рвоклассную вещь у него не хватало мозгов. Всего лишь очередное суетливое «пустое место», имя которым легион и которые маршируют колоннами под стягами людей великих и куда более достойных. Свобода, Истина, Честь… Можно высыпать сотню подобных слов, и за каждым из них соберется по тысяче людей-пустышек, напыщенных и самодовольных паразитов, махающих флагами в одной руке, в то время как вторую они протягивают под столом, жадно шевеля пальцами…
Я поднялся.
– Эд, – сказал я, впервые обращаясь к нему по имени, – я, пожалуй, увольняюсь.
Он тупо уставился мне в лицо.
– Ага, – добавил я. – В понедельник зайду за своим чеком, а потом, наверное, устрою себе небольшой отдых.
Лоттерман выпрыгнул из-за стола и кинулся на меня.
– Ты! Сучий йельский прощелыга! Мне твоя наглость уже вот посюда! – Он принялся толкать меня на выход. – Ты уволен! Убирайся к чертовой матери, пока я тебя за решетку не посадил! – Он выпихнул меня в редакционный зал и в бешенстве захлопнул за собой дверь.
Я добрел до своего стола и расхохотался, когда Сала спросил, что произошло.
– Да ну его!.. Я ему сказал, что увольняюсь, вот он и психанул.
– Что ж, – кивнул Сала, – видать, пришел конец. Он пообещал мне месячную зарплату, если я скажу народу, будто Лоттерман выгнал Сегарру, потому что он педик… Сказал, что выплатит из своего собственного кармана, если Стайн попытается зажать.
– Вот ведь дешевая скотина, – заметил я, – мне не предложил ни цента. – Я рассмеялся. – Конечно, он вел себя так, словно собирался дать мне место Сегарры… до понедельника.
– Да уж, в понедельник у нас наступит час «Ч». Ему придется раскошелиться, если он и впрямь хочет оставить газету на плаву. – Сала покачал головой. – Хотя я лично так не думаю. Надо полагать, он ее уже продал этому Стайну. А впрочем, какая разница? Если Лоттерман не может платить зарплату, с ним кончено, и не важно, чего он хочет. Одно я знаю точно: если я не получу свой чек в понедельник, у Лоттермана будет самая неиллюстрированная газетенка в Западном полушарии. Завтра с утра приду сюда и вымету весь фотоархив: в нем на девяносто девять процентов мои личные снимки.
– Вот-вот, – одобрительно кивнул я. – Возьми его шантажом. – Тут я улыбнулся. – Понятное дело, при желании он тебя может привлечь за хищение имущества в крупных размерах… или даже вспомнит про твой тысячедолларовый судебный залог…
Сала покачал головой.
– Господи Иисусе, все время вылетает из головы… А ты думаешь, он его оплатил?
– Не знаю. Есть, конечно, шансы, что он его взял обратно, но это вряд ли.
– Ну и черт с ним, – ответил Сала. – Пошли лучше к Алу.
Вечер выпал душный, тяжелый, и меня потянуло напиться до потери пульса.
Мы сидели уже второй час, накачиваясь ромом, когда во дворик ворвался Донован. Он, как выяснилось, весь день провел на каком-то турнире по гольфу и лишь сейчас услыхал новости.
– Что за маразм! Приезжаю я в редакцию, а там один только Шварц, сидит потеет! – Он рухнул на стул. – Так что случилось-то? С нами покончено?
– Ну да, – сказал я. – Раз и навсегда.
Донован угрюмо кивнул.
– А мне еще материал сдавать, – пожаловался он. – Закончить спортивную колонку. – Донован поднялся на выход. – Ладно, вернусь где-то через час, – пообещал он. – Напишу вот эту заметку про гольф – и катись все к черту. Перейду на комиксы.
Мы с Салой продолжили пить, а с возвращением Донована еще прибавили темпу. К полуночи все наклюкались, и я начал подумывать о Шено. После часового размышления я встал и заявил, что еду домой.
На обратном пути я остановился в Кондадо и купил бутылку рома. Когда зашел в квартиру, то увидел, что Шено лежит на кровати – по-прежнему в моей рубашке – и читает «Сердце тьмы».
Я шумно захлопнул дверь и отправился на кухню приготовить выпивку.
– Очнись и прикинь, – бросил я через плечо. – Я сегодня заявил, что ухожу, а мне через две минуты дали пинка под зад.
Она вскинула глаза, улыбнулась.
– И денег больше не будет?
– Ничего больше не будет, – ответил я. – Все, я сваливаю. Сыт по горло.
– Чем? – спросила она.
Я захватил один стакан к дивану.
– Да хотя бы вот этим. Вот одна из вещей, которые мне осточертели. – Я сунул стакан ей в руку, отошел к окну и выглянул на улицу. – А главное, – добавил я, – мне надоело быть пустым местом… Человеком-прилипалой. – Я хмыкнул. – Ты знаешь, что такое рыба-прилипала?
Она помотала головой.
– У них есть такие присоски на брюхе. И они присасываются к акулам… А когда акула нажрется, то им достаются объедки.
Шено хихикнула и отпила глоток.
– Не смешно, – разозлился я. – Ты сама отличный образчик, «экспонат номер один»… Сначала Йимон, теперь я… – Слова вылетели обидные, но я к тому времени разошелся, и мне было плевать. – Да ну к черту, я сам не лучше. Если б ко мне подошел кто-нибудь и заявил: «А скажите-ка нам, мистер Кемп, кто вы по профессии?», я бы так и ответил: «Ну, видите ли, я плаваю в мутной водичке, пока не найду себе кого-нибудь большого и злого… надежного добытчика, так сказать, с boot такими зубами и маленьким животом… и тогда я к нему присасываюсь».
Она смотрела на меня, печально покачивая головой.
– Да-да! – кричал я. – Я алкаш и псих в одном флаконе! Безнадежен! – Я перестал метаться по комнате и посмотрел на нее. – А знаешь что? У тебя самой дела ничуть не лучше, ей-богу. Ты до того тупая, что даже не можешь понять, кто есть кто, где рыба-прилипала, а где нет… – Здесь я вновь взялся расхаживать как лев в клетке. – Ты послала к черту единственного парня на всем этом гребаном острове, у кого нет присосок на брюхе… и тут же вцепилась в меня. В меня! Это ж надо! – Я покачал головой. – Господи, я весь в этих присосках… я так давно подхватываю объедки, что уже позабыл, как выглядит настоящая еда.
Сейчас Шено плакала, но я упорно гнул свое.
– Ты чего вообще собираешься делать? Да что ты вообще умеешь? – Я сходил на кухню за новой выпивкой. – Пора начать думать своим умом. Твои денечки здесь сочтены… если, конечно, ты не собираешься сама платить за квартиру, когда меня уже не будет.
Она все плакала и плакала. Я отошел к окну.
– Кранты старой прилипале… – пробормотал я, чувствуя вдруг жуткую усталость. Я еще немножечко походил по комнате, а потом присел рядом на диван.
Шено затихла и приподнялась на локте.
– Когда ты уезжаешь? – спросила она.
– Не знаю. Возможно, на следующей неделе.
– Куда? – спросила она.
Я пожал плечами.
– Куда-нибудь на новое место.
Она с минуту помолчала.
– А я, наверное, вернусь тогда в Нью-Йорк.
– Ладно, достану тебе авиабилет. Разорюсь, конечно, ну да хрен с ним.
– Не надо ничего. У меня есть деньги.
Я прямо обалдел.
– Так ты же говорила, что даже с Сент-Томаса не могла вернуться, потому что…
– С собой денег не было. Они лежали в том чемодане, который ты привез от Фрица… Я их припрятала, на крайний случаи. – Шено бледно улыбнулась. – Правда, всего лишь сотня долларов…
– Тебе нужны будут деньги, кода ты вернешься в Нью-Йорк.
– Не, не будут. Все равно останется пятьдесят, и… – она поколебалась, – и я, наверное, вернусь к родителям. В Коннектикут.
– А-а, – сказал я, – ну тогда ладно.
Шено придвинулась поближе и положила голову мне на грудь.
– Это ужасно, – всхлипнула она, – но мне больше некуда идти.
Я обнял ее за плечи. Мне тоже было непонятно, куда бы она могла пойти – или зачем. Или чем она там будет заниматься.
– А можно мне здесь пожить до твоего отъезда?
Я сжал ей плечо и притянул к себе.
– Да, конечно. Если не спасуешь.
– А?
Я усмехнулся и встал на ноги.
– Я говорю, если тебя не пугает все это сумасшествие… Ты не против, если я разденусь догола и напьюсь?
Она хихикнула.
– А я?
– Да валяй, – сказал я, сбрасывая одежду. – Какая разница?
Я еще приготовил по стакану и захватил бутылку к нам на прикроватный столик. Потом включил вентилятор, погасил свет, и мы пили в темноте. Я подложил себе под спину подушки, а она устроила голову у меня на груди. Тишина стояла такая, что на улице, наверное, было слышно позвякивание льда у меня в стакане. Луна сияла в окне, и я рассматривал выражение лица Шено, удивляясь про себя, как ей удается выглядеть такой безмятежной и довольной.
Спустя некоторое время я протянул руку за бутылкой и добавил себе в стакан. По ходу дела немножко рому пролилось мне на живот, и Шено нагнулась, чтобы слизнуть капли. От прикосновения ее языка меня пробила дрожь, и, поразмыслив пару секунд, я вновь взял бутылку и полил себе на ногу. Шено вскинула глаза, улыбнулась, словно мы затеяли с ней какую-то необычную проказу, после чего наклонилась и занялась тщательным вылизыванием.
Девятнадцать
Следующим утром мы встали рано. Пока Шено принимала душ, я съездил к гостинице купить газет. Первым делом «Таймс» и «Триб»[39], чтобы у нас было что почитать, а затем, прикинув ситуацию, добавил к ним два экземпляра «Сан-Хуан дейли ньюс», потому как по всему выходило, что это ее последний-распоследний выпуск. Я решил оставить один себе на память.
Позавтракали мы, сидя за столом у окна, потом пили кофе и просматривали газеты. То утро было единственным на моей памяти, когда я испытывал умиротворение в своем новом жилище, и от этой мысли стало не по себе, потому что переехал-то я сюда именно за этим. Я улегся на диван, слушал радио и курил, пока Шено мыла посуду. Из окна тянул свежий бриз, и, выглянув наружу, я до самого горизонта мог видеть красные черепичные крыши, перемежавшиеся кронами деревьев.
Шено опять щеголяла в моей рубашке, и я понаблюдал за тем, как трепещет и подпрыгивает подол над ее ягодицами, когда она ходит по кухне. Через некоторое время я слез с кровати, подкрался к ней и, приподняв рубашку, в обе ладони взял ее крепенький огузок. Она взвизгнула, вихрем обернулась – и прильнула ко мне, заливаясь смехом. Я ее обнял и игриво натянул подол рубашки поверх ее головы. Мы стояли покачиваясь, а потом я подхватил ее на руки и перенес в постель, где мы неспешно и со вкусом занялись любовью.