– А ты разве не хочешь, чтоб я тебя отшлепал?
Он нервно хихикнул.
– Обожди здесь, – сказал я. – Пойду лопаточку возьму.
Я встал и зашел в уборную, а когда вернулся, его и след простыл.
В баре не было ни одной девушки – только матроны среднего возраста, да лысые мужики в смокингах. Меня била дрожь. «Мать честная, – подумал я, – а вдруг «белочка» начинается?» Я махал стопки одну за другой, лишь бы поскорее напиться. Похоже, все больше и больше людей обращали на меня внимание. Но я не мог говорить. Чувствовал себя одиноким и голым. И слишком одуревшим, чтобы остановиться в гостинице. Идти некуда, кроме как в ту грязную, кишащую тараканами квартиру. Мой единственный дом.
Я включил повсюду свет и распахнул окна, взял стакан и растянулся на раскладушке, собравшись почитать журнал. Из окон тянуло ветерком. Уличный шум был до того сильным, что я бросил читать и выключил свет. По тротуару ходили люди и заглядывали внутрь, однако сейчас меня не было видно. Все время казалось, что вот-вот полезут воришки. Я лежал на спине с бутылкой рома на пупке и прикидывал, как и чем отбиваться.
Если бы у меня был парабеллум, можно было бы наделать в ублюдках дырочки… Я приподнялся на локте и направил палец в сторону окна. Да, отличный вышел бы выстрел. На улице как раз достаточно света, чтобы получился четкий силуэт. Все произошло бы очень быстро, у меня даже не было бы выбора: просто я нажал бы спусковой крючок и оглох от жуткого грохота, вопля, звона и глухого падения тела, перевалившегося через подоконник на улицу. Ну, конечно, собралась бы толпа, и мне, наверное, пришлось бы еще кое-кого подстрелить – из самообороны. А потом появилась бы полиция, и это был бы конец. Они бы меня узнали и, вероятно, убили бы, не выводя из комнаты.
«Господи, – подумал я, – да я ж обречен. Мне не выбраться отсюда живым».
Еще показалось, будто по потолку что-то ползает, а с улицы доносится мое имя. Пробила дрожь, затем пот – и я провалился в бред.
Одиннадцать
После этой ночи гробница Сала была мне уже вот по-сюда. Следующим утром я встал пораньше и отправился в Кондадо на поиски квартиры. Хотелось солнечного света и чистых простыней. И чтоб был холодильник для пива и апельсинового сока. Продукты в кладовке и книги на полках, если вздумается иногда посидеть дома… Мирная улочка за окном и человеческий адрес вместо «п/я такой-то», «до востребования», «передать такому-то» или «вручить по прибытии».
Десятилетняя груда подобных «бродячих» адресов способна придавить человека не хуже сглаза. Начинаешь чувствовать себя Вечным Жидом. Когда у меня лопнуло терпение после очередной ночи, проведенной на вонючей раскладушке в вонючей пещере, где я вообще не хотел появляться, да и не имел на это причин, если не считать экзотики и дешевизны, я решил послать все к чертям. Если это и есть абсолютная свобода, то мне она приелась как не знаю что; теперь я попробую нечто не столь незамутненное и куда более комфортабельное. У меня появится не только адрес, но и машина, а если существует что-либо еще по категории стабилизирующего воздействия, то это тоже станет моим.
В газете встретилось несколько объявлений, однако все предложения были слишком дороги. Наконец я нашел квартирку над чьим-то гаражом. То, что я и хотел: много воздуха, тенистый flamboyán[28] за окном, бамбуковая мебель и новенький холодильник.
Хозяйка запросила сотню, но когда я предложил семьдесят пять, она тут же согласилась. Перед ее домом я заметил машину с громадной табличкой «51», и мадам сказала мне, что они с мужем обеими руками за то, чтобы Пуэрто-Рико дали статус штата; а еще у них в Сан-Хуане собственное кафе «Ла-Бомба». Знаю ли я такое кафе? А ведь в самом деле я его помнил: порой там даже питался, хотя цены и качество еды были несопоставимы. Я сказал ей, что работаю на «Нью-Йорк таймс» и что проведу в Сан-Хуане целый год, сочиняя серию статей насчет присоединения к Штатам. И ради такого дела мне необходима полная уединенность.
Мы поулыбались друг другу, после чего я отдал ей месячный задаток. Когда она попросила еще семьдесят пять на депозит, я ответил, что мой чек на текущие расходы придет на следующей неделе, вот тогда я ей и заплачу. Она снисходительно усмехнулась, и я поспешил убраться, пока она не истребовала с меня еще что-нибудь.
Сознание того, что отныне у меня есть свой собственный угол, здо́рово подняло настроение. Даже если меня уволят, банковские накопления позволят некоторое время продержаться, а коль скоро Сандерсон обещает отстегивать по двадцать пять долларов в день, волноваться вообще не о чем.
Я дошел до Авениды Эшфорд, где сел на автобус в сторону редакции. На пол пути в памяти всплыло, что нынче мой выходной, но я все равно решил туда зайти, чтобы проверить почту. Пока я пересекал редакционный зал, направляясь к почтовым ячейкам, из фотокомнаты меня окликнул Сала.
– Эх, – сказал он, – тебе бы на полчасика раньше появиться. Лоттерман обнаружил, что Моберг от его имени подписал тот залоговый чек в суде, так он его чуть не зарезал ножницами и гнался аж до самой улицы. – Он покачал головой. – Обалдеть. Я уж думал, прости-прощай Моберг.
