ртей застрянут у меня в глотке — самые высокие стены бессильны против хорошо оплаченного предательства. Ты понял меня, мой мальчик? Уяснил? Словом, твои действия таковы — подкупи кого-нибудь из слуг Капулетти, и будешь видеть свою любовь так же часто, как луну на небе!
Ромео в полном восторге назвал меня великим стратегом.
Преувеличил, конечно. Скажу с присущей мне скромностью — ничего особенного в моей мысли не было. Это он слишком поглупел от любви и не заметил такого простого решения, древнего, как вся наука меча и щита.
Перебирая вместе всех известных слуг и доверенных лиц семьи Капулетти, мы остановились, в конце концов, на Кормилице. Лучше и быть не может! — советовал я ему. Баба хоть и нетрезвая, зато пройдошистая как лиса, видно по ее хитрой роже. Если бы старый Капулетти когда-то не имел с ней грех, открыл я ему небольшую семейную тайну, нашептанную мне Розалиной, ее бы давно уже выставили за ворота. А слабость Кормилицы к вину как раз тот крючок, за который легко потянуть. Да и кто ближе всего к юной Джульетте, кто может быть более полезен в твоем случае, чем она?
Ромео слушал меня как оракула, восторгаясь так искренне, что у меня теплело в душе.
Эх, молодость, молодость — колючая, ершистая, самолюбивая, но на диво бесхитростная…
Вот так получилось, что однажды вечером в кабачке папаши Бензарио, в тайной комнате, что специально для таких случаев, сошлись за одним столом Ромео, его доверенный друг Меркуцио и Кормилица.
Все трое пили вино и закусывали по случаю постного дня печеной на вертеле рыбой. А так же похлебкой из овощей, медовыми коврижками с начинкой из фруктов и тушеным в горшке утятиной. Утка, хоть и не рыба, но и не совсем мясо, потому что плавает. А значит, Господь не обидится, соглашались все трое.
После вина и закусок разговор стал еще более душевным и доверительным.
— А что, уважаемая Кормилица, хотелось бы мне узнать — любите ли вы звон монет? — издалека заходил Ромео.
— Кто ж не любит, уважаемые господа! — Кормилица с видимым удовольствием глотнула терпкого греческого вина и от удовольствия еще больше сморщила лицо, без того похожее на сучковатое, обгрызенное жуками полено.
— А звон каких монет вы любите, уважаемая Кормилица? — поддержал друга Меркуцио.
— А своих, благородные юноши! Свои, знаете ли, как-то и звенят по-другому…
— Очень достойное рассуждение, свидетельство вашего ума и тонкого музыкального слуха, — одобрил Ромео. — Только мой друг намеревался спросить, предпочитаете ли вы звон дукатов, или флоринов, или других монет?
— Предпочитаю! — не стала отпираться Кормилица, не забывая прикладываться к вину. — Разных предпочитаю! По мне — любая монета хороша, если она звенит. Еще мой любезный муж, упокой Господь его душу, говаривал — любая монета хороша, если она звенит в твоем кошеле…
— Воистину, ваш добрый муж отличался здравостью суждений и благоразумием! — восхитился Меркуцио.
— Отличался! Как раз этим самым… благоумием! — Кормилица звучно икнула и деликатно вытерла ладонью губы — А уж рука у него была тяжелая — не приведи Господи! — мягко улыбнулась она воспоминаниям. — Как глянет, бывало, орлом этаким, как гаркнет: «Ах ты, грязная шлюха! Ах ты, засаленная подстилка под все городские кости!» Это он мне, значит, любил меня очень, ну и ревновал как помешанный… И тут же как вдарит кулаком по столу, аж все горшки в доме откликаются! А вот еще бывало, вышел он однажды в дом, и, нутром чую, смотрит на меня подозрительно…
Понимая, что почтенная женщина может бесконечно погружаться в прошлое, тогда как ее язык ведет себя все более непослушно, Ромео поспешил перебить Кормилицу:
— А что, уважаемая Кормилица, любите ли вы, скажем, флорины?
— Люблю! Очень, к примеру, уважаю флорины…
— А золотые или серебряные?
Кормилица на минуту задумалась, икнула и снова поспешила взяться за чару с вином.
— Пожалуй, что золотые, — решила она. — Нет, против серебряных флоринов я тоже не держу зла, но золотые как-то больше приходятся по душе…
— А дукаты? — уточнил Меркуцио — Дукаты вы любите, уважаемая Кормилица?
— Очень люблю дукаты! — не стала отпираться та. — Больше того скажу, благородные господа, ежели б мне на выбор кто предложил серебряный флорин или золотой дукат, я бы пожалуй предпочла дукаты!
— А динарии, уважаемая Кормилица? Как вы относитесь к французским золотым динариям?
— Люблю! Прям как увижу у кого золотой динарий, просто в грудях все переворачивается! Вот бы, думаю, хоть взять его в руки, подержать… Не больно-то я, конечно, их видела, золотые-то динарии. Мой муж, упокой Господь его душу, чаще приносил в дом себя и свои кулаки. Но вот однажды, благородные господа…
— Воистину, эта почтенная женщина обладает любвеобильным сердцем! — перебивая ее, восхитился Меркуцио.
— Огромным сердцем! — поддержал Ромео. — С таким сердцем не удивительно, что она предпочитает золото серебру!
Кормилица согласно кивала. А может, покачивалась на скамье. Впрочем, скользнув взглядом по столу с блюдами и кувшинами, она быстро нашла опору, взявшись обеими руками за чару.
