Мы кинулись наутек по переулку, миновав синий джип с надписью «Роїеесе». Внутри сидел квелый полисмен в тропическом шлеме и лениво чесался в паху.
Мы остановились в том месте, где ужинали прошлой ночью. Я сунул виски к себе в баул и заказал выпить – следовало поразмышлять над нашим следующим шагом. Судя по лежавшей на столе программке, через несколько часов на местном бейсбольном стадионе состоится нечто вроде конкурса красоты. Звучало это достаточно невинно; с другой стороны, на тот час, когда толпа громила винный магазин, никаких официальных мероприятий намечено не было. Программка уверяла, что в это время в городе царит «тихий час». Еще один «тихий час» был запланирован между торжествами на бейсбольном поле и неким «Всенародным гуляньем», которое официально начнется в восемь ноль-ноль.
Впечатление складывалось довольно зловещее. Дело в том, что все прочие «увеселения на открытом воздухе» начинались и заканчивались в строго определенное время. Четверговый «Птичий и пчелиный праздник» открывался в восемь, а заканчивался в десять. «Праздник огня», свидетелями которому мы, похоже, были вчерашним вечером, длился с восьми до полуночи. Однако по поводу «Всенародного гулянья» программка сообщала лишь время начала – восемь вечера, – а мелким шрифтом и в скобочках добавляла: «кульминация карнавала».
– Сегодня забавы могут выйти из-под контроля, – сказал я, пуская листок по столу. – По крайней мере я на это надеюсь.
Шено залилась смехом и подмигнула мне.
– Придется хорошенько напоить Фрица, чтобы он наконец расслабился.
– Херня, – буркнул Йимон, не отрывая глаз от программки. – Еще раз налакаешься, я тебя брошу к чертовой матери.
Она вновь рассмеялась.
– Ой, еще вопрос, кто из нас напился… Я же помню, кто меня ударил.
Он дернул плечом.
– Тебе только на пользу: мозги прочищает.
– Да бросьте вы спорить! Какая разница? Мы так и так накачаемся: вы только взгляните на это сокровище. – Я похлопал по моему баулу, полному виски.
– И еще вот это, – присовокупила Шено, показывая на бутыль шампанского под стулом Йимона.
– Господи, спаси и сохрани, – пробормотал тот.
Мы прикончили выпивку и побрели к «Гранд-отелю». Отсюда с балкона можно было видеть людей, тянувшихся к стадиону.
Йимон хотел сходить к «Яхтенному раю» и найти там какое-нибудь судно, что вскоре пойдет в Южную Америку. Я лично не горел желанием присоединяться к толпам на стадионе, к тому же помнил слова Сандерсона, что, дескать, наилучшие вечеринки проходят как раз на лодках, поэтому мы решили туда и отправиться.
Дорога выпала долгой, да еще под солнцем, так что к моменту, когда мы добрались до марины, я горько жалел, что не предложил оплатить такси. Пот с меня катил просто градом, а баул весил, похоже, фунтов под пятьдесят.
Вход на территорию яхт-клуба представлял собой усаженную пальмами подъездную дорожку, что вела к плавательному бассейну, за которым лежал холм, чей склон выходил на причал. Здесь стояло свыше сотни посудин, от крошечных портовых баркасов до громадных шхун, и их оголенные мачты лениво раскачивались на фоне зеленых холмов и голубого карибского неба. Я остановился, увидев сорокафутовую гоночную яхту. Первой мыслью было: «Хочу себе такую же». Темно-синий корпус и сверкающая тиковая палуба – я бы ничуть не удивился, если бы на ее носу увидел табличку: «Продается. Цена: душа человечья».
Я задумчиво покивал головой. Елки зеленые, любой придурок способен обзавестись квартиркой и колесами, но вот лодочка вроде этой… Отдай все – и мало. Очень она мне глянулась, а если учесть ту «важность», которую я в те дни приписывал собственной душе, я вполне мог бы ударить с хозяином яхты по рукам – если бы он только удосужился вывесить ту табличку.
Мы целый день слонялись по «Яхтенному раю» в отчаянных поисках отходящего судна, на котором Йимон с Шено могли бы уплыть без лишних вопросов. Один яхтсмен был готов подбросить их до Антигуа, но через неделю, другой отправлялся на Бермуды, и, наконец, мы набрели на парусный йол, который собирался идти на Лос-Анджелес через Панамский канал.
– Отлично, – обрадовался Йимон. – Сколько вы хотите, чтобы взять нас с собой?
– Ни цента, – ответил владелец, низкорослый, одетый в белые шорты и мешковатую рубашку человечек с лицом покерного игрока. – Потому что я вас не возьму.
У Йимона отвалилась челюсть.
– У меня своя команда, которой я плачу зарплату, – добавил хозяин йола. – И кроме того, со мной жена и трое детей. Так что для вас места нет. – Он пожал плечами и отвернулся.
Яхтенный народ в большинстве своем был вполне дружелюбным, однако отыскались и откровенно грубые. Один такой капитан – а может, и первый помощник – рассмеялся Йимону в лицо: «Извини, приятель, мусор на борт не берем».
У дальнего торца причала мы заметили сверкающий белоснежный корпус под французским флагом, спокойно качавшийся в глубокой воде.
