– А вам не приходило в голову, что у Оли тоже могли быть какие-то обстоятельства, вам неизвестные, которые мешали ей заниматься?
– Не приходило. И я сожалею об этом. Но… у Оли была благополучная семья, и, насколько я знаю, она не страдала никакими заболеваниями.
– Странно, что вы, такая отзывчивая к одним своим ученикам, не потрудились узнать подробности жизни другой. – Дроздов расцепил ладони и забарабанил пальцами по столу.
– Я собиралась это сделать. Но… Оля меня опередила. Это трагическая случайность.
– Вот в этом мы разберемся, – с уверенностью сказал Дроздов. – Обязательно разберемся, случайность ли то, что произошло. А вам, Анна Анатольевна, советую пока что обдумать, почему так вышло. Проанализировать, так сказать, свое поведение. – В голосе у него Анна снова уловила неприязнь, хотя, надо отдать должное, все это время держался он официально и сдержанно, ничего лишнего себе не позволял. – Так что давайте-ка еще раз восстановим всю картину с самого начала и поподробней.
Он достал из ящика стола диктофон.
– Рассказывайте все, что помните. В самых мелких деталях. Весь тот день, когда к вам пришла Оля Жарко сдавать свои долги. Я буду задавать вопросы, постарайтесь дать на них точные и полные ответы. Не удивляйтесь, если вопросы вы уже слышали прежде и отвечали на них. Все это пойдет в протокол.
– Хорошо. – Анна постаралась взять себя в руки и добиться того, чтобы голос звучал спокойно и уверенно. Ей это удалось. Дроздов кивнул и ткнул волосатым пальцем в диктофон.
– Накануне трагедии Оля Жарко пришла ко мне сдавать хвосты по алгебре.
– В который раз?
– В третий.
– Все одни и те же хвосты?
– Да, те же. С прошлого семестра. Она просто ничего не делала. Ходила в надежде на то, что я поставлю ей удовлетворительно.
– Может, она не в силах была ответить? Плохо соображала? Или… боялась вас? – Дроздов слегка подчеркнул последнюю фразу.
– Чего ей меня бояться? Я что – монстр?
– Ну внешне нет, – без улыбки сказал он, – но вот некоторые ваши ученики свидетельствуют о том, что опасаются вас. Что на ваших предметах чувствуют себя не в своей тарелке, волнуются, паникуют.
– Кто же это, если не секрет?
– Не секрет. Например, первокурсницы Татьяна Пастухова и Вероника Глиник. Второкурсник Антон Синицын. С третьего курса тоже есть. Назвать?
– Нет, не стоит. Я поняла. – Анна судорожно сглотнула вставший в горле комок. – Это все студенты-аутсайдеры.
– Кто, простите? – Дроздов посмотрел на нее с недоумением.
– Отстающие. Они плохо учатся по всем предметам, не только по моему. Не выполняют домашних заданий, прогуливают.
– Да, но о других преподавателях они так не отзывались.
– Потому что другие, не все, но некоторые, из жалости ставят им тройки.
– Из жалости. – Дроздов понимающе покачал головой. – А вы, значит, принципиальная и жалости не испытываете?
Анна поглядела на него с удивлением.
– А почему я должна их жалеть? Они здоровы, не инвалиды, имеют родителей, которые их содержат. У всех дорогие телефоны, ноутбуки, шмотки. Вот, на третьем курсе есть парень, Андрей Щеголенко, у него врожденный ДЦП. Он с трудом ходит и шевелит пальцами. Но он знает мой предмет и, надеюсь, другие предметы тоже. Вот он, возможно, и достоин жалости, но ему не нравится, когда к нему проявляют особое отношение. Та же Сухаренко с пороком сердца себя нисколько не жалеет, учится на одни пятерки и…
– Это, к сожалению, демагогия, Анна Анатольевна, – перебил Дроздов. – Пустые слова. Люди все разные, а особенно подростки. Они же еще не взрослые, у них другая психика. Иногда их надо жалеть.
– И ставить им незаслуженные оценки?
– Да, ставить, – он повысил голос. – Ставить тройки, если отвечают на пару. Чтобы потом… чтобы не пришлось вот так сидеть здесь в кабинете!
Анна увидела, что ему немного изменила выдержка, и поняла, что он капельку, самую малость, но сочувствует ей. Конечно, она ведь ему в дочери годится. Дроздов уже подавил непрошеные эмоции, чуть ослабил галстук, промокнул салфеткой выступивший на лбу пот.
– Ладно. Продолжайте. Что было дальше?
– Дальше Оля ничего не смогла ответить. В третий раз. Было видно, что она даже не открывала конспекты.
– И вы не приняли у нее пересдачу.
– Нет. Я отправила ее домой, готовиться.
– Как реагировала Жарко на ваше решение?
– Неадекватно. Начала плакать, упрашивать, заламывала руки.
– То есть с ней была истерика?
– Да, можно так сказать.
– А вы предприняли что-нибудь, чтобы успокоить Олю? Или равнодушно смотрели на ее слезы?
– Конечно нет! Я постаралась ее утешить, как могла.
– А вот преподаватель истории Тихон Ковригин утверждает обратное. Он говорит, что зашел в кабинет, услышав плач Жарко. И что вы спокойно сидели и никак на него не реагировали. Он утверждает, что лично принес девочке воды, чтобы та хоть немного пришла в себя.
