– Он, должно быть, сейчас будь здоров как наловчился, – сказал я. – Бог знает, на чем они живут… не иначе как на строгой диете из лангустов и курятины.
– Да ну что ты, – возразил Сала. – Курица нынче дорога, не подступишься.
Я рассмеялся.
– Йимон их стреляет из гарпунного ружья.
– Боже всемогущий! – воскликнул Сала. – Да здесь же страна вуду; местные его зарежут, как нечего делать!
Я дернул плечом. Во мне с самого начала жило предположение, что рано или поздно дело закончится этим: Йимона убьет какая-нибудь безликая толпа. В свое время я тоже был таким. Хотел всего и сразу, и не было на свете такого препятствия, перед которым бы я спасовал. С той поры я узнал, что кое-какие вещи много крупнее, нежели представляется на расстоянии, а сейчас я даже не был уверен, чего удастся мне достичь, да и достоин ли я этого. Йимону предстояло усвоить то же самое – или его как пить дать укокошат.
Вот что я себе говорил теми раскаленными вечерами в Сан-Хуане, когда мне было тридцать, когда рубашка липла к потной спине, и я чувствовал жуткую тоску, что все мои задиристые, самоуверенные деньки позади и все теперь покатится под горку. Жутковатое было времечко, и мои фаталистические взгляды на Йимона объяснялись скорее не убежденностью, а необходимостью, коль скоро стоило мне увидеть хоть малейшую оптимистическую перспективу в его судьбе, как тут же пришлось бы признать массу горьких вещей о самом себе.
После часовой езды под палящим солнцем мы наконец добрались до Фахардо и немедленно остановились у ближайшего бара. Пропустив по стаканчику, взошли на холм в пригороде, где Сала битый час возился с выбором наилучшего ракурса для своей фотокамеры. Когда дело касалось работы, он был ревностным педантом, сколь бы презрительно ни относился к самому поручению. «Единственный профи на всем острове», он считал, что обязан поддерживать хоть какую-то репутацию.
Потом мы купили пару бутылок рома и пакет льда и вернулись к съезду, который должен был привести нас к пляжному домику Йимона. Дорога оказалась асфальтирована вплоть до берега Рио-Гранде-де-Лолса, где пара туземцев держала паром. За машину они истребовали с нас доллар, после чего перевезли на тот берег, за весь путь не сказав ни единого слова. Стоя на солнце возле машины и разглядывая воду, я чувствовал себя пилигримом, пересекающим Ганг, пока паромщики, налегая на шесты, толкали нас к пальмовой рощице на противоположном берегу. Наконец мы ударились о причал, они пришвартовали паром, и Сала вывел машину на твердую землю.
Отсюда до Йимона оставалось миль пять по грунтовке. Сала чертыхался всю дорогу и клялся, что вернулся бы назад, кабы не перспектива потратить еще один доллар на обратную перевозку через реку. «Фиат» трясся и подпрыгивал на колдобинах, и я ожидал, что он вот-вот развалится на куски. По дороге мы миновали группу голых детей, которые забрасывали камнями какую-то шавку на обочине. Сала остановился, сделал несколько снимков.
– Господи, – пробормотал он, – ты только взгляни на этих волчат! Нам сильно повезет унести отсюда ноги.
Йимон, во все тех же нестираных черных плавках, возился во дворе – сколачивал полочку из подобранного на берегу плавника. Здесь стало уютнее: дворик наполовину был прикрыт навесом из пальмовых веток, а в образовавшейся тени стояли два раскладных парусиновых шезлонга, будто в фешенебельном пляжном клубе.
– Ого! – сказал я. – Ты где их раздобыл?
– У цыган. Пятерка за штуку. Набось в городе сперли.
– А где Шено? – спросил Сала.
Йимон показал на пляж.
– Загорает. Устраивает шоу для местных; им нравится.
Сала принес из машины ром и пакет со льдом. Йимон счастливо прищелкнул языком и высыпал кубики в ведерко возле двери.
– Вот спасибо! Я от этой нищеты уже, по-моему, спятил. Мы даже льда не можем себе позволить.
– Слушай, – покрутил я головой, – тебе пора работу искать.
Он рассмеялся и заполнил льдом три стакана.
– Меня пока что Лоттерман занимает. Похоже, свои денежки я таки получу.
Тут появилась Шено; она возвращалась с моря в прежнем белом бикини и с громадным пляжным полотенцем. Она улыбнулась Йимону.
– Опять приходили. Я слышала, как они там переговариваются.
– Черт возьми! – вспылил Йимон. – Какого рожна ты туда шляешься? Да что с тобой такое?!
Она опять улыбнулась и села, подложив полотенце.
– Потому что там мое любимое место. С какой стати я должна от него отказываться?
Йимон обернулся ко мне:
– Нет, ты представляешь: она уходит на пляж и раздевается там догола… а местные прячутся за пальмами и подглядывают.
– И вовсе не всегда, – быстро сказала Шено. – Обычно только по выходным.
Йимон наклонился и заорал на нее:
– Да? Ну и дура! Не смей туда носа казать! С этого момента валяться голой будешь здесь! Да чтоб я провалился, если каждую секунду буду думать про то, как тебя могут изнасиловать. – Он возмущенно затряс головой. – Уж поверь: будешь дразнить этих ублюдков, они тебе покажут, что почем. И правильно сделают!
