– Давай топай. Спать ложись.
Шено перестала плакать, отняла руку от щеки.
– Будь ты проклят, – всхлипнула она.
– Иди-иди.
Она еще с минуту сверлила его взглядом, затем повернулась и скрылась в доме. Мы услышали скрип пружин, когда она упала на раскладушку, после этого всхлипы продолжились.
Йимон поднялся.
– Ладно, – негромко сказал он. – Извините за сцену. – Он задумчиво покивал, глядя на домик. – Пожалуй, я с вами в город съезжу. Что там у нас сегодня?
Сала, очевидно расстроенный, пожал плечами.
– Да ничего, – сказал он. – Хотя я бы поел.
Йимон повернулся к двери.
– Обождите-ка. Пойду оденусь.
Когда он скрылся в доме, Сала посмотрел на меня и печально покачал головой.
– Йимон ее за рабыню держит, – прошептал он. – Жди беды.
Я смотрел в море, на тонущее солнце.
Из домика доносились звуки шагов, но ни одного голоса. Вышел Йимон в светло-коричневом костюме с небрежно повязанным галстуком, закрыл дверь и запер ее снаружи.
– Чтоб не шлялась по ночам, – объяснил он. – Если вообще не отрубится сейчас.
Изнутри раздался взрыв рыданий. Йимон беспомощно развел руками и бросил пиджак в машину.
– Я возьму скутер, чтоб было потом на чем вернуться.
Мы задним ходом выбрались на дорогу и пропустили его вперед. Мотороллер напоминал одну из тех штук, которые сбрасывали на парашютах за линию фронта во Второй мировой: голая рама, окрашенная красной краской, наполовину изъеденной ржавчиной; под сиденьем размещался небольшой мотор, громыхавший под стать многоствольному пулемету Гатлинга. Покрышки успели облысеть до блеска.
Мы следовали за ним по пятам и даже чуть не раздавили пару раз, когда он увязал в песке. Йимон держал высокую скорость, так что нам приходилось нелегко, да еще машина грозила развалиться по такой дороге. Когда проезжали туземную деревушку, на обочину выбежали голые детишки, размахивая руками. Йимон махал в ответ, широченно улыбался, а напоследок приложил к виску руку, отдавая честь в облаке пыли.
На перекрестке с асфальтированной дорогой остановились, и Йимон предложил отправиться в одно знакомое ему местечко, до которого было где-то с милю. «Вполне нормальная еда и дешевая выпивка, – сказал он. – Да к тому же они мне в кредит поверят».
Мы проследовали за ним до указателя «CASA CABRONES»[22]. Стрелка смотрела на грунтовку, уходившую в сторону пляжа. Дорога вела сквозь пальмовую рощу и заканчивалась небольшой парковкой возле жалкой забегаловки со столиками во дворе и музыкальным автоматом возле стойки бара. Если забыть про пальмы и пуэрториканскую клиентуру, она смахивала на третьесортный ресторанчик где-нибудь на американском Среднем Западе. Гирлянда синих фонарей протянулась между двумя столбами с обеих сторон патио; каждые тридцать секунд или вроде того небо рассекал желтый нож прожектора с аэропортовой вышки, примерно в миле от нас.
Я обратил внимание, что единственные гринго в этом кабачке – мы. Все остальные были местные. Они сильно шумели, пели и орали на пару с музыкальным автоматом, однако выглядели при этом усталыми и мрачными. И дело не в ритмической печали мексиканской музыки, а в ревущей пустоте звука, который я не встречал нигде, кроме Пуэрто-Рико: сочетание скулящего стона с угрюмым топотом на фоне увязших в отчаянии голосов.
Это было дико грустно – я не про саму музыку, а про тот факт, что на лучшее их не хватало. Звучали по большей части местные версии американского рок-н-ролла, потерявшего всю свою энергию. Одну из них я узнал: «Мейбеллин». Оригинальный сингл был шлягером, когда я еще ходил в старшие классы. Хорошо помню ее яркий, колоритный стиль… пуэрториканцы превратили ритмичную композицию в повторяющийся погребальный плач, столь же изнуренный и безнадежный, как и лица мужчин, что сейчас выли в одинокой закусочной-развалюхе. Хотя эти типы ни в коем случае не были музыкантами, у меня создалось впечатление, что они пели на публику и в любой момент могли умолкнуть и пустить шляпу по кругу, после чего прикончили бы свою выпивку и тихо растворились в ночи, как клоунская труппа в конце представления, где никто не рассмеялся.
Музыка вдруг стихла, и к проигрывателю бросилось сразу несколько мужчин. Вспыхнула ссора, поток оскорблений – а затем, откуда-то издалека, словно государственный гимн, призванный утихомирить разбушевавшуюся толпу, вплыло медленное позвякивание брамсовой «Колыбельной». Перебранка улеглась; минутное молчание, несколько монеток упало в недра музыкального автомата, и он опять разразился скулящим воем. Мужчины вернулись к барной стойке, смеясь и похлопывая друг друга по спине.
Мы решили некоторое время посидеть просто за выпивкой, а еду отложить на попозже, так что к моменту, когда созрело решение заказать съестное, официант сообщил нам, что кухня успела закрыться.
– Ни черта подобного! – воскликнул Йимон. – Там написано «До полуночи»! – Он показал в сторону таблички, что висела над баром.
Официант помотал головой.
Сала поднял на него глаза.
– Пожалуйста, – сказал он, – вы мой друг. У меня уже сил нет терпеть, я голоден.
