию Гари как кандидата на ранг советника первого класса второго эшелона.

Но дело было далеко до завершения. 3 сентября посол Франции в ООН запросил официальную информацию о том, может ли Ромен Гари быть повышен в ранге. 17 ноября кадровая служба дала ему отрицательный ответ, мотивируя свой отказ отсутствием вакантной должности.

Двадцать четвертого ноября Анри Опно вынужден был попрощаться со своим нью-йоркским пресс-атташе. Гари решил уехать из Нью-Йорка. Через три дня Гари направил письмо в кадровую службу, где напоминал, что три месяца назад г-н Левассер обещал ему место советника первого класса, его слова подтвердил и Опно. «Теперь, господин министр, возможны только два объяснения: либо моя скромная дипломатическая карьера объясняется скромностью моих личных заслуг, и в таком случае я подаю в отставку, либо речь идет о вопиющей несправедливости, и в таком случае я считаю себя вправе требовать пересмотра принятых решений». В итоговой характеристике Анри Очпно выставил Гари высший балл за все время его работы во французском представительстве в ООН.

Гари предложили пост в Организации Брюссельского договора в Лондоне, на который он мог заступить с 15 декабря. Но 21 декабря против своей воли Гари, который по-прежнему оставался секретарем Министерства иностранных дел первого класса второго эшелона, был назначен на аналогичную должность в посольстве Франции в Великобритании. В ожидании откомандирования он должен был временно осуществлять связь между посольством и генеральным секретариатом Организации Брюссельского договора. От него также требовали представить примерный расчет стоимости переезда в Лондон. Впереди бьио еще немало трудностей.

44

1954 год стал для Лесли Бланш годом триумфа. Ее первая книга «Дикие берега любви»^{388}, посвященная Ромену Гари, пользовалась огромным успехом в Англии, а в Соединенных Штатах даже была награждена премией Book of the Month[49].

Одна из повестей, вошедших в книгу, «Белокурая султанша», — история Эме Дюбюк де Ривери — была экранизирована студией «Метро Голдвин Майер» в 1955 году. Фильм был цветной, с огромным бюджетом, а в главной роли снималась сама Элизабет Тейлор. Права на экранизацию Лесли уступила по весьма высокой цене: «Я заранее знаю, что фильм будет ужасный, но так я по крайней мере немного заработаю», — вздыхала она, подписывая контракт. В Англии у нее жила старая больная мать, которую надо было содержать. Переводы «Белокурой султанши» вышли в двенадцати странах. Лесли была возмущена количеством ошибок в примечаниях. Так, по поводу одной из ее героинь, которую звали Эже-ни, в примечаниях указывалось: Eugenie, Empress of the French![50] Увидев на первой странице посвящение, Гари растрогался до слез.

Все три его романа, вышедшие один за другим во Франции, постигла неудача, и он чувствовал себя глубоко подавленным. Однажды вечером Шарль Люсе, первый советник постоянного представительства Франции в ООН, советник-посланник и заместитель уполномоченного в Совете Безопасности, с удивлением увидел, что в кабинетах французского представительства до сих пор горит свет. Сквозь матовое стекло двери угадывалась фигура человека, который сидит, положив голову на стол. Люсе вошел и увидел, что это Гари. «Вам плохо?» — «Нет, просто я неудачник… неудачник…»

«Дикие берега любви» занимали первые строчки в списках самых продаваемых в Великобритании и США книг. Лесли то и дело звонили по телефону. Однажды, когда весь дом оккупировали журналисты, желавшие взять у нее интервью, Гари спрятался в туалетной комнате. Он сидел на краешке ванной, когда вдруг в дверь просунулась голова и прозвучал вопрос: «Каково это — жить со знаменитым писателем?» — «Спросите у моей жены. Она это делает вот уже десять лет», — не моргнув глазом ответил Гари.

Через три года, когда Ромен Гари стал лауреатом Гонкуровской премии за «Корни неба», «Актюалите литерер» опубликовала его рассказ «Уже в продаже», в котором он смеялся над собой, рассказывая об успехе Лесли.