Шено не отрывала глаз от бетона. Мне стало ее жалко, и я поднялся сделать ей выпить. Когда подал ей стакан, она благодарно вскинула глаза и сделала длинный-предлинный глоток.
– Ага, пей больше! Мы еще пригласим твоих дружков, вот веселье-то будет! – Йимон устало откинулся в шезлонге. – A-а, «дольче вита», мать ее… – пробормотал он.
Мы сидели, потягивали из стаканов; Шено упорно молчала, разглагольствовал по большей части Йимон, потом он встал и взял в руки кокос, валявшийся в песке возле патио.
– Пошли сыгранем.
Я был рад любому предлогу рассеять атмосферу, поэтому поставил стакан и отбежал в сторону, неловко принимая пас. Йимон пустил кокос по идеальной дуге, но он ударил меня по ладоням как свинцовое ядро, и я его выронил.
– Давай на пляж! – крикнул он. – Там полно места, хоть побегаем.
Я кивнул и знаком поманил Салу, но фотограф помотал головой.
– Валяйте, играйте, – буркнул он. – У нас с Шено серьезный разговор.
Та нерешительно улыбнулась и махнула нам рукой.
– Идите, идите.
Я съехал по склону на плотный пляжный песок. Йимон вскинул руку и наискосок помчался к кромке прибоя. Я швырнул кокос по высокой длинной дуге; тот пролетел над ним и шлепнулся в воду, взметнув брызги. Йимон прыгнул в море, скрылся на секунду, затем вынырнул с кокосом на вытянутых руках.
Я повернулся и кинулся бежать, пока «мяч» валился на меня из жаркого синего голубого неба. Вновь больно ударило по рукам, но на этот раз я его удержал. Было приятно поймать длинную передачу. Мы обменивались короткими, центровыми пассами, швыряли длинные передачи вдоль боковых линий, и по истечении некоторого времени мне показалось, будто мы заняты каким-то священным ритуалом, постановкой, которой воспроизводим все наши юные субботы – мы, нынешние экспатрианты, оторванные от игр и шума пьяных стадионов, слепые к фальшивым цветам счастливых спектаклей – после многих лет насмешек в адрес футбола и всего того, что он собой олицетворял, я очутился на пустом карибском пляже и выписывал ногами дурацкие узоры передач с усердием фаната дворовой команды.
Пока мы носились туда-сюда, падали и зарывались в прибой, я припомнил собственные субботы в Вандербильте и красоту игры того защитника от «Джорджия-Тек», который все глубже и глубже топил нашу команду. Его мускулистая фигура в золотистой футболке… а вот я лечу, угодив ногой в ямку, которой никогда здесь раньше не было… сижу неприкаянный на скамейке запасных… дикий рев трибун по обеим сторонам… наконец-то этого ублюдка сбили с ног… только б увернуться от «быков», что мчат к тебе как пушечные ядра… потом вновь встать в стенку и встретить лицом эту жуткую машину… Да, то была не игра, а сущая пытка, но прекрасная в своем роде; вот мужики, которые в жизни больше не сыграют так, как это у них получилось сегодня, и даже не поймут, откуда что взялось. Сущие бандиты и тупицы, громадные мясные туши, натренированные до отточенного мастерства; каким-то образом они овладели искусством этих запутанных розыгрышей и передач и в отдельные моменты превращались в художников…
Наконец я утомился и мы вернулись к патио, где Сала и Шено до сих пор о чем-то разговаривали. Похоже, они немножко набрались, а после нескольких минут разговора я сообразил, что Шено на самом деле уже поплыла. Она то и дело хихикала по поводу и без повода, а потом принялась передразнивать южный акцент Йимона.
Мы еще посидели где-то с час, благодушно посмеиваясь над ней и поглядывая на солнце, клонившееся в сторону Ямайки и Мексиканского залива. В голове вдруг промелькнуло, что в Мехико еще светло. Я там никогда не был, и меня вдруг разобрало невероятное любопытство. Несколько часов, проведенных за ромом, в сочетании с растущей неприязнью к Пуэрто-Рико довели до того, что я был готов сорваться в город, пошвырять шмотки в чемодан и вылететь первым же рейсом в западном направлении. А почему нет? Я даже не успел обналичить чек за эту неделю, в банке есть несколько сотен, тут меня ничто не держит… так почему бы и нет, черт возьми?
Я обернулся к Сале:
– Сколько стоит отсюда до Мехико?
Он пожал плечами и отхлебнул рому.
– Слишком много, – последовал ответ. – А что? Решил свалить?
Я кивнул.
– Да вот подумываю.
Шено вскинула голову; лицо вдруг посерьезнело.
– Пол, вам понравится Мехико.
– Да ты-то откуда все знаешь? – резко отреагировал Йимон.
Она смерила его взглядом, затем уткнулась в свой стакан.
– Вот-вот, – съязвил он. – Давай соси это пойло, еще не нажралась…
– Заткнись! – взвизгнула она, вскакивая на ноги. – Оставь меня в покое, ты, проклятый напыщенный дурак!
Его рука взметнулась так быстро, что я почти не уловил движения; последовал шлепок, когда тыльная часть кисти угодила ей по лицу. Жест был почти что небрежный – ни гнева, ни усилия, – и к тому моменту, когда я понял, что произошло, он уже успел откинуться в шезлонге, бесстрастно наблюдая за тем, как она разразилась слезами. С минуту все молчали, потом Йимон велел ей идти в дом.