Когда я вернулся в редакцию, Сала позвал меня к своему столу и показал выпуск «El Diario». На первой полосе красовалась наша фотография. Себя я едва узнал: глазки с прищуром, вид жуликоватый, сижу сгорбившись на скамье подсудимых как закоренелый рецидивист. Сала выглядел вдрызг пьяным, а Йимон напоминал буйнопомешанного.
– Когда же нас успели щелкнуть? – спросил я.
– Не помню, – ответил он. – Но что получилось, то получилось.
Под снимком располагалась небольшая заметка.
– Что тут написано?
– То же самое, что тот полицейский рассказал, – пожал плечами он. – Считай, повезет, если нас не линчуют.
– А Лоттерман что?
– Да ничего. Он до сих пор в Понсе.
На меня потихоньку начинал накатываться страх.
– Теперь с пистолетом не расставайся, – получил я совет от Моберга. – За тобой будут охотиться. Я этих свиней знаю: они попытаются тебя прикончить.
К шести часам я был в такой депрессии, что бросил работу и отправился к Алу.
Едва я свернул на Кайе-О’Лири, как услышал кативший навстречу скутер Йимона. На этих узких улочках он издавал адский рев, разносившийся кварталов на шесть. К таверне мы прибыли одновременно. Шено сидела за спиной Йимона и соскочила на землю, когда он выключил мотор. Оба выглядели подшофе. По пути к патио мы заказали гамбургеры и ром.
– Тучи сгущаются, – сообщил я, пододвигая стул для Шено.
Йимон нахмурился.
– Эта сволочь Лоттерман увильнул от сегодняшнего слушания. Черт знает что… Народ из министерства труда увидел наш снимок в «El Diario». Я даже рад, что Лоттерман не пришел. А то мог бы выиграть.
– Я бы не удивился. Не фотография, а чистый ужас. – Я покачал головой. – Лоттерман в Понсе, нам еще повезло.
– Проклятие! Деньги мне нужны не позднее выходных. Мы собрались на Сент-Томас смотреть карнавал.
– Ах да, – кивнул я. – Слышал я о них… Говорят, дым коромыслом.
– А я слышала, что там замечательно! – воскликнула Шено. – Там так же хорошо, как и на Тринидаде!
– Хочешь, поехали с нами? – предложил Йимон. – А Лоттерману скажешь, что собрался написать репортаж.
– Хм, недурно, – сказал я. – А то от Сан-Хуана у меня уже крыша едет.
Йимон собрался что-то добавить, но его прервала Шено.
– Сколько сейчас времени? – встревоженно спросила она.
Я взглянул на часы.
– Почти семь.
– Мне надо идти… начало ровно в семь. – Она взяла со стола свою сумочку и направилась к двери. – Вернусь через час. Смотрите, не напейтесь.
Я поглядел на Йимона.
– Да какая-то церемония в соборе, – устало пояснил он. – Один бог знает, что это такое, но ей приспичило посмотреть.
Я улыбнулся и покачал головой.
Он кивнул.
– Вот именно. Черт знает, что такое. Понятия не имею, что с ней делать.
– В смысле?
– Да осточертело мне это место; пора, наверное, уезжать.
– А… Кстати, чуть не забыл. У Сандерсона для тебя есть работенка, писать туристические заметки. Его высокие моральные качества требуют, чтобы сделанные им вчерашние заявления были оправданы.
Йимон простонал.
– Господи, записки путешественника… Как низко может пасть человек?
– Это ты с ним сам выясняй, – сказал я. – Он хочет, чтобы ты к нему зашел.
Йимон откинулся на спинку стула и уставился в никуда. Пауза затягивалась.
– Его моральные качества… – наконец произнес он, словно анатомируя это слово. – Сдается мне, что у субчика вроде Сандерсона моральных качеств столько же, сколько у козла-провокатора.
Я отхлебнул из стакана.
– Что вообще тебя к нему тянет? Ты постоянно к нему ходишь… может, я чего-то в нем не заметил?
– Не знаю, – сказал я. – А что ты заметил?
– Не так уж и много. Я знаю, что говорит Сала: дескать, Сандерсон педик, ну и, конечно, дутый журналист, выскочка и еще бог знает что. – Он помолчал. – Однако Сала любит швыряться такими словечками: дутый, выскочка, педик… и что с того? Вот мне и не ясно, что ты в этом типе отыскал.
Теперь-то я понял, что имел в виду Сала своей ремаркой, когда мы здесь завтракали. И еще я чувствовал, что любые слова, которые я сейчас скажу про Сандерсона, будут критически важны – не для него, а для меня. Раз уж я знал, почему имею с ним дело, и причины мои к тому же были весьма крохотными: он был «своим», а я нет; он выглядел вполне надежной дорожкой к тем вещам, которых мне не хватало… С другой стороны, в нем действительно имелось нечто, что мне импонировало. Скажем, завораживала его борьба с самим собой: прожженный светский хитрец медленно, но верно выдавливает из себя парнишку из Канзаса. Помнится, он сам мне заявил, что канзасский Хал Сандерсон умер, когда его поезд прибыл в Нью-Йорк; любой человек, который может такое про себя сказать, да еще с гордостью, стоит того, чтобы к нему прислушиваться… если, конечно, у тебя нет более интересного способа убить время.
Из размышлений меня вывел голос Йимона:
– Ладно. Раз уж ты так напрягся, в нем, наверное, действительно что-то есть, хотя я все равно думаю, что он поганец.
