Минут через десять такого суфлерства я начал подозревать, что попал в притон для «деловых». Большинство из них вроде поджидали восьмичасового рейса из Майами, который – насколько я смог уяснить из разговоров – будет трещать по швам из-за набившихся на него архитекторов, консультантов, нудистов и мафиози, дающих деру с Кубы.
Их голоса начинали действовать на нервы. Не то чтобы у меня имелся повод держать зуб на «деловых», во всяком случае обоснованный, нет… мне омерзителен сам акт купли-продажи. Так и тянет врезать какому-нибудь коммивояжеру по морде, чтоб до хруста, до багровых «очков» вокруг глаз…
Как только я начал прислушиваться хотя бы вполуха, все остальное отошло на второй план. В результате ощущение ленивой истомы пропало, а потом я так разозлился, что махнул остатки кофе и убрался прочь.
Багажный зал был пуст. Я отыскал свои два баула и нанял носильщика до такси. Пока мы шли, он всю дорогу дарил мне неувядающую улыбку и раз за разом повторял: «Si, Puerto Rico esta bueno… ah, si, muy bueno… mucho ha-ha, si…»[6].
В такси я откинулся на спинку сиденья и раскурил небольшую сигару, купленную в кафе. Сейчас я себя чувствовал куда лучше, мне было тепло, уютно – и абсолютно вольготно. Мимо проносились пальмы, пухлое солнце палило асфальт впереди, а на меня накатило чувство, которого я не испытывал с тех первых месяцев, что провел в Европе: смесь из неведения и неукротимой свободы – «да плевать я на все хотел!», – эдакая уверенность, которая нападает, когда поднимается свежий ветер и человек делает первый шаг на той прямой, что ведет к неизведанному горизонту.
Машина мчалась по четырехполосной автостраде. По обеим сторонам тянулся обширный комплекс желтых жилых кварталов, прорезанных высокими противоураганными стенками. Через несколько минут мы миновали что-то вроде нового жилого района, застроенного одинаковыми розовыми и голубыми домишками. На въезде располагался рекламный щит, сообщавший всем путешественникам, что они-де оказались на территории пригородного поселка «Эль Хиппо Урбанизасьон». В нескольких ярдах от щита стоял крошечный сарай, сделанный из пальмовых веток, листьев и расплющенных кусков жести, а рядом с ним – столбик с намалеванной от руки табличкой «Сосо Frio»[7]. Облокотившись на доску-прилавок, из сарая выглядывал мальчишка лет тринадцати и пялился на проносившиеся машины.
Появиться полупьяным в заграничном городе – порядочная встряска для нервов. Такое чувство, будто что-то не так, никак не получается освоиться. Поэтому, добравшись до гостиницы, я первым делом лег спать. Проснулся в половине пятого, голодный, грязный и не вполне в своей тарелке. Вышел на балкончик и уставился на пляж. Подо мной, в набегающем прибое, плескалась толпа женщин, детей и пузатых мужиков. Справа стояла еще одна гостиница, а за ней другая – и перед каждой был свой переполненный пляж.
Я принял душ, затем спустился на террасу. Ресторан оказался закрыт, так что я попытал счастья в баре. Судя по всему, его перенесли сюда нетронутым прямо с горнолыжного курорта в Аппалачах. Я проторчал там два часа за выпивкой с орешками, разглядывая океан. В баре сидело еще с дюжину человек. Мужчины напоминали больных мексиканцев, с усами ниточкой и в шелковых костюмах, отливавших пластиковым глянцем. Большинство женщин были американками – хрупкие, в годах, и все до единой в коктейльных платьях с короткими рукавами, которые облегали их как резиновые.
В этой компании я чувствовал себя куском невесть какого мусора-плавника, выброшенного волной на берег. Моему измятому пиджаку лет пять, ворот его обтрепался, на брюках не осталось стрелочек, и хотя идея надеть галстук не пришла мне в голову, без него я был здесь явно белой вороной. Тогда, чтобы не казаться лицемером, я бросил ром и заказал пиво. Бармен угрюмо смерил меня взглядом, и я понял причину: на мне не было ничего, что отливало бы глянцем. Надо думать, среди местных это считается каиновой печатью. Если я хочу чего-то здесь достичь, придется, видно, разжиться блестящим гардеробом.
В половине седьмого я покинул бар и вышел наружу. Вечерело, и главный туземный проспект – Авенида Понс-де-Леон – смотрелся внушительно и элегантно. На той стороне стояли дома, которые некогда выходили на пляж. Ныне же они выходили на гостиницы, к тому же большинство строений укрылись за высокими живыми изгородями и стенами, что отрезали их от улицы. Тут и там я примечал патио или веранду, обнесенную сеткой, где сидели люди и глушили ром. Откуда-то донесся перезвон колокольчиков, сонливое бренчание брамсовой «Колыбельной».
Я прошел с квартал, вживаясь в местную атмосферу, и с каждым шагом колокольчики становились ближе. Вскоре показался автофургон мороженщика, медленно кативший посреди улицы. Из его крыши торчало гигантское эскимо, расцвеченное мигавшими лампами; красные неоновые взрывы освещали всю округу. Из недр этого грузовичка как раз-то и происходила мелодия мистера Брамса. Проезжая мимо, водитель счастливо мне улыбнулся и нажал на клаксон.
