тельно и на дорогой скатерти. Один журналист – сорок долларов в день, труд и развлечения.
После того как я съел двух langostas, пропустил бесконечное число стопок и до крайности утомился от непрерывной болтовни двух морпехов, я поднялся, собираясь уходить.
– Где тут у вас гостиница? – спросил я, нагибаясь за своим кожаным саквояжем.
– Да бросьте, – сказал Мартин. – Я сам вас отвезу в «Кармен».
Мы проехали где-то три квартала вверх по холму до низкого розового здания с гостиничной вывеской. Заведение оказалось пустующим, и Мартин попросил хозяйку дать мне лучший номер, причем за его счет.
Перед уходом он сказал, что завтра подбросит меня до Сент-Томаса на своем прогулочном катере.
– Отходим примерно в десять. Мне там надо быть к полудню. Встреча с другом.
Я знал, что он лукавит, но это было не важно. Мартин напоминал автомеханика, который только что обнаружил существование страховой компании, или юнца, впервые получившего доступ к представительским средствам. Очень хотелось бы поприсутствовать при их встрече с Зимбургером в тот день, когда они оба выяснят правду друг о друге.
Лучший номер в гостинице «Кармен» стоил три доллара и имел балкон, выходивший на город с гаванью. Я наелся до отвала и, очутившись в номере, сразу лег спать.
Два часа спустя меня разбудил стук в дверь.
– Сеньор, – сказал чей-то голос. – Вы будете ужинать с сеньором Царь-рыба, нет?
– Я не голоден, – ответил я. – Только что пообедал.
– Si, – отозвался голос, и с лестницы, ведшей на улицу, донеслись быстрые шаги.
Еще стоял светлый день, ложиться обратно не имело смысла, так что я вышел запастись бутылкой рома и льдом. В одном здании с гостиницей оказался то ли магазинчик, то ли склад, полный выпивки. Развеселый пуэрториканец продал мне бутылку рома за один доллар и пакет льда за два. Я все оплатил и поднялся к себе.
Плеснув в стакан и кинув льда, я вышел посидеть на балкон. Городишко по-прежнему смотрелся безлюдным. Далеко на горизонте проглядывал соседний остров Кулебра, и оттуда доносились глухие звуки разрывов. Припомнились слова Сандерсона, что Кулебра служит учебным полигоном для бомбардировщиков ВМС США. Некогда он был волшебным местом; теперь это кануло в Лету.
Я посидел минут двадцать, а потом по улице проскакал какой-то негр на серой лошаденке. Топот копыт разносился по городу как пистолетные выстрелы. Я проследил за ним до конца улицы, где он исчез за гребнем холма, эхо же продолжало звучать еще долго после того, как он скрылся из виду.
Затем донесся новый звук, на сей раз приглушенное уханье уличного оркестра. Смеркалось, и я не мог сказать, где они играют. Звук стальных барабанов был мягким, притягательным; я просто сидел и слушал, пребывая в мире с самим собой и окружающей вселенной, а холмы за моей спиной окрасились в красно-золотистый цвет под последними косыми лучами солнца.
И пришла ночь. В городе вспыхнули немногочисленные огоньки. Музыка накатывала волнами, как если бы кто-то что-то объяснял в промежутках между хоровым пением, потом все повторялось. На улице подо мной звучали голоса, порой стук копыт очередной лошади.
Городок Исабель-Сегунда казался куда более активным ночью, нежели в течение долгого жаркого дня.
В таком месте чувствуешь себя Хамфри Богартом: сначала тебя привозят на утлом маленьком самолетике, а потом, по какой-то таинственной причине, тебе дают личную комнату с балконом над гаванью, и ты сидишь там и потихоньку пьешь, пока что-нибудь не случится. Я ощущал невероятный разрыв между собой и реальностью. Вот я на Вьекесе, островке до того незначительном, что я никогда о нем не слышал – пока один чокнутый тип меня сюда не доставил, а увозить пожалует другой.
Скоро май. В Нью-Йорке сейчас теплеет, в Лондоне сыро, в Риме жарко… А сам я сижу на Вьекесе, где жарко круглый год и где Нью-Йорк, Лондон и Рим являются всего лишь названиями на карте.
Тут я вспомнил про морпехов… «в этом месяце нет учений»… и еще в памяти всплыла причина моего пребывания здесь. Зимбургер хочет брошюрку… с прицелом на инвесторов… не вздумайте проволынить это дело, не то он…
Мне платили двадцать пять долларов в день, чтобы я погубил единственное место, где впервые за десятилетие почувствовал себя действительно умиротворенным. Мне платили за то, чтобы я, так сказать, помочился в свою же постель, напился, попал за решетку и тем самым стал пешкой в чьей-то гнилой игре, потому как некая шишка должна спасти свое лицо…
Я просидел долгое время, размышляя о множестве вещей. И самой главной из них было подозрение, что мои странные и неподконтрольные инстинкты могут меня разорить еще до того, как появится шанс разбогатеть. Не важно, до какой степени я желал все те вещи, для приобретения которых требовались деньги: всегда находилось какое-то дьявольское течение, что относило меня в сторону – к анархии, нищете и сумасшествию. Безумное заблуждение, что человек способен вести достойную жизнь, не продавая себя на роль козла-провокатора.