Восьмого декабря Ромен Гари сообщил в письме своему другу Рене Ажиду, что рассчитывает через неделю быть в Лондоне, откуда сможет чаще приезжать в Париж. Лесли оставалась в Нью-Йорке. Прежде чем уехать, Ромен спросил у нее: «А Вы? Вы вернетесь в Лондон?» — «Ни за что на свете, — ответила Лесли. — Я не хочу, чтобы люди из той среды, от которой я оторвалась, выйдя за вас замуж, видели, что наш брак не удался».

За несколько дней от отъезда Гари позвонил в девять часов утра домой своему помощнику и начал объяснять, что, поскольку у него не хватало чемоданов для переезда, пришлось покупать новые, но оказалось, что они не проходят в дверь квартиры, поэтому он оставил их в общем коридоре. Ромена приняли супруги Опно. Он был в отчаянии и рыдал как дитя.

«Пора уезжать, через два часа мой теплоход отчалит от пристани… Позаботьтесь о Лесли. Ей сейчас нелегко». Он порывисто обнял Анри Опно и, не говоря больше ни слова, выбежал из квартиры.

В письме от 30 декабря 1954 года, адресованном Раймону Буске, Жан Шовель, который тогда еще работал в Вене, говорил, с каким неудовольствием он узнал о назначении Гари на пост в Лондоне, который все считали временным. Он утверждал, что тот будет лишь получать деньги в ожидании перевода в Организацию Брюссельского договора. Шовель был возмущен тем, что решение о назначении было принято без консультации с ним. Будущий посол Франции в Объединенном Королевстве заявлял, что не желает иметь такого подчиненного, как Ромен Гари, поскольку тот совершенно чужд Франции и не может работать в международной канцелярии. Анри Опно пришла телеграмма за подписью Буске о том, что возникло «непредвиденное осложнение» и отъезд Гари необходимо отменить. Но было уже поздно: Гари сел на теплоход еще 15 декабря и теперь находился посреди океана.

Когда Гари прибыл в Лондон, ему сообщили, что посол Франции по причинам, которые не разглашаются, но всем известны, категорически отказал в его назначении; также Гари был отстранен и от работы в Организации Брюссельского договора.

Как следует из письма посла директору кадровой службы Раймону Буске от 8 февраля 1955 года, эта резолюция пересмотру не подлежала. За два дня до того Шовель уже вызывал Ромена Гари к себе в кабинет на полчаса и без обиняков сообщил ему о своем решении.

Вместо Гари Шовель предлагал назначить Клода Шейсона; он заверял, что добиться его перевода с должности второго секретаря на должность первого будет нетрудно.

Гари был встревожен. 21 декабря он отправил Анри Опно телеграмму:

НАЗНАЧЕНИЕ ЛОНДОН ВОПРОСОМ УМОЛЯЮ ПОЗВОНИТЬ БУСКЕ

ПО ВОЗМОЖНОСТИ ОСТАВИТЬ НЬЮ ЙОРКЕ СХОЖУ УМА

ПРЕДУПРЕДИТЕ ЛЕСЛИ РОМЕН

До своего отъезда Ромен шумно радовался назначению в Великобританию, а теперь ему приходилось умолять, чтобы его оставили на прежнем посту. Он вновь написал Анри Опно: «Я в полном отчаянии! Это так несправедливо! Я не знаю, как мне быть. Позаботьтесь о Лесли». Несколько дней спустя — еще одно письмо:«Шовель решил, что посол из рассказа, вышедшего в Table ronde и Harpers, — это он, и наложил вето на мое назначение в Лондон. Пока я делаю вид, что мне ничего об этом неизвестно».

Ромен говорил Опно, что посол ошибается: рассказ был написан еще в 1948 году в Софии, и Гари даже читал его тогда главе дипломатической миссии Франции в Болгарии Жаку-Эмилю Пари^{389}.

Ромен Гари должен был приступить к работе 21 декабря. Несмотря на все уговоры, Шовель не соглашался принять Гари даже временно. Так что с 20 декабря по 3 января писатель просто отдыхал в Рокбрюне. При необходимости с ним можно было связаться по телефону, но в Рокбрюне была всего одна телефонная будка.