– Лучшая из лучших во всей этой гавани, – сказал какой-то мужчина, что стоял неподалеку от нас. – Крейсерская, класса «кругосвет», семьдесят пять футов, восемнадцать узлов, радар, электролебедки и человеческая кровать, а не нары.
Мы продолжили обходить причал и в итоге добрались до яхты «Синий Питер»[34], где мужчина, позднее представившийся как Уиллис, пригласил нас подняться и пропустить по стаканчику. Там имелось еще несколько гостей, и мы в итоге провели в их компании несколько часов. Йимон через некоторое время ушел проверить другие лодки, а мы с Шено остались и просто накачивались. Несколько раз я замечал, что Уиллис на нее пялится, и когда я упомянул, что мы спим на пляже, он предложил нам не таскать вещи с собой, а сбросить их у него на борту.
– Извините, что не предлагаю койки. Их у меня всего-то две. – Он ухмыльнулся. – Одна, правда, двуспальная, но все равно очень тесно.
– Ну да, ну да, – сказал я.
Словом, вещи свои мы там оставили, а к моменту возвращения в город были уже совсем пьяны. Уиллис отправился с нами на такси до «Гранд-отеля» и сказал, что потом разыщет нас в одном из баров.
Пятнадцать
Где-то после полуночи мы попали к «Голубому гроту», переполненной пляжной танцплощадкой, вход куда стоил два доллара с носа. Я полез было за деньгами, но народ рассмеялся, и какая-то приземистая толстушка схватила меня за руку.
– О нет, – сказала она. – Давайте лучше с нами. Мы идем на настоящую вечеринку.
Я узнал наших друзей по уличному танцу. Один здоровяк хлопал Йимона по спине и что-то бормотал насчет «драк на хлыстах» и каких-то лазутчиков с ящиком джина.
– Я их знаю, – сказала Шено, – пошли с ними.
Мы пробежались до их машины, и с нами вместе в нее набилось еще человек шесть. В конце главной улицы мы свернули на холм, что высился над городом, и принялись петлять по узкой неосвещенной дорожке, пересекавшей нечто вроде жилого района. Домики у подножия были деревянными, с облупившейся краской, но чем выше мы поднимались, тем чаще встречались строения из бетонных блоков. Наконец они стали чуть ли не вычурными, с лужайками и затянутыми сеткой верандами. Остановились возле дома, полного света и музыки. Мостовая перед входом была забита машинами. Водитель нас выпустил и сказал, что придет, когда отыщет уголок для парковки. Толстушка издала задорный вопль и вбежала по ступенькам внутрь. Я нехотя последовал за ней и увидел, что она разговаривает с какой-то матроной в ярком зеленом платье. Я встал в дверях, и ко мне присоединились Йимон с Шено.
– Шесть долларов, пожалуйста, – заявила женщина, выставляя ладонь.
– Господи! – воскликнул я. – Это за скольких?!
– За двоих. Вы и молодая леди. – Она кивнула на коренастую девицу, которая всю дорогу из города просидела у меня на коленках.
Я мысленно чертыхнулся и расстался с шестью долларами. Моя «подружка» подарила мне жеманную улыбку и взяла за руку, проходя в дом. «Бог ты мой, – подумал я, – эта хрюшка на меня нацелилась».
Йимон держался сразу позади, бормоча про шестидолларовую входную плату.
– Имей в виду, – сказал он Шено, – если это место окажется гнилым, отправлю тебя работать, едва вернемся в Сан-Хуан.
Она залилась смехом, счастливым повизгиванием, которое ничего общего не имело с предупреждением Йимона. Я увидел в ее глазах прыгающих чертиков. То утреннее купание меня несколько протрезвило, да и Йимон выглядел вполне уравновешенным, однако в Шено читалось сумасбродство наркоманки, предвкушающей балдежный «приход».
Мы миновали темный коридор и очутились в комнате, залитой музыкой и шумом. Народищу – от стены до стены, а в одном из углов играл оркестрик. Не из тех, уличных, а с тремя трубачами и барабанщиком. Мелодия была знакомой, хотя я никак не мог сообразить, где ее слышал. Затем, вскинув глаза к потолку, под которым висели покрытые синим желатином лампочки, я вспомнил. Она звучала на выпускном балу одной из школ на Среднем Западе, в снятом на вечер клубе. Да и не просто музыка: переполненный зал с низким потолком, импровизированный бар, распахнутые двери на террасу, хихиканье, громкий разговор, выпивка в бумажных стаканчиках – все в точности повторилось… разве что головы здесь были до единой черноволосыми.
Это зрелище меня несколько напрягло, и я принялся озираться в поисках темного уголка, где выпить не на виду. Самозваная «подружка» так и повисла у меня на руке, но я ее решительно стряхнул и пошел прочь. Никто не обращал на меня внимание, пока я протискивался сквозь толпу, то и дело натыкаясь на танцующих, глядя в пол и осторожно перемещаясь к стене, где вроде бы имелось свободное местечко.
В нескольких футах от меня обнаружилась дверь, к которой я и полез, опять-таки через танцующих. Очутившись наконец снаружи, я испытал такое чувство, словно только что бежал из тюрьмы. Воздух был прохладным, а терраса практически пустой. Я приблизился к краю и увидел панораму Шарлотты-Амалии у подножия холма. Из баров вдоль Куин-стрит доносилась музыка. По правую и левую руку от меня, вдоль набережной, катили