Анна пожала плечами:
– Ну да, он зашел, увидел рыдающую Ольгу и сходил в коридор за водой. Если бы он не зашел, я бы сама сходила или послала бы кого-то из ребят.
– Ладно, я понял, – Дроздов кивнул. – Продолжайте.
– Собственно, на этом все и закончилось. Я предложила Жарко позаниматься дополнительно, она отказалась.
– Позаниматься за деньги? – Дроздов, казалось, ждал этих слов. Лицо его оживилось.
– Нет, просто так. В свободное время после пар.
– А отец Жарко говорит, что просил вас позаниматься с дочерью дополнительно за плату у них дома.
– Да. Он предлагал. Но я отказалась.
– Почему? Не устроила сумма?
– Нет, просто я не хотела быть частным репетитором у Оли.
– Но ваши коллеги свидетельствуют, что вы активно занимаетесь репетиторством и преуспели в этом.
– Я зарегистрирована на специальном сайте для преподавателей, мне оттуда поступают заказы, я их оплачиваю, все законно. Просто так частников я не беру, тем более из числа своих студентов.
– Ну, хорошо, – не слишком охотно согласился Дроздов, – будем считать, что личных мотивов не любить Жарко у вас не было. Хотя странно все это.
– Странно что? – не выдержала Анна. – Что я не поставила двоечнице удовлетворительную оценку? Или что не побежала заниматься с ней за деньги, предложенные ее отцом?
– Странно, что вы с таким маниакальным упорством отстаиваете свои принципы. Как будто вам не 26, а все 60.
– Так поступал мой отец.
– А кто был ваш отец?
– Директор средней школы. Учитель математики.
– Ну тогда все ясно, – Дроздов понимающе покачал головой. – Но тогда, понимаете, время было другое. Молодежь тоже была другая, не такая, как сейчас. Те принципы, которые исповедовал ваш отец, устарели.
– Как может устареть совесть? А педагогическая честь?
– Я бы на вашем месте, девушка, не касался чести, – жестко сказал Дроздов. – Девочка мертва, какая тут честь! Были бы вы помягче, почеловечней, и ничего бы не случилось. Вы помните, что говорила Оля перед тем, как покинуть кабинет?
– Она ничего не говорила, только рыдала как безумная.
– Вспомните, она не обещала, что что-нибудь сделает с собой?
– Нет! Неужели вы думаете, что, если бы я такое услышала, отпустила бы ее?
– Хм, – следователь недоверчиво покачал головой. – А ваши студенты опять же утверждают обратное. Они говорят, что слышали, как Жарко говорила сквозь слезы, что не может так больше и не знает, как ей быть.
– Если и говорила, то не в моем присутствии, а уже выйдя из кабинета. Мне она ничего такого не сказала.
– Это мы еще проверим и уточним. – Он выключил диктофон. – Еще пару вопросов не по теме. Вы одна воспитываете дочь?
– Да.
– Ее отец вам помогает?
– Нет. Мы не общаемся.
– У вас есть мужчина? Сожитель?
Анна замялась.
– Да, есть друг. Мы недавно начали встречаться.
– Понятно. А до этого у вас были мужчины?
– А это обязательно – отвечать на такие вопросы? – вспылила Анна.
– Желательно, – спокойно сказал Дроздов, – вы видите, я выключил диктофон. Но я все фиксирую. У меня нет цели вас утопить, но и выйти сухой из воды вам не удастся. Поэтому отвечайте на все, на что можете ответить.
– У меня не было серьезных отношений с тех пор, как родилась дочь.
– А несерьезные?
– Были. Два-три раза.
Он кивнул удовлетворенно.
– Могла ли раздражать вас Жарко?
– Меня? Чем?
– Девочка из богатой семьи. В шоколаде, избалованная. Внешне неказистая, а одета великолепно. Отец опекает ее, готов любые деньги платить. Вас это раздражало? Вы, красивая молодая женщина, вынуждены вести скромный образ жизни, в трудах праведных целыми днями, устаете, да еще ребенок. А тут юная бездельница, дочка богатого папика…
– Не вижу связи, – холодно сказала Анна. – Меня в моей жизни все устраивает. Вы хотите сказать, что я завидовала Жарко? Это просто смешно.
– Мне не смешно, – следователь вздохнул. – Ладно. Напишите все, что сейчас рассказали.
– Вы издеваетесь? – Анна снова почувствовала, что ей ужасно душно. Если сейчас не открыть настежь окно, она упадет в обморок. Дроздов заметил ее состояние.
– Вам нехорошо? Дать воды?
Анна кивнула.
Он подошел к кулеру, наполнил стаканчик и поставил его перед Анной.
– Выпейте и успокойтесь. Не надо дерзить и иронизировать. Положение ваше более чем серьезно. В лучшем случае вы лишитесь работы. В худшем… – Он замялся, потом жестко закончил: – В худшем – попадете за решетку.
– За решетку?!
Анне показалось, что она видит все это во сне. Этот кабинет с цветами на широких подоконниках, с вереницей серых металлических шкафов, ярким прямоугольным плафоном под потолком. Следователя с волосатыми пальцами и рыжими бровями. Пластиковый стаканчик, стоящий перед ней на столе.
– Статья 110 УК РФ, доведение до самоубийства. До двух лет лишения свободы с конфискацией. – Слова падали ей на голову, как кирпичи. – Так что пишите, Анна Анатольевна. Пишите. И еще подписку о невыезде нужно будет заполнить.