21 и 24 декабря Анри Опно написал еще два письма в защиту Гари. Он уверял, что ему прекрасно известна вся подноготная этого дела, и высказывал свое огорчение тем фактом, что посол Франции без каких бы то ни было на то оснований настаивает на своей ошибке. Опно просил перевести своего протеже на другую должность и выражал надежду, что несправедливости, жертвой которой был Гари на протяжении трех лет своей дипломатической карьеры, будет положен конец.

45. Лондон

Пребывание в Лондоне обернулось трагедией: Гари впал в такую глубокую депрессию, что понадобилась госпитализация. Вот что он писал в отчаянии своему другу Рене Ажиду:

Я был в аду и до сих пор из него не вышел. Только приехал в Лондон — и началась полная депрессия. Друзья, к счастью, помогают это скрыть, и вот уже десять дней я в клинике без какого-либо положительного результата, с диагнозом «распад личности вследствие неразрешенных внутренних противоречий».

Мой врач в Лондоне: Р. Сент-Обин, 8 Wimpole Street.

Я дал ему твой адрес, чтобы тебя предупредили, если что-то случится, потому что ты мой единственный друг.

Я совершенно неспособен принимать решения. Я не понимаю, что со мной и почему.

Я уже ничего не понимаю.

Меня положили в клинику King Edouard the Hospital VII for officers, Beaumont House, London W1.

Это моя плата за годы нерешительности.

Никак не могу понять, почему я утратил контроль над собственной жизнью.

Тюльпан

Врач поручил медицинской сестре связаться с Лесли, которая тем временем «отдыхала» от мужа, и попросить ее как можно скорее приехать в Лондон. В ответ на объяснение медсестры, что для успеха лечения желательно присутствие жены рядом с мужем, Лесли Бланш дерзко спросила: «А он уже пытался выброситься из окна?» — «Нет, а почему вы спрашиваете?» — удивилась медсестра.

Лесли Бланш явилась в клинику без особого энтузиазма и вела себя с Роменом, полностью следуя указаниям врача, который рекомендовал ей быть с ним как можно тверже. Она в свою очередь предложила Ромену развестись, и он ей этого не простил. Кроме того, Гари навестил его американский друг продюсер Льюис Аллен, который как раз был проездом в Лондоне. Когда он пришел, Ромен плакал, но уже через несколько минут нашел в себе силы улыбнуться и пошутить над самим собой.

Выйдя из клиники, Гари переехал на Бромптон-роуд, в дорогой квартал Южный Кенсингтон; Лесли поселилась отдельно, но совсем недалеко — в очаровательном месте, в доме № 7 на площади Монпелье Террас. Гари писал Анри Опно грустные письма: «кормят ужасно», «погода, разумеется, отвратительная». В мечтах он уносился в Венецию, в кафе «Флориан» и говорил, что вставит в левое ухо золотую серьгу и станет «венецианцем с Бромптон-роуд». Он водил к себе проституток, «милых, бесхитростных, покорных и благодарных». Большое впечатление на Гари произвела весть о самоубийстве художника Николя Сталя.

В посольстве Гари стал персоной нон грата. Он работал на Итон-Плейс, в международном представительстве постоянной комиссии Организации Брюссельского договора, под начальством генерального секретаря из Бельгии, человека не слишком способного, который занимался вопросами культуры и общества. Задача заключалась в том, чтобы привлечь внимание масс к элитарной культуре. Гари совершил несколько поездок по Европе, прочел лекцию в Страсбурге, а 12 февраля Шовель направил начальнику кадровой службы «весьма витиеватое» письмо, в котором выразил пожелание, чтобы Ромен Гари проявлял свои таланты, сколь бы велики они ни были, на каком-нибудь другом посту. Впрочем, до августа ему было позволено остаться в Лондоне, а по истечении этого срока писателю ненавязчиво предложили взять оплачиваемый отпуск.

Гари продолжал переписываться с Сильвией. Он не оставил мысли о самоубийстве, которая преследовала его уже давно.

В июле он отправился в Рокбрюн, куда вскоре приехала Лесли. Ромен уже не знал, хочет ли он с ней разводиться, — он не мог без нее обойтись.

В Рокбрюне он начал новый роман, который намеревался назвать «Африканское образование». Но Мишелю Галлимару это название казалось неудачным, и тогда Гари предложил другое — «Корни неба». Эта книга принесет ему признание и определенное материальное благополучие.

