Сначала Кормилица надумала выдать заговорщиков старому Капулетти. Но вовремя сообразила, что награды ей здесь не отломится, а неприятностей — не обберешь. «Ах ты, чертовка старая! — разъярится, небось, Николо. — Ты-то куда смотрела, кобылья морда, в каком стакане свои свинячьи глаза забыла?!»
Раздумывая, Кормилица выхлебала немало любимой мадеры. Объясняла каждому встречному, что скорбит по Джульетте, своей кровиночке, лапочке, ласточке ненаглядной! В доме Капулетти все скорбили, только родители — горестно, а слуги — пользуясь попустительством.
И только когда мадера, казалось, вот сейчас хлынет из ушей, а херес, почти такой же любимый, тоже не лез, ее осенило. Рыцарь Парис! Вот кто ей заплатит! Вот кто обрадуется, узнав, что смерть невесты Джульетты и не смерть вовсе, а вроде как понарошку!
Ничего, ничего! — уговаривала себя Кормилица. Оживят девку, прости Господи, поведут под венец по настоящему, без чернокнижия, а там она сама поймет, что у всех мужиков, в сущности, в штанах одинаково. Ей же лучше будет — жить за рыцарем в почете и неге, а не в изгнании за опальным вертопрахом!
Проспавшись до утра прямо на столе, Кормилица наскоро ополоснула лицо, пожевала, ради свежести дыхания, корешок имбиря и побежала к Парису.
Рыцарь в те дни никуда не выходил из дома.
Очень уж он горюет по смерти невесты, озабоченно шептались слуги, просто сил нет смотреть, как убивается! И добро бы горевал, как все благородные господа, за бутылкой или кувшином. Так нет — просто сидел за столом, уставившись в угол. Один!
С вином-то, понятно, человек может и в одиночку беседовать, но как он может беседовать с пустотой? В пустоте ясно же кто заводится, какая нехорошая сила корчит оттуда рожи!
Так что настроение в доме было как на корабле перед штормом. Того и гляди, рыцарь закончит горевать и выскочит из затворничества в ярости и с мечом! Начнет направо-налево рубить встречных-поперечных!
Поэтому Кормилицу, хоть бабу с виду и подозрительную, пропустили к рыцарю беспрепятственно. Даже интересно, выйдет она от него на своих ногах, или придется ее выносить по частям?
Подслушивать под дверью тоже храбрецов не нашлось, хотя некоторые смельчаки и подбивали друг друга.
Нет, сначала в покоях рыцаря было тихо и мирно. Слугам удалось заглянуть на миг и убедиться, что старая карга журчит ему речи почти в самое ухо, а Парис растерянно и недоуменно слушает…
Зато потом, вдруг, внутри раздался такой рев, словно там подняли из берлоги медведя! Дверь, выбитая ударом ноги, распахнулась, и из нее ошпаренным бесом выскочил рыцарь. С мечом в руке! С перекошенным яростью лицом и боевыми возгласами на устах!
За ним, все видели, бежала страшная баба, охала и непонятно вскрикивала:
— А деньги-то, рыцарь, деньги! Господин Парис! Заплатить же!
Но тут уж слугам было не до наблюдений, в доме прятались кто куда. Благо, Парис быстро умчался со всей своей яростью, по пути лишь разрубив кресло и опрокинув кое какую утварь. А куда делась страшная баба — кто ее знает…
Если ангел-хранитель ее несчастлив, и она, паче чаянья, догнала рыцаря, то уж числить ее среди живых — резона нет! — сошлись во мнении слуги.
Выскочив за ворота дома, Кормилица почти сразу потеряла из виду рыцаря. Тот мелькнул где-то впереди и тут же пропал в переулках.
Не человек — сатана, раз умеет так бегать! А у нее — колотье в боку и ноги подкашиваются словно тряпочные! И в грудях все хрипит, словно дикие коты там клубком катаются…
Обессилев, Кормилица опустилась прямо на камни мостовой и все равно не могла отдышаться.
Легче Богу душу отдать, чем так бегать, в ее-то годы…
Интересно, какой идиот уверял ее, что рыцарь Парис известен своей холодной сдержанностью? Кто утверждал, что он считается одним из самых спокойных и молчаливых рыцарей герцога?
Ну, уж если этот спокойный, то беспокойные-то каковы?! Чертей запрягают и на них вскачь несутся?! Или сразу с самим сатаной выплясывают в обнимку?!
Ох, Мать Богородица Пресвятая Дева Заступница — спаси-сохрани…
В ушах от криков Париса до сих пор словно колокола звенели, и Кормилица долго и беспомощно трясла головой.
Нет, ну, кто ожидал-то? Сидел, молчал… И что же она, дура, не начала с денег? — ругала она себя. Заплати, мол, сначала, а потом слушай — так надо было…
Ох, дура, дура… И что же она такое наделала, кляча старая?! И главное, получается — совсем даром…
Ромео гнал жеребца к Вероне.
Это была безумная скачка.
Ночь опустилась быстро и незаметно, зажглись в темнеющей вышине холодные огоньки звезд, выкатился на небосклон масляный круг луны. В темноте казалось, подкованные копыта жеребца высекают искры из дорожных камней.
«В могиле! В могиле! В могиле!» — выстукивали копыта, и Ромео все подгонял и подгонял коня. Ветер свистел в ушах, и оставалось лишь молить Бога, что бы на темной дороге не подвернулась незаметная рытвина.
«В могиле! В могиле! В могиле!..»