– Ты слишком много думаешь, – сказал я.
– Так ведь приходится, – буркнул он. – В том-то и соль: я ухожу в отпуск от раздумий… Самый обычный отпуск: расслабляешься на две недели, а потом пятьдесят недель наверстываешь упущенное.
– Что-то я тебя не догоняю, – сказал я.
Он усмехнулся.
– Ты не дал мне закончить. Помнишь, мы говорили насчет Шено, а ты взял и непонятно с какой стати упомянул этого козла-провокатора.
– Ладно, – сказал я. – Так что там с ней? Или это просто твоя манера дать понять, что ты ее мне с рук на руки сдаешь?
Йимон побарабанил по столу пальцами.
– Зря ты, Кемп. Я слишком консервативно отношусь к обмену девчонками… особенно когда речь идет о той, что мне нравится.
Он произнес это вполне спокойно, однако в голосе прозвучала раздраженная нотка.
Я помотал головой:
– Никак я тебя в толк не возьму… Не ожидал такого услышать.
– А от меня и не надо чего-то ожидать, – сказал он, вновь принимая непринужденный вид. – Я просто размышляю вслух… хотя и редко.
– Знаем, знаем.
Он отхлебнул из своего стакана.
– Я весь вчерашний день думал. Пора отсюда сваливать, а я понятия не имею, что делать с Шено.
– А куда ж ты собрался? – спросил я.
Он пожал плечами.
– Не знаю… Может, подамся на острова, а может, и в Европу.
– Европа вполне себе ничего, – кивнул я. – Если только у тебя есть работа.
– Это не для меня, – сказал Йимон.
– Ну-у… пожалуй, – согласился я.
– Так вот об этом-то я и думал. И сам себя спрашивал: какого черта меня вдруг потянуло в Европу? На кой ляд?
Я пожал плечами.
– А почему бы и нет?
– Знаешь, я не был дома три года, но последний раз, когда туда заезжал, провел массу времени в лесу.
– Я опять за тобой не поспеваю. Я даже не знаю, откуда ты родом.
– Из местечка под названием Лондон, штат Кентукки. Округ Лорел… то что надо для желающих исчезнуть.
– Ты собрался исчезнуть? – спросил я.
Йимон кивнул.
– Возможно. Хотя и не в округе Лорел. – Он сделал паузу. – Мой отец решил поиграть со своими деньгами, и мы лишились фермы.
Я закурил.
– А хорошее было место, – произнес он. – Хочешь, стреляй целыми днями… гоняй собак… вообще твори что вздумается, и никто тебя не потревожит.
– Да-а… – протянул я. – Я тоже немного охотился под Сент-Луисом.
Йимон откинулся на спинку стула, глядя на бутылку.
– Я вчера об этом думал, думал… и надумал, что выбрал себе, наверное, не ту дорожку.
– Это как?
– Сам не знаю, – ответил он. – Но такое чувство будто иду по колее, которую проложил кто-то другой, причем очень давно… а вокруг до черта народу.
Я вскинул глаза на банановое дерево и решил его не прерывать.
– И ты такой же, – сказал он. – Мы все идем в одни и те же места, делаем одни и те же вещи, которые люди делали до нас вот уже лет пятьдесят, и мы еще ждем, что нечто вот-вот случится… Знаешь, я ведь мятежник по духу. Ну, допустим, вот я взлетел – и где моя награда?
– Дурак ты. Нет никакой награды и не было никогда.
– Господи, – сказал он. – Ужас. – Он поднес бутылку ко рту и докончил остатки пива. – Мы просто пьяницы, безнадежные пьяницы. Да пошло оно все к черту. Поеду-ка я в какой-нибудь собачий городишко на задворках и стану там пожарным.
Я расхохотался, и в эту минуту вернулась Шено. Мы просидели в патио за выпивкой еще несколько часов, а потом Йимон наконец поднялся и объявил, что им пора домой.
– Так ты подумай насчет Сент-Томаса, – сказал он. – Отчего бы не поиграть, пока играется?
– Отчего бы и нет… – пробормотал я. – Да, наверное, поеду. Развлекусь в последний разок.
Шено помахала мне на прощание и вышла вслед за Йимоном.
Я еще посидел там, но на душе было погано. После разговора с Йимоном и моего снимка в «El Diario» накатили чуть ли не суицидальные настроения. По коже бегали мурашки, и я даже задумался, не начинает ли сказываться вся эта выпивка. Вспомнилась одна заметка, которая на прошлой неделе появилась в «Дейли ньюс»: про заражение местного водопровода какими-то паразитами, крошечными червяками, которые прогрызали кишки. «Господи, – подумал я, – отсюда надо уносить ноги». Я оплатил счет, вылетел на улицу и завертел головой туда-сюда, соображая, куда податься. Идти пешком я боялся – меня могли узнать и избить… и в то же время мысль вернуться домой, в гнездо блох и ядовитых лобковых вшей, в котором я спал последние три месяца, заполнила мою душу ужасом. Наконец я взял такси до «Карибского Хилтона» и засел там в баре в надежде познакомиться с какой-нибудь девицей, которая могла бы пригласить к себе в номер. Однако клюнул на меня футбольный тренер из Атланты – и вскоре предложил прогуляться по пляжу. Я сказал ему, что не прочь прогуляться, только сначала забегу на кухню и позаимствую у них деревянную лопаточку до отбивных.
– Это зачем? – спросил он.
Я недоуменно на него уставился: