Сандерсон расхохотался и пошел на веранду, откуда доносились чьи-то голоса.
– Не волнуйся, – бросил он через плечо. – Идем, там попрохладнее.
Я прослоедовал за ним на веранду, хотя мне не очень-то хотелось общаться с новыми людьми. Они были молоды, только что вернулись из какой-то увлекательной поездки и очень интересовались Пуэрто-Рико и его возможностями. В их компании я почувствовал себя успешным и аи courant[35]. После нескольких дней обдува гнилыми ветрами жизни было приятно вновь оказаться своим человеком.
Семнадцать
Следующим утром меня разбудил стук в дверь; стук негромкий, но настойчивый. «Ну их всех, – подумал я. – Пусть катятся». Я сел в постели и некоторое время пялился на дверь. Затем простонал, опустил лицо в ладони и пожелал очутиться где угодно, лишь бы не здесь, лишь бы не ввязываться во все эти истории… Затем поднялся и медленно пошел открывать.
На ней были те же шмотки, только сейчас она выглядела грязной и измученной. Хрупкие иллюзии, что помогают нам идти по жизни, способны выдержать далеко не все – и теперь, глядя на Шено, я хотел захлопнуть дверь и просто вернуться в кровать.
– Доброе утро, – промолвил я.
Она не сказала ничего.
– Прошу, – наконец сказал я, отступая на шаг, чтобы освободить проход.
Она продолжала смотреть на меня с выражением, от которого стало не по себе. Унижение и потрясение? Да, пожалуй. Но не только: здесь читалась также толика печали и иронического удивления… чуть ли не улыбка.
Страшное дело. Чем больше я смотрел на нее, тем сильнее проникался убеждением, что она спятила. Тут она вошла внутрь и положила свою соломенную сумочку на кухонный стол.
– А здесь хорошо, – негромко сказала Шено, оглядывая квартиру.
– Ну… нормально.
– Я не знала, где ты живешь, – продолжала она. – Пришлось справиться в газете.
– А… ты как сюда добралась? – спросил я.
– На такси. – Она кивнула в сторону прихожей. – Там, внизу ждет. У меня денег нет.
– Господи… Слушай, я пойду заплачу ему? А сколько надо?
Она повела плечом.
– Понятия не имею.
Я нашел бумажник, двинулся к двери и только тут сообразил, что хожу в одних трусах. Я вернулся к шкафу и принялся торопливо натягивать брюки, даже как-то радуясь, что есть повод выйти и там привести мысли в порядок.
– Ты не волнуйся. Я сейчас все устрою.
– Я знаю, – сказала она бесцветным голосом. – Ничего, если я лягу?
– Да, конечно! – выпалил я, прыгая к постели. – Вот, сейчас… Это такой у меня диван-кровать, его раскладывают… – Я поправил простыню, набросил сверху покрывало, подоткнул его, смахивая морщинки, как горничная.
Шено присела на краешек, глядя, как я натягиваю сорочку.
– Чудесная квартира, – сказала она. – Так много солнца.
– Ну да, – кивнул я, идя к двери. – Это… я сейчас с ним расплачусь… ты не уходи…
Завидев меня, поджидавший на улице таксист счастливо улыбнулся.
– Сколько с меня? – спросил я, открывая бумажник.
Он охотно закивал головой: «Si, bueno. Señorita говорить вы платить. Bueno, gracias. Señorita не о’кей». Он выразительно постучал себя по виску.
– Да-да, я знаю, – сказал я. – Cuanto es?[36]
– Ah, si, – ответил таксист, поднимая семь пальцев. – Семь dólares, si.
– Да вы спятили?! – воскликнул я.
– Si. Мы ездить туда, ездить сюда, стой здесь, стой там… – Он вновь покачал головой. – Ah, si, два часа, loco[37]. Señorita говорить вы платить.
Я дал ему семь долларов, хотя и полагал, что он врет. Впрочем, в одном таксист прав: сегодняшнее утро действительно было loco. Сначала его очередь, а теперь вот моя.
Я проводил отъезжавшую машину взглядом, затем отошел под крону фламбойана, где меня бы не было видно из окна. Ну и что прикажете делать? Я стоял босиком, и от холодного песка стыли ноги. Задрав голову, я посмотрел на дерево, затем перевел взгляд на окно моей квартирки. А ведь она там, причем уже в кровати. «Дейли ньюс» вот-вот загнется, а у меня вдруг на руках очутилась девчонка без гроша – и чокнутая в придачу. Что могу я сказать Йимону или хотя бы Сале? Ну просто ни в какие ворота не лезет! Я твердо решил сбагрить ее подальше, даже если для этого придется оплатить ей авиабилет до Нью-Йорка.
Я пошел наверх и открыл дверь. Шено лежала на кровати, не сводя глаз с потолка.
– Ты хоть завтракала?
– Нет, – ответила она, да так тихо, что я едва расслышал.
– Ну, у меня все есть. Яйца, бекон, кофе – словом, что хочешь. – Я подошел к раковине. – Как насчет апельсинового сока?
– Хорошо, – сказала она, по-прежнему уставившись в потолок.
Я поджарил бекон, сделал яичницу-болтунью, радуясь, что хоть чем-то занят. Изредка я бросал взгляд на диван. Она лежала на спине, сложив руки на животе.
– Шено, – наконец сказал я. – Ты как себя чувствуешь?
– Нормально, – ответила она тем же тусклым голосом.
Я обернулся.
– Может, доктора вызвать?
– Не надо. Я просто хочу немного отдохнуть.
Я пожал плечами и вернулся к плите. Разложил яичницу с беконом на две тарелки, налил два стакана молока.
– Вот, – сказал я, подходя с ее тарелкой к дивану. – Поешь, тебе сразу станет лучше.
Она не пошевельнулась; я поставил тарелку на прикроватный столик.
– Я серьезно; поешь. У тебя вид такой… нездоровый.
Шено продолжала смотреть в потолок.
– Я знаю, – прошептала она. – Просто дай мне немножко отдохнуть…
– Ну и ладно. Мне все равно на работу пора. – Я прошел в кухню, сделал пару глотков рому, потом отправился в душ и переоделся. Когда я уходил, еда на столике стояла нетронутая. – Увидимся в восемь. Если что, звони мне в редакцию.
– Да, – сказала она. – Пока.
Почти весь день я провел в архиве, делая кое-какие выписки насчет прошлых антикоммунистических расследований и подбирая материал на людей, вовлеченных в слушания, которые начинались в четверг. Салу я избегал, надеясь, что сам он не станет меня разыскивать и пытать про Шено. В шесть вечера из Майами позвонил Лоттерман с указаниями для Шварца, как вести редакционные дела; кроме того, он сообщил, что вернется в пятницу, да еще с «хорошими новостями». Означать это могло только одно: он нашел денег, газета еще побарахтается, и я пока что не безработный.
Ушел я примерно в семь. Делать было нечего, а оказаться втянутым в компанию, направлявшуюся к Алу, мне не хотелось. Я спустился по черной лестнице и скользнул в свою машину словно какой-то беглый вор. В районе Сантурсы я переехал собаку, но останавливаться не стал. Шено еще спала, когда я открыл дверь в квартиру.
Я сделал бутербродов, наварил кофе побольше, и, пока я гремел на кухне, она проснулась.
– Привет, – тихо сказала она.
– Привет, – не оборачиваясь, буркнул я, вскрыл банку консервированного супа и поставил ее на плиту подогреться. – Есть чего-нибудь будешь?
– Да, наверное, – сказала она, садясь в постели. – Давай я приготовлю.
– Да все уже готово. Как самочувствие?
– Лучше. Много лучше.
Я перенес к дивану бутерброд с ветчиной и тарелку супа. Бекон с яичницей для завтрака так и продолжали стоять на прежнем месте; все выглядело холодным и гадким. Я переменил блюда, расставив новую еду.
Она вскинула лицо и улыбнулась.
– Пол, ты самый добрый человек на свете.
– Никакой я не добрый, – сказал я по дороге на кухню. – Просто несколько обалдевший.
– Почему? Из-за того, что случилось?
Свой ужин я отнес к столу возле окна и сел.
– Ну да. Понимаешь, твои выкрута… э-э… твое поведение в последние дни было… малопонятным, мягко выражаясь.
Она опустила взгляд на руки.
– Почему ты меня впустил?
Я пожал плечами.
– А что, ты думала, я мог бы тебя прогнать?
– По-разному думала. Я же не знала, как ты к этому отнесешься.
– Вот и я не знал, – ответил я.
Шено вдруг вскинула лицо.
– Я понятия не имела, что мне делать! – выпалила она. – Я когда села на тот самолет, то мечтала, чтоб он разбился! Чтоб мы взорвались и упали в океан!
– А откуда у тебя авиабилет появился? У тебя вроде и денег-то не было.
Вопрос свой я задал не подумавши, и едва слова сорвались с языка, как я об этом пожалел.
Она опешила, а потом залилась слезами.
– Мне его купили, – всхлипывала она. – У меня же ни цента… и… и я…
– Ладно, ладно, проехали, – торопливо сказал я. – Это я так просто спросил. Играл в журналиста.
Шено уронила лицо в ладони и продолжала рыдать. Мне пришлось продолжить ужин, пока она не успокоилась, и лишь потом я вновь на нее посмотрел.
– Слушай, давай начнем все с чистого листа, а? Я просто буду считать, что у тебя были неприятности, и никаких вопросов задавать не стану, о’кей?
Она кивнула, не поднимая глаз.
– Единственное, чего хотелось бы прояснить, – добавил я, – так это насчет твоих планов на будущее. Начиная с этого момента. – Тут мне пришлось торопливо добавить: – Чтобы я знал, чем и как помочь.
Она шмыгнула носом.
– А что думает Фриц?
– Ну-у… – помялся я. – В последний раз, как я его видел, он весельем не отличался. Конечно, это было в воскресенье, и мы с ним на пару страдали… а впрочем, он, наверное, уже поправился.
Она подняла лицо.
– А что там случилось? Он подрался?
Я молча на нее уставился.
– Не смотри так на меня! – взвизгнула Шено. – Я не помню!
Я дернул плечом.
– Ну, знаешь…
– Последнее, что я помню, – сказала она, вновь заливаясь слезами, – это когда мы заходили в тот дом… А потом ничего не помню, до следующего дня!
Она упала на диван и рыдала… м-м… довольно долго. Я тем временем сходил на кухню, налил себе чашку кофе. Искушала мысль отвезти ее к Йимону и высадить прямо на дороге за его домиком. Поигравшись с этой идеей, я наконец решил, что лучше с ним сначала поговорить – на предмет его настроений. Почем знать, а вдруг он ей руки переломает, когда она заявится г