Любовь Гари к слонам, обнаружившая себя в «Корнях неба», шла из детства, когда он еще жил в Вильно:

Мы познакомились в детской, почти полвека тому назад. Мы годами спали в одной постели, и я не засыпал, не чмокнув вас в хобот и не стиснув потом в объятиях. Так продолжалось до того дня, пока мама не унесла вас, заметив, довольно нелогично, что я уже слишком большой мальчик, чтобы играть со слоном.

«Корни неба» стал первым романом, призванным привлечь внимание общественного мнения к угрозе экологической катастрофы. Предварительно Гари прочитал и аннотировал серьезный отчет с третьей Международной конференции по защите африканской флоры и фауны, прошедшей в 1953 году в Букаву, в бывшем Бельгийском Конго. Именно оттуда он позаимствовал данные о количестве убитых слонов, сведения о технике охоты, дневники наблюдений, основные рекомендации, резолюции, направленные на охрану диких животных, в частности слонов, санитарные требования, правила охоты, нормы лесного законодательства^{390}. Гари также приобрел несколько книг на английском и французском языках о жизни слонов и угрозе их исчезновения: Elephants, Котооп! The Cry of the Fish Eagle, Hunter, Mes éléphants du Tchad^{391}. Под влиянием Hunter возник образ жестокого охотника. А вот прототипом главного героя Мореля явно стало реальное лицо — Рафаэль Матта, об удивительной истории которого писали газеты. Выпускник Института цветоводства в Версале, Матта был сторожем охотничьих угодий и работал в частной компании, а по воскресеньям проводил экскурсии в Венсеннском зоопарке. Он жил в Париже с женой Кристианой, продавщицей в магазинчике на авеню Фридланд, и двумя детьми. На Второй мировой войне его ранило осколком мины, и он почти оглох. Председатель Совета министров Анри Кёй, тронутый любовью Матты к животным, предложил ему работать в огромном заповеднике Буна в Береге Слоновой Кости, где тот и поселился со своей семьей в первобытных условиях. Теперь Матта возомнил, что на него возложена миссия по спасению африканских слонов, уничтожаемых браконьерами и белыми охотниками. Очень скоро администрация насторожилась его пламенными, даже отчаянными докладами. Видя в Матте неудобного чудака-идеалиста, чиновники избрали оружием циничный язык политики и здравого смысла и распустили слухи, что он участвует в любовных играх львов, голышом носится вместе с обезьянами-убийцами и давит руками нападающих на него двухметровых змей^{392}. Матта направил французским властям Берега Слоновой Кости письмо, стиль которого как две капли воды похож на манеру изъясняться героя Гари:

Возможно, скоро, когда я и мои друзья — ведь я уже не один — взойдем на эшафот, вы предстанете перед судом собственной совести. Да здравствуют слоны! Рафаэль Матта, депутат Всемирного парламента от партии слонов^{393}.

Трагический конец в романе оказался пророческим: Матту предали его чернокожие соратники из племени дьюла, которые по наущению колдуна Дигбере Сиба договорились со своими врагами, племенем лоби, устроить засаду «белому колдуну» Конго-Масса. 16 января 1959 года Матта один пошел в деревню Тимба-Уре, где в него вдруг полетели стрелы одиннадцати голых воинов. «На следующий день убийцы гордо расхаживали с пером петуха в волосах, вставленным в знак того, что они умертвили врага. Поэтому их легко было задержать»^{394}.

Для Мореля, главного героя этого романа, защита слонов и природы — всё равно что защита человечества и его свободы. Кого напоминают Морелю его противники, которые хотят его судить? О чем он думал, когда находился в концлагере? О стадах слонов, бродящих по африканским лесам. «Эта книга — крик о помощи, вопль духовного одиночества человека на земле», — так прокомментировал Гари «Корни неба» в 1960 году в журнале «Пари-Матч». Для Мореля уничтожение слонов и других диких животных ассоциировалось с преследованиями человека, человеком в целом, и с истреблением евреев в газовых камерах Третьего рейха в частности: «Ему начинало казаться, что заповедник Буна — это то же варшавское гетто, которое завтра сравняет с землей раса господ, безжалостная к тем, кого полагает ниже себя»{395}.