Я уже имел честь сообщить, что настроение у этого юноши было столь же изменчивым, как улыбки ломабардских банкиров. Миранда Ласкано, дом Чезаре — все было мгновенно забыто. Даже странно вспомнить, что еще утром он был всерьез озабочен капризами какой-то чернявой девицы… Мог думать о своей Джулии словно бы в шутку, с оттенком пересыщения! — корил себя Ромео… Тогда как она, уже холодная, недвижимая… Пока он!.. Она!..
Проклятие сатаны, это ветер выдавливает слезы или они вдруг сами закапали?!
«В могиле! В могиле! В могиле!..»
Он как-то сразу понял, что с Джульеттой действительно стряслась беда. Даже не усомнился в известии святого отца. И — как проснулся! Как будто морок от него отступил!
Еще раз отмечу, сеньоры и сеньориты, эту особенность характера юного Ромео — ему, чтобы жить во всю силу, словно всегда нужно было чувствовать близкую боль и горечь…
К счастью, жеребец Ромео попался выносливый, исправно оставлял под копытами лигу за лигой, тяжело всхрапывая и роняя с боков хлопья пены.
Конь упал только перед самой Вероной. Вдруг захрипел, пошатнулся и начал медленно оседать вбок, часто перебирая ногами. Ромео успел спрыгнуть с него в последний момент.
Дальше он побежал на своих двоих.
С высоты холма уже было видно, как темнеют у горизонта высокие стены Веронской крепости. А до городского кладбища — еще ближе…
У кладбищенской стены Ромео остановился, согнувшись, и долго не мог отдышаться. Потом собрался с силами и перемахнул ограду.
Усыпальницы богатых гвельфов были далеко в стороне от склепов знатных гибеллинов, словно покойники и здесь могли сцепиться на политической почве. Их часть кладбища Ромео знал плохо. Ему пришлось поплутать в этом городе мертвых, прежде чем он вышел к гробнице с высоким куполом, увенчанной гербом Капулетти.
Теперь, чем ближе Ромео подходил, тем медленнее он шел. Ему вдруг пришла в голову вполне здравая мысль, которая, мне кажется, должна была посетить его куда раньше. Он сообразил, что, может, не так понял сообщение монаха. Джульетта в могиле — да… Но, может, монах имел в виду — Джульетта в могиле Тибальта оставила тебе записку… Или что-то другое, подобное.
Зачем обязательно предполагать трагичный конец? Откуда, почему? Когда он покидал Верону, у Джулии даже насморка не было…
В сущности, за чем дело стало? Сейчас откроет склеп и убедится, что нет там никакого гроба любимой… Еще потом посмеется с ней вместе, как он ее вдруг похоронил…
Эта мысли его ободрили, и он уже по-другому, с большим вниманием и осторожностью начал оглядывать каменные вензеля склепов, темные двери и приржавевшие ограды, залитые мертвенным светом луны.
Ночь, кладбище, особая, глубокая тишина усыпальниц — тут любого храбреца проберет невольная дрожь…
Когда от темной гробницы Капулетти отделилась такая же темная тень, Ромео едва не вскрикнул, присев от испуга. Ему показалось, сам покойный Тибальт вышел приветствовать своего убийцу.
Он начал отчаянно креститься, лихорадочно вспоминая слова молитв.
Чужой голос, такой отчетливый в тишине, разрушил наваждение:
— Так ты пришел, юный Монтекки. Что ж, я ждал тебя!
Нет, не Тибальт, с облегчением мелькнуло у Ромео. Но голос будто знаком… Кто же?
Ах, да, рыцарь Парис! — узнал, наконец, он. Жених его маленькой жены… Этот-то что тут делает?
— Долго ждал! — повторил рыцарь. — Я знал, что ты придешь к гробу Джульетты. Рано или поздно — придешь!
Гроб Джульетты? Значит, все-таки, гроб…
Отчаянье снова плеснулось в душе горькой морской волной. Но — придало силы и заставило выпрямиться.
— Уходи, рыцарь! Я не хочу тебе зла, — глухо сказал Ромео.
— Зла? Мне? Все зло ты мне уже сделал! Ты, мальчишка, щенок, разрушил мою любовь! Ты соблазнил мою невесту!
— Твою? Невесту? Она жена мне! И уходи, рыцарь, добром прошу! Я пришел проститься с женой, и мне нет дела до остальных!
— С женой? Вот как?! Скажи лучше — со вдовой!
Парис неторопливо, уверено поднял перед собой длинное жало меча. Ромео тоже выхватил свой клинок.
Боевой рыцарский меч тяжелее и длиннее обычной городской шпаги. И был он в умелых руках. Ромео пришлось больше уворачиваться от выпадов рыцаря, чем отражать удары. Конечно, это не Тибальт…
Воин Парис с детства учился владеть мечом, с тех пор, как у малыша хватило сил поднять сталь. Сейчас лишь природная ловкость и глазомер Ромео позволяли ему ускользать от тяжелых, резких ударов. Да, гнев и отчаянье придавали сил, но где-то в глубине души Ромео сознавал, что их поединок не продлиться долго. Парис сильнее, опытнее, и оружие у него лучше.
Впрочем, теперь уже все равно! Раз Джулии нет…
Парис тоже чувствовал свое превосходство. Не торопился, играл с ним как кошка с мышью, загадочно усмехаясь. Две раны он уже нанес Ромео — левый бок явно набухал кровью, и бедро саднило. Может, меч ужалил и больше, юноше некогда было разбирать.