Наконец я опьянел и лег спать. На следующее утро меня разбудил Мартин, мы позавтракали и отправились на Сент-Томас. День выдался ярким и синим, переправа на катере прошла замечательно. К моменту, когда мы вошли в гавань Шарлотты-Амалии, я позабыл про Вьекес, Зимбургера и все остальное.
Тринадцать
Я услышал шум еще с моря. Остров нависал над нами подобно громадному травяному кургану, выраставшему из океана, и от него исходил мелодичный гром стальных барабанов, басовитый рокот моторов и людской гул. Шум усилился, когда мы очутились в гавани, и между нами и городом оставалось с пол мили голубой воды, когда раздался первый взрыв. Затем еще и еще, один за другим. Человеческие вопли, завывание труб и ровный барабанный ритм.
В гавани стояло тридцать – сорок яхт; Мартин неторопливо славировал между ними, причалил к незанятому месту у пирса. Я схватил саквояж и выпрыгнул из катера, заявив Мартину, что сильно тороплюсь – должен еще кое-кого отыскать. Он кивнул и сказал, что тоже торопится: ему надо на Сент-Джон поговорить с одним типом насчет лодки.
Я был рад от него избавиться. Он принадлежал к тем людям, которые, очутившись, скажем, в Нью-Йорке, производят впечатление «увлекательных собеседников», но здесь, в его собственном мире, он был лишь мелкой сошкой, да к тому же быстро наскучивал.
Ближе к центру города шум стал вовсе оглушительным. Улицы дрожали от грохота моторов, и я полез вперед, желая узнать, что бы это значило. Когда я пробился к перекрестку, толпа стала до того плотной, что едва давала двигаться. Посреди улицы стоял импровизированный бар; собственно, даже не стоял, а протянулся – он был длиной квартала в три и представлял собой шеренгу деревянных будок, под завязку набитых ромом и виски. В каждой такой будке отчаянно трудились несколько барменов, подкрепляя народ влагой. Я остановился перед вывеской «Ром 25 центов». Поили здесь из бумажных стаканчиков, куда швыряли кусок льда и вливали ром щедрой рукой.
Еще дальше по улице я наткнулся на ядро толпы и, протиснувшись вперед, наконец очутился перед открытым местом, в окружении многотысячного кольца зрителей. Выяснилось, что здесь проходят соревнования по картингу, а сами карты представляли собой деревянные рамы с крошечными двигателями, которыми управляли пьяные гонщики с безумными глазами. Машинки с визгом и воем носились по картодрому, устроенному прямо на городской площади.
С близкого расстояния шум был решительно невыносимым. Люди толкались и пихались почем зря, ром из стаканчика то и дело выплескивался мне на рубашку, но я ничего не мог с этим поделать. Большинство окружавших меня физиономий были черными, хотя в толпе тут и там виднелись американские туристы, белые, потные и почти все в карнавальных колпаках.
На той стороне площади стояло внушительное здание с балконом, выходившем на картодром. До него было каких-то сто ярдов, однако у меня ушло минут тридцать на мучительное протискивание сквозь толпу, так что когда я наконец уселся на балконе, то был вконец измучен и обливался потом.
Где-то по дороге у меня все-таки выбили стаканчик из рук, поэтому я завернул к бару за подкреплением. За пятьдесят центов мне немножко плеснули рому и долили просто водой – зато, по крайней мере, я получил стеклянный стакан, с нормальными кубиками льда, к тому же теперь я был уверен, что смогу прихлебывать свою выпивку без помех. Здание это оказалось гостиницей «Гранд-отель», древним серым сооружением с белыми колоннами, потолочными вентиляторами и балконом, что протянулся на целый квартал.
Я задумался, каким образом найти Йимона. Мы-то договаривались встретиться возле почты в полдень, но с той поры миновало больше часа, так что почта уже закрылась, и с балкона я видел ее запертую дверь. Я решил просто сидеть и ждать, пока не появится Йимон, и тогда я попробую привлечь его внимание. А тем временем буду попивать ром, отдыхать и размышлять над смыслом всего этого сборища.
Картинговые гонки наконец закончились, и толпа переключилась на оркестр. Появилась еще одна группа музыкантов, затем еще, и еще… они выходили с разных углов площади, и каждой предшествовала вереница танцоров. Четыре оркестра стальных барабанов, играющих одну и ту же дикую мелодию, сошлись в центре. Звук был попросту невероятным; зрители пели, топали ногами и орали что было сил. Там и сям я видел туристов, пытавшихся выбраться из людского водоворота; поток толпы безжалостно увлекал их за собой. Теперь оркестры двигались вместе, направляясь по главной улице. Позади них люди выстроились в шеренгу из трех десятков человек и, сцепившись локтями, заблокировали как проезжую часть, так и оба тротуара, – без перерыва напевая вслед музыке и пошатываясь под напором давившей сзади массы.
Я все сидел на балконе и смотрел, а потом рядом со мной возле поручня появился какой-то мужчина. Я ему рассеянно кивнул, и он улыбнулся.
– Меня зовут Форд, – сказал он, предлагая ладонь. – Я здесь живу. Вы на карнавал приехали?