Меркуцио поспешил подлить ей вина.
— Вот тут, уважаемая Кормилица, у меня кошель с золотом, — начал Ромео, — и мы как раз думаем…
— Вижу, вижу, мой господин! — оживилась Кормилица. — Уж что, что, уж кошель-то я сразу приметила! Тяжелый кошель у вас на поясе — дай Бог каждому. Уж такое кошель хочешь — не хочешь бросается в глаза. Я и то думаю, как бы сделать так, чтобы молодые господа показали мне его поближе… Уж больно, знаете, понравился мне этот узор на коже… Кожа, надо полагать, из Милана?
— Возможно, что из Милана, — согласился Ромео. — Даже, скорее всего из Милана. Извольте-ка посмотреть сами, уважаемая Кормилица!
— А может, не из Милана, — Кормилица внимательно рассмотрела кошель, нежно баюкая его в руках. — В Милане-то выделывают кожу тонкую, мягкую, а эта, пожалуй, погрубее будет… Сдается мне, эта кожа выделана куда северней, — она вознаградила себя за догадливость долгим глотком вина.
— Возможно, что северней, — сказал Меркуцио.
— Да вы и внутри его рассмотрите, уважаемая Кормилица, — добавил Ромео. — А то и домой возьмите, чтоб рассмотреть повнимательнее…
Кормилица охотно распустила завязки и сунула внутрь мясистый, бесформенный нос. Ромео и Меркуцио заинтересованно наблюдали, как нос почти исчез в кошеле. Потом он снова вынырнул на божий свет, лицо оживилось, а с губ сорвался восхищенный возглас:
— О-ё-ё!.. Матерь Божья Пречистая Дева!.. Господи Боже ты мой Всемогущий и Вседержавный!.. Да будь эта кожа хоть из самого пекла — я ваша, молодые сеньоры! Вейте из меня веревки, ходите по мне ногами, делайте со мной что угодно — я ваша душой и телом, щедрые господа! Можете взять меня, когда вам заблагорассудится!
Она ловко спрятала кошель под передник.
— Ну что вы, уважаемая Кормилица, что угодно — не нужно, — улыбнулся Меркуцио. — Во всяком случае, душа останется при вас и тело — в неприкосновенности.
— Жалко… А то — я готова!
— Я не сомневаюсь, — подтвердил Ромео. — Но от вас, уважаемая Кормилица, требуется, в сущности, не так уж много. Скорее даже мало…
В то утро охота герцога Барталамео Делла Скала была неудачной.
Нет, началось хорошо. Спозаранку загонщики подняли в лесу матерого оленя с рогами ветвистыми, как речи богослова из Рима. Но олень оказался сильным и хитрым. Герцог со своими приближенными рыцарями гнались за ним почти до полудня, до пены загоняя породистых жеребцов. И добыча, казалось, уже близка, вот-вот можно будет метнуть копье в это царственное животное. Несколько предыдущих бросков его рыцарей успеха не имели, и герцог уже предвкушал, как он всадит копье во вскинутую шею и скромно скажет: «Вот так нужно, господа! Ловкость руки диктуется опытностью, а не азартом!»
Но — олень вдруг вильнул ветвями рогов, снова сделал хитрую петлю по лесу, и ушел в нагромождение скал. И пропал! Будто в воду канул. Словно это не олень был, а горный козел!
Собаки, преследующие его, лишь беспомощно скользили когтями, пытаясь запрыгнуть на крутые камни, и захлебывались бессильным лаем.
От досады герцог приказал всем спешиться, и преследовать животное бегом. Кинулся в скалы первым, начал карабкаться, упал и ушиб колено. Поднялся, пожал плечами и усмехнулся:
— Ну что ж, господа, думаю, продолжать не имеет смысла! Клянусь Распятием Христовым, именно так сказал святой Георгио Победосный, отрубив дракону последнюю голову… Сдается мне, этот олень заслужил жизнь в награду за ловкость козла. А мы, господа, проворонили свой сегодняшний ужин!
Прихрамывая, герцог спустился с камней. Несмотря на поврежденную ногу, взлетел в седло как подобает воину — еле коснувшись ногою стремени. Охнул, поморщился и тронул жеребца шагом.
Свита следовала за ним в некотором отдалении. Все знали, неудачу на охоте герцог принимает почти так же близко к сердцу как неприятности в военных компаниях. А именно эти два занятия, он, истинный аристократ крови, ставит выше остальных для мужчины.
«Война и охота! — всегда подчеркивал он. — Война и охота, господа, — это те два занятия, во время которых живешь. А городская политика нашей милой Вероны, эта мутная похлебка с жабами, змеями и пиявками — то, от чего хочется умереть, клянусь мечом воина!»
— Парис! — вдруг окликнул Делла Скала, не оборачиваясь.
Рыцарь Парис пришпорил коня, догнал герцога, и поехал рядом, вежливо отставая всего на полкорпуса лошади.
Несколько минут они ехали молча. Герцог чуть слышно хмыкал, щурился на солнце, обводил взглядом порыжевшие от зноя холмы, поросшие буком и пробковыми дубами. Казалось, он забыл о присутствии рядом рыцаря.
Впрочем, Парис знал, что герцог может забыть, только когда ему это выгодно. Несмотря на нарочитую, воинскую простоту манер герцог Барталамео Дела Скала был совсем не так прост, как стремился выглядеть.