Я немедленно остановил себе такси и велел шоферу ехать в центр. Здешний старый город – узенький островок, соединенный с остальной частью несколькими насыпными дамбами. Мы выехали на ту, что ведет от района Кондадо. Вдоль ограждения стояли десятки пуэрториканцев, удивших рыбу в мелкой лагуне, а справа от меня торчала белая громада под неоновой вывеской: «Карибский Хилтон». Это, как я знал, и был краеугольный камень местного туристического бума. Сначала пришел Конрад – явился как Иисус, – а за ним приплыли золотые рыбки. До «Хилтона» здесь не было ничего; нынче же хоть звезды руками срывай. Мы миновали безлюдный стадион и вскоре очутились на бульваре, что проходил вдоль крутого берега с набережной. По одну руку темнела Атлантика, а по другую, через узкую полоску города, сияли тысячи цветных огоньков на пришвартованных круизных судах. Мы свернули с бульвара и остановились на площади, которая, если верить таксисту, называлась Плаза-Колон. За проезд он потребовал доллар тридцать, и я дал ему две бумажки.
Он посмотрел на деньги и помотал головой.
– Чего? – спросил я.
Таксист пожал плечами:
– Нет сдачи, senor.
Я пошарил в кармане – один лишь пятицентовик. Я знал, что он врет, но возиться с разменом долларовой банкноты не хотелось. «Грабят внаглую», – сказал я, швыряя бумажки ему на колени. А он опять дернул плечом и уехал.
Плаза-Колон служила своеобразной ступицей, куда колесными спицами сходилось несколько узких улиц. Здания в два-три этажа были скучены, балконы нависали над мостовой. В воздухе царила духота; вонь пота и мусора вплывала на крыльях едва заметного ветерка. Из распахнутых окон слышалось журчание голосов и музыки. Тротуары были до того узкими, что ноги так и норовили угодить в сточную канаву, да еще улицы забили торговцы фруктами, чьи чищеные апельсины шли по никелю[8] за штуку.
Я шел где-то с полчаса, рассматривая витрины галантерейных магазинов с костюмами «Лиги плюща»; заглядывал в двери грязных баров, забитых шлюхами и матросами; увертывался от встречных людей – и думал о том, что в любой момент могу свалиться, если не найду себе какой-нибудь ресторан.
Наконец я сдался. Похоже, в Старом городе вообще нет ресторанов. Единственная забегаловка, попавшая на глаза, называлась «Нью-Йорк дайнер», да и то была закрыта. В отчаянии я махнул рукой проезжавшему такси и попросил доставить меня в офис «Дейли ньюс».
Водитель тупо уставился мне в лицо.
– Газета! – крикнул я, хлопая за собой дверцей.
– Ah, si, – пробормотал он. – «El Diario», si.
– Да нет же, черт! – сказал я. – «Дейли ньюс»… американская газета… «Эль ньюс».
Он явно о ней и не слышал, так что пришлось доехать обратно до Плаза-Колон, где я высунулся из окна и обратился к местному «фараону». Тот опять-таки ничем не помог, но тут с автобуса слез какой-то мужик и сказал нам, куда ехать.
По булыжной мостовой мы добрались до набережной. Никаких вывесок насчет газеты. Я даже подумал, что таксист нарочно завез меня в такое место, чтобы теперь избавиться от невыгодного клиента. Мы свернули на перекрестке, и вдруг он ударил по тормозам. Перед носом машины шла какая-то бандитская разборка: орущая толпа пыталась ворваться в зеленоватое здание, смахивавшее на склад.
– Езжай давай, – сказал я таксисту. – Обогни их сбоку.
Он что-то буркнул и помотал головой.
Я вдарил кулаком по спинке его сиденья:
– Езжай, говорю! А не то на денежки не рассчитывай!
Он опять забормотал, однако все же включил первую передачу и подкатил к противоположной стороне улицы, по возможности подальше от воинственной толпы. Когда машина остановилась впритык к зданию, я увидел, что местных было человек двадцать, и они пытались атаковать какого-то высокого американца в желтовато-коричневом костюме, что стоял на ступеньках, размахивая доской уличного указателя как бейсбольной битой.
– Гнилые уроды! – орал он.
Я услышал свист рассекаемого воздуха, затем смачный шлепок и чьи-то вопли. Один из нападавших повалился на мостовую с окровавленным лицом. Громила отступил к дверному проему. Парочка пуэрториканцев попыталась его разоружить, и тогда он хватил одного из них поперек груди, сбив с крыльца. Остальные стояли поодаль, что-то выкрикивая и показывая ему кулак. Он рявкнул в толпу:
– А ну! Кто еще хочет?
Никто не двинулся с места. Он немного обождал, затем замахнулся вывеской через плечо и метнул ее в самую середину. Доска попала кому-то в живот, сбила с ног и впечатала спиной в остальных. Я услышал хохот, после чего американец исчез внутри.
– Ладно, – сказал я, оборачиваясь к таксисту. – Хорош глазеть, едем дальше.
Он опять потряс головой, показал на зеленый склад, потом ткнул пальцем в мою сторону.
– Si, esta «News»[9]