— А как же предки? — закричал кто-то из сабинян. — Хранителями нашего рода служат только родичи, мы не хотим, чтобы в наши жертвоприношения лезли латиняне.
— Я это учёл, — ответил Ромул с улыбкой. — Если царь Таций не возражает, разделим граждан на трибы. Мои люди — Рамны, вы — Тации, а остальные, не латиняне и не сабиняне, будут зваться Луцерами в честь Лукумона, своего самого видного вождя. Но это деление касается только обрядов. На собрании, а тем более против общего врага вы должны быть римлянами и только римлянами.
Послышался гул одобрения. Служить богам — дело семейное, в него нечего вмешиваться чужим. Но в остальном, особенно если не надо жить с латинянами бок о бок, сабиняне от участия в этой двойном городе только выигрывали и становились сильнее.
Затем вожди спешились и отправились обсуждать частности наедине, пока гадатели всякими способами испрашивали у богов счастья для нового союза. Через некоторое время царь Таций через посланцев велел собрать сто человек своих родичей, а остальных отпустил перевезти семьи и поклажу на Квиринал и взяться за строительство палисада.
Публий вынужден был предоставить жене выбирать место для дома. Всё равно решала бы Клавдия, даже будь он рядом, но он попал в число ста воинов, которых вызывал царь.
Таций был растерян и от этого немного злился. Старше и опытнее Ромула, он только водил сабинян в битву, а управлять в мирное время ему ещё не приходилось. Последние полчаса он изо всех сил пытался вникнуть в новшества, которые предлагал молодой соправитель.
— Значит так, братья, — сухо сообщил Таций родичам. — Утром вы были просто воинами, как все, а теперь — почтенные отцы. Никто к этому не готовился. Я выбирал вас в спешке, как попало, и, может быть, не всех правильно, но знаю, что вы для меня постараетесь. Видите ли, у царя Ромула есть совет из сотни старейшин; он предложил удвоить его, чтобы мы вдвоём возглавили совет двухсот, и просил сегодня же собрать старейшин на первое заседание. Мне не хотелось объяснять, что у нас один вождь и много равных воинов, поэтому я выбрал вас. Так что не подведите. Остальное вы сами понимаете. Конечно, никаких советов, пока я не попрошу, а когда попрошу, то заранее сообщу вам, что советовать. Никаких дерзостей и вольничанья. Если латиняне хотят, чтобы мы заседали в совете, это ещё не повод перечить главе рода. Можете передавать остальным братьям приказы, а если кто-нибудь спросит, по какому праву, скажите, что я, Таций, назначил вас старшими. Это всё. Думаю, не нужно напоминать, что в римском совете вы голосуете все вместе так, как скажу. Теперь ступайте строить дома, да пошевеливайтесь. И вот ещё что, ни у кого нету лишней пилы? Управляющий забыл взять мою.
Лишней пилы не нашлось; их возили с востока, и стоили они недёшево. Кто-то предложил взамен долото. Как глава рода Таций мог требовать от своих людей полного подчинения, но предки у них были общие, и никому бы не пришло в голову работать на него, словно на господина. Либо пусть строит жилище сам, со своими рабами, либо остаётся ночевать под открытым небом.
Квиринальский холм, как и Палатин, был крутым и плосковерхим, но гораздо больше и соединялся с возвышенностью к северу. Здесь было где развернуться любящим простор сабинянам. Публий разыскал Клавдию, которая вдвоём с пахарем пыталась забить угловой столб, пока рабыня присматривала за детьми. Он одобрил место, сообщил, что его назначили чем-то вроде латинского вождя, потом оставил их продолжать работу и отправился строить палисад. Укрепления всегда возводят воины, без помощи женщин и рабов.
Жёны и дети должны быть укрыты от непогоды, и уже через несколько дней у всех сабинян была добротная крыша над головой. Воинов интересовало расположение наделов: если уж переселяться, то так, чтобы поле было лучше и больше, чем в родных местах. В целом они остались довольны выделенной землёй.
Публий был более чем доволен. Ему отвели два полных надела расчищенной пашни и кусок леса, который можно выкорчевать, когда понадобится ещё место под ячмень — вдвое больше, чем дома. Он горячо поблагодарил царя Тация.