Официант вновь помотал головой, уставившись на зеленый блокнот в руке.
Йимон внезапно ударил кулаком по столу. Официант состроил испуганную гримасу и убежал куда-то за бар. Все обернулись в нашу сторону.
– Мяса давай! – крикнул Йимон. – И еще рому!
Из кухни выскочил толстенький коротышка в белой рубашке с короткими рукавами и похлопал Йимона по плечу.
– Хорошие ребята, – сказал он, встревоженно улыбаясь. – Хорошие клиенты… не надо неприятность, о’кей?
Йимон посмотрел на него.
– Мы всего лишь хотим мяса, – мирным тоном промолвил он. – И еще по стаканчику.
Коротышка покачал головой.
– Нет ужина после десяти. Видите? – Он ткнул пальцем в сторону часов. Стрелки показывали двадцать минут одиннадцатого.
– А вон там написано «До полуночи», – повторил Йимон.
Тот вновь помотал головой.
– А в чем дело-то? – спросил Сала. – На стейк пяти минут хватит. И черт с ней, с картошкой.
Йимон поднял стакан.
– Давайте возьмем три выпивки, – сказал он, показывая три пальца бармену.
Коротышка, который, судя по всему, был здесь управляющим, кивнул, затем удалился. Я решил, что кризис миновал.
Через минуту управляющий вернулся, принеся с собой наш чек – небольшой зеленый листок, на котором было написано $11,50, – и положил его на стол.
– Ладно, потом, – сказал Йимон.
Управляющий хлопнул в ладоши.
– О’кей, – сердито заявил он. – Вы платить. – И вытянул ладонь вперед.
Йимон смахнул чек со стола.
– Я сказал «потом».
Управляющий подобрал листок с пола.
– Платить! – взвизгнул он. – Платить сейчас!
У Йимона побагровело лицо, и он приподнялся со стула.
– Заплачу! А теперь пошел вон отсюда и тащи нам мясо!
Управляющий поколебался с мгновение, затем прыгнул вперед и с размаху шлепнул чеком о стол.
– Платить сейчас! Платить сейчас и уходить, я звонить в полиция!
Не успел он докончить фразу, как Йимон сгреб в кулак ворот его рубашки.
– Ты, ублюдок дешевый! Будешь орать, никогда не получишь свои деньги.
Я следил за мужиками у барной стойки. Те вылупили глаза и напряглись, как свора собак. Бармен развернулся к двери, готовый то ли пуститься наутек, то ли бежать за мачете – я так и не понял.
Успев потерять самообладание, управляющий показал нам кулак и провизжал:
– Платить, проклятые янки! Платить и уходить вон!
Он смерил нас взглядом, после чего отбежал к бармену и что-то зашептал тому на ухо.
Йимон встал и набросил пиджак на плечи.
– Пошли отсюда. С этим козлом я потом разберусь.
Похоже, перспектива беспомощно смотреть, как уходят наглецы, не заплатившие по счету, привела управляющего в ужас. Он увязался за нами до парковки, поочередно выкрикивая то проклятия, то мольбы.
– Платить сейчас! – выл он. – Вы будете платить?.. Вы смотреть, полиция уже едет… не надо полиция, просто платить!
Я решил, что парень окончательно спятил, и теперь мне хотелось только одного: чтобы он от нас отстал.
– Господи, – сказал я. – Да давайте заплатим, подумаешь.
– Вот-вот, – кивнул Сала, доставая бумажник. – Меня уже тошнит от них.
– Не суетись, – остановил его Йимон. – Он знает, что я заплачу. – Он швырнул пиджак в машину, затем обернулся к управляющему: – Ты, псих вонючий, возьми себя в руки!
Мы сели в машину. Как только Йимон завел скутер, управляющий бросился в бар и стал что-то кричать сидевшим там мужикам. Его вопли разрывали воздух, а мы тем временем тронулись вслед за Йимоном по длинной подъездной дорожке. Йимон отказывался торопиться и лениво катил вперед, словно был заворожен пейзажем; через несколько секунд пара больших пикапов, набитых орущими пуэрториканцами, повисла у нас на хвосте. Машины у них были американские, и «фиат» они раздавили бы как таракана.
– Ну ни хрена себе, – раз за разом повторял Сала. – Нас сейчас прикончат.
Когда мы выехали на асфальт, Йимон, притормозив, пропустил нас вперед. Мы проехали еще несколько ярдов, остановились, и я прокричал ему:
– Давай быстрей! Уносим ноги!..
Тут возле него возникли машины, и я увидел, как он вскинул руки, словно получил удар. Йимон спрыгнул со скутера, не обратив внимания, что тот завалился набок, и сгреб в охапку мужика, чья голова высовывалась из окна. Практически в ту же секунду подъехала полиция. Четверка «фараонов» выскочила из небольшого синего «фольксвагена», размахивая дубинками. Пуэрториканцы дико взревели, посыпались из своих пикапов. Меня так и подмывало улизнуть, но я не успел: нас мгновенно окружили. Один из полицейских подскочил к Йимону и толкнул его в грудь.
– Вор! – крикнул он. – Ты что, решил, гринго могут бесплатно пить в Пуэрто-Рико?!
Обе дверцы «фиата» распахнулись, и нас с Салой потащили наружу. Я вырывался, как мог, однако за руки меня держало несколько человек. Где-то рядом звучал голос Йимона, он беспрестанно повторял: «Да этот козел на меня плюнул, этот козел на меня плюнул…»