– Господи боже, – пробормотал я. – Так и что там с чеком? Он заплатит?
– Да, пожалуй. Не то потеряет лицо.
Я неуверенно кивнул. Ну вот, пришел конец моим планам взять автомобиль. Я-то собирался разжиться деньгами у Лоттермана, а долг гасить из собственной зарплаты по десять – пятнадцать долларов в неделю. Я стоял во мраке фотокомнаты и ломал голову в поисках альтернативы, когда Лоттерман высунул голову из своего кабинета и крикнул мне:
– Я хотел с вами поговорить! С вами тоже, Сала… Эй, куда?! Не вздумайте прятаться в своей норе!
Сала его проигнорировал и скрылся в фотокомнате, хотя через несколько секунд появился с пачкой сигарет.
– Прятаться, как же! – фыркнул он достаточно громко, чтобы его мог услышать Лоттерман, да и любой другой человек. – В тот день, когда я начну бегать от сопляков вроде него, я вброшу на ринг полотенце.
Впрочем, как выяснилось, Лоттерман ничего из этого не услышал. Мне еще не доводилось видеть его в таком состоянии. Он пытался говорить свирепо, однако выглядел совсем растерянным, а послушав его некоторое время, я решил, что он близок к апоплексическому удару.
Для начала Лоттерман заявил, насколько это ужасно, что «проклятый псих» Йимон вовлек нас в такую неприятную историю.
– А тут еще и Моберг, – добавил он сквозь стон. – Моберг, спятивший никчемный алкаш, он же меня ограбил! – Лоттерман врезал кулаком по столу. – Не человек, а таракан! Нажрался, вылез вперед и повесил на меня двадцать три сотни долларов! – Он гневно уставился на нас. – Вы хоть понимаете, во что он превратил мой банковский счет? Вы хоть понимаете, во что мне обходится держать газету? Господи всемогущий, ведь я все свои сбережения поставил на кон, и только оттого, что верю в журналистику… А этот гнусный прыщ нагло высовывается и пытается уничтожить меня одним ударом…
– А Йимон! Да я его как только увидел, сказал себе: «Господи, избавься от него поскорее, он же ходячая беда». – Лоттерман погрозил нам пальцем. – Так что не вздумайте к нему приближаться, ясно? Какого черта он вообще здесь еще околачивается? Почему он не уезжает обратно? На какие средства живет?
Мы оба пожали плечами.
– По-моему, у него какой-то трастовый фонд, – сказал я. – Я слышал, он говорил что-то насчет инвестирования.
– Боже всемогущий! – воскликнул Лоттерман. – Только таких, как он, нам не хватает! И еще имел наглость заявить, будто не имеет ни гроша… занял у меня сотню долларов и выбросил ее на паршивый мотоцикл… Нет, вы видели что-нибудь подобное?
Я сказал, что не видел – так же, как и Сала.
– А сейчас он впился мне в глотку, требует чертовых денег, – продолжал Лоттерман. – Ну это мы еще посмотрим, богом клянусь. – Он вновь откинулся на спинку. – Нет, дальше уже некуда. Я только что заплатил тысячу долларов, чтобы вытащить его из тюрьмы… И кого? Опасного психа, который меня же намерен убить! А Моберг… – Лоттерман потряс головой и знаком велел нам очистить кабинет. – Валите отсюда, – заявил он. – Передайте Мобергу, что я его за решетку упеку.
Только мы собрались уйти, как он припомнил кое-что еще.
– Ах да, секунду. Вы только не подумайте, ребята, что я не стал бы вас вытаскивать. Конечно, стал бы… правильно? Вы же сами это знаете?
Мы заверили Лоттермана, что знаем, и оставили его в одиночестве бубнить за столом. Я пошел в архив, где сел и задумался. Машина у меня будет так или иначе, и не важно, на что придется ради этого пойти. Я видел «фольксваген» с откидным верхом за пять сотен, причем вроде бы в хорошем состоянии. Учитывая фантастические цены на машины в Сан-Хуане, я буду считать, что мне сильно повезло, если удастся сторговать его за четыреста.
Я позвонил Сандерсону.
– Слушай, – непринужденно сказал я, – на сколько я могу рассчитывать за ту брошюрку для Зимбургера?
– А что такое? – спросил он.
– Да я насчет аванса. Мне нужна машина.
Сандерсон рассмеялся.
– Машина тебе не нужна – ты просто ее хочешь. Ну и сколько тебе надобно?
– Примерно тысячу. Я не жадный.
– Ты, должно быть, спятил, – ответил он. – Лучшее, что я могу для тебя сделать в текущих обстоятельствах, так это две пятьдесят.
– О’кей, – сказал я. – Капля в море, конечно, но не помешает. И когда можно забрать?
– Завтра утром. Заглянет Зимбургер, да и я считаю, что нам всем надо потолковать и наконец запустить это дело. А дома я этим заниматься не хочу. – Он сделал паузу. – Ты мог бы подскочить к десяти?
– Ладно, – сказал я. – Стало быть, до встречи.
Положив трубку, я сообразил, что ныряю в омут с головой. В конце недели предстоял переезд в мою новую квартиру, а теперь я собрался купить и машину. Сан-Хуан сжимал свою хватку. У меня не было машины лет пять… с тех самых пор, когда я в Париже купил старенький «ситроен» за двадцать пять долларов, а через год, покатавшись на нем по всей Европе, продал за десять. Сейчас же я был готов выбросить четыре сотни на «фольксваген». А впрочем, при этом создавалось чувство, что я продвигаюсь по жизни, что бы там меня ни ждало.