На страницах «Фигаро» Ромен Гари говорит, что еще не всё потеряно, еще не погасла в этом мире последняя искорка надежды — и как знать, может быть, если мы перестанем уничтожать слонов и не дадим исчезнуть с лица земли, мы сможем и себя защитить от своих же собственных мероприятий по уничтожению^{396}.

Мореля освобождают союзные войска. Спустя несколько дней он встречает в Гамбурге девочку, которая стоит посреди улицы без пальто и плачет, держа на руках щенка: «Мы не можем его оставить, маме приходится работать, у нас нет денег…» Морель взял у нее щенка и сунул в карман. Но через три дня он обнаружил, что щенок от него сбежал. Придя в службу отлова бродячих собак, Морель находит щенка в большой компании таких же, как он, бедолаг.

— А что вы будете делать с теми, за кем никто не придет?

— Побудут здесь недельку, а потом отправим их в газовую камеру. Шкуры снимем, а кости пойдут на желатин и мыло.

<…> По-моему, в этот момент меня и проняло. Сначала я чуть не врезал сторожу, но вовремя опомнился, хотя и не сразу. Рассмотрел хорошенько этих псов, которых пустят на желатин и мыло, и мысленно пригрозил их мучителям: потерпите, гады, скоро я вас научу любить природу… Скоро вы у меня всё узнаете — и про себя, и про свои газовые камеры, и про свои атомные бомбы, и про это мыло… В тот вечер я подобрал пару-тройку парней на дороге, — кажется, двоих прибалтийцев и одного польского еврея — и они устроили небольшую вылазку на живодерню… Это был мой первый шаг. Я был уверен, что всё делаю как надо, главное — не останавливаться. И неважно, люди это или собаки, главное — не концентрироваться на частностях, а решать проблему в целом, защищать природу^{397}.

Отвечая на вопрос, что он хотел сказать этим романом, Ромен Гари ответил: «Я писал книгу об истреблении… слонов», сделав многозначительную паузу перед словом «слонов», он подчеркнул тем самым, что разделяет страдания своего народа. Ведь в самой книге есть такие строки:

Филдс схватил фотоаппарат.

— Не сходишь с ним?

— Я хотел бы остаться с вами

— Смотри-ка! Я думал, у тебя пленка кончилась.

— Ничего страшного. Что-нибудь придумаю.

— И чем ты будешь снимать? Задницей?

— Я просто хочу вам помочь.

— Надо же, а я думал, тебе плевать на слонов!

— У меня все родные погибли в Освенциме.

В предисловии к американскому изданию романа, вышедшему в 1964 году, Гари полностью исключил предположение, что слоны — это аллегория:

Право, мне кажется, что в моих слонах никак нельзя увидеть символ. Повторяю, это типичные животные. Они из плоти и крови; им больно и страшно; следовательно, эти слоны — мы сами. А это опять же не аллегория. Это само олицетворение^{398}.

Кроме того, Гари задумал написать повесть о нравах Организации Объединенных Наций. Он полагал, что после этой книги преграды между ним и послом падут как по волшебству благодаря одной только силе слова и тот останется его покровителем. Гари даже написал Анри Опно письмо, в котором пояснял, что это будет некая поэтическая сатира, которую он намерен посвятить ему. Но Опно был отнюдь не горд такой честью. К счастью, Гари планировал опубликовать эту повесть «под надежным псевдонимом» и был уверен, что книга будет иметь успех как в США так и во Франции.

Скажу Вам откровенно, что я не боюсь санкций, но мне не хотелось бы наносить какой-либо ущерб ООН, а поскольку мой американский издатель проводит широкую рекламную кампанию книги, это дело не может не получить огласки.

Несмотря на всё расположение к Гари, Элен Опно полагала, что он перешел все границы приличия, написав это письмо, которое нарушало все правила субординации. Она спросила у мужа, если бы он был «простым советником посольства, стал бы писать в таком тоне». Опно только молча возвел глаза к небу.

Но в остальном Гари казался Элен приятным человеком. Он так простодушно заявлял: «Между прочим, у меня сильный насморк. Во-первых, это из-за погоды, а во-вторых, из-за легкой мании преследования, связанной, вероятно, с тем, что в моих жилах течет еврейская кровь, или с тем, что мой дед был всего лишь литовским сапожником. Согласитесь, есть все основания рассчитывать на пост посла Франции».

Повесть об ООН была опубликована через несколько лет после «Корней неба» под названием «Человек с голубем мира». В конце ее стояло имя: Фоско Синибальди — так звали одного из товарищей Гари по «Лотарингии».

В дневнике Элен Опно есть сведения, что в январе — феврале 1955 года Гари была трижды предложена должность советника сначала в Белграде, а потом в Аддис-Абебе и Тегеране. Жак-Эмиль Пари высоко ценил его и был готов принять в Тегеране. Но писатель не желал ехать ни в социалистическую республику, ни в исламское государство — там у него не было бы любовниц. В секретариате он мотивировал свой отказ тем, что лишь на середину июля у него запланировано повторное обследование в лондонской клинике и что в любом случае врачи категорически запретили ему ехать в страны Ближнего Востока.

Впрочем, несколько дней спустя, когда Гари узнал, что его отказ вызвал недовольство, он согласился на пост в Тегеране, указав, что больше предпочел бы назначение в Мехико, и продлил свой отпуск в Рокбрюне до 20 сентября.

На обратном пути Гари заехал в Савиньи-сюр-Орж — «Оазис» — великолепные угодья, ранее принадлежавшие князю Салтыкову и выкупленные Рене Ажидом на свою долю отцовского наследства. К «Оазису» вела авеню Май, его площадь составляла четыре гектара, на которых располагались луга, парк, несколько прудов, молочная ферма и дом для приема гостей.

Верхний этаж дома сдавался знакомым, которые, впрочем, большую часть времени жили за границей. Когда они окончательно покинули Францию, Гари подумывал там поселиться.

Однажды ночью — дело было в марте — Гари позвонил в США Лесли и признался, что совершил недопустимый поступок, который ее наверняка возмутит. Редактор журнала ELLE, в котором по частям публиковалась книга Лесли в обработке Бориса Виана, попросил Гари описать в небольшом рассказе ощущения писателя, пользующегося определенной известностью, жена которого вдруг становится не менее знаменитой, чем он. В редакции рассказ озаглавили «Моя жена — ведьма» и предпослали ему подзаголовок «Слишком успешная женщина». Услышав это, Лесли с присущей ей невозмутимостью ответила: «Так пошлите мне эту статью и повесьте трубку, а то вы нас разорите».

Гари умолял Шарля Люсе устроить его на должность консула в Лос-Анджелесе. Анри Опно ограничился комментарием, что там «он будет ухлестывать за каждой старлеткой». Люсе посоветовал Гари удовольствоваться скромной должностью заместителя консула в Нью-Йорке, которая скоро станет вакантной. В дальнейшем он предлагал ему отправиться в Хайфон, но во Вьетнаме было много обязанностей и к тому же тяжелый климат. Гари отказался, сказав, что это «физически невозможно».

В июне — июле Гари заверяли, что он может получить назначение в Мехико, Рим, Венецию, на Мадагаскар, но конкретных предложений не поступало. Слабым утешением стало то, что 20 августа 1955 года Ромен Гари был удостоен звания офицера Почетного легиона.

Тем временем Лесли и Ромен помирились и в октябре в ожидании его нового назначения снова отправились в Рокбрюн. Каждое утро Ромен купался и загорал, задаваясь вопросом, не придется ли ему скоро менять профессию.

Двадцатого декабря Лесли написала Элен Опно, что Ромен, когда пил пиво из бутылки, проглотил осколок стекла. Он очень испугался и с серьезным видом спросил у жены: «А вдруг он не выйдет? Неужели я умру, так и не узнав, суждено ли мне получить Гонкуровскую премию?»

Вскоре Министерством иностранных дел был составлен послужной список Гари: учли и участие в движении Сопротивления, но это мало что дало. Его на одну ступеньку повысили в звании и направили уведомление о повышении и о том, что к стажу службы было добавлено пять месяцев и шесть дней.

В конце декабря Гари написал Анри Опно: «Из любопытства попробовал по примеру Хаксли мескалин. Ноль эффекта. Красный цвет стал смахивать на зеленый, серый развеселился, но сам я остался до обидного прежним».

Часть V