— Скажи спасибо своим поножам, — ухмыльнулся в ответ царь. — Это обычный надел для отцов-сенаторов, как вас зовут латиняне. Царю Ромулу, похоже, не понять, что все мои люди — один род; у них семьи куда меньше. Когда он рассказал про свой Сенат и предложил мне добавить ещё сотню глав семей, пришлось набирать советников на месте, а ста не выходило, и тут мне попались на глаза твои славные поножи. Человек в таких доспехах — важная птица, по крайней мере, так решит любой латинянин. Надеюсь, тебе-то нравится новая должность. Ну-ну, не обижайся, ты её заслужил не меньше, чем латинские мальчишки, советники Ромула. Мы с ним неплохо ладим, он умелый правитель, но совершенно помешан на громких словах — Отцы, Совет старейшин, а там никому нет и сорока. Хотя должность сенатора пожизненная, так что время, надо полагать, это исправит.
— Судя по первым заседаниям, всё обсуждается в Сенате, а собрание только слушает речи и голосует за или против. Мы управляем городом, а простые граждане слушаются.
— Могут и не послушаться, хотя не знаю, с чего бы, разве что их всерьёз рассердят. Народ всегда можно держать в руках, если подавать ему каждое дело только с нужной стороны, но для этого Сенат должен быть единым. Смотри не начни сам ничего выдумывать.
— Разумеется, брат. Ты глава рода, все Тации будут голосовать, как ты скажешь, и в Сенате, и в собрании. Между прочим, это значит, что в Риме будут править сабиняне: мы всегда заодно, а взбалмошные латиняне то и дело разделяются.
— В целом ты прав, но не надо слишком увлекаться. Есть ещё третья сторона, луцеры. В Сенат этот сброд не попал, но в собрании голосует. Они никого не слушаются, особенно Лукумона, за которым сюда пришли. Короче, мы сильнее, но надо действовать осторожно. Если тебе всё равно, а другому нет, пусть он делает по-своему. Хорошее правило для правителей города, особенно когда в нём граждане со всего света. Запомни мои слова, брат, и обдумай за плугом. Не стану тебя задерживать, ты, наверно, спешишь в поле.
— До свидания, брат. Можешь всегда рассчитывать на мой голос, — ответил довольный Публий. Рамны и луцеры обращались к царю «государь», но приятно было почувствовать, что сабинский воин своему правителю брат.
Земля на латинской равнине была не такая, как на вырубках в сабинских холмах. Умеючи с неё можно было получить лучший урожай, и переселенцы с радостью слушали советы коренных жителей. Полем к югу от Публия владел латинянин по имени Марк Эмилий, приветливый, скромный человек, который не скрывал, что он у Эмилиев всего-навсего воин, но уверял, что небольшое родное племя у него тоже когда-то было. Держался он на редкость приятно, с должным почтением к видному сенатору, со снисходительной мягкостью к пахарю, который тоже был латинянином, но уронил честь мужчины, когда предпочёл рабство смерти в бою.
Марк обходил поля с новым владельцем и его слугой и давал дельные советы относительно того, как правильно пропалывать и осушать. Только под вечер он робко заметил, что его жена — из похищенных сабинянок, может быть, даже родня досточтимому Публию.
— Дело в том, что когда я насильно женился на ней, она не говорила своего имени; и я решил звать её Сабина. Теперь мы очень подружились, жена ничего от меня не скрывает, но я так и не знаю, из какого она рода. Она говорит, что полюбила имя, которое я дал ей в нашу брачную ночь, не хочет его менять, и до самой смерти останется Сабиной. Может быть, твоя супруга, почтенный Публий, зайдёт к ней и расскажет, что нового на родине?
— Я сделаю всё возможное, непременно попрошу Клавдию. В Риме ведь надо жить по римским законам, нельзя указывать собственной жене, куда пойти. И даже надо уступать ей дорогу на улице, — Публий фыркнул над нелепым законом, который, впрочем, соблюдал, как честный воин.
— Это не совсем закон, а указ. Царь Ромул издал его, чтобы как-то искупить кражу жён, и жить по нему оказалось вполне удобно. Раз вы здесь, обиды больше нет, но это не повод отменять хороший обычай.
— Вы, римляне, вообще так носитесь друг с другом! — в голосе Публия сквозило раздражение. — У нас в деревне все пять домовладельцев были кровными родичами, но если поссорятся, а так часто бывало, могли пустить в ход и кулаки, и камни, только, конечно, не оружие. А здесь не смей подбить глаз согражданину, сразу потащат в собрание, прямо не верится, что начинали вы несколько лет назад как разбойники.
— Я думаю, в каждом городе так. В сущности, никак иначе он и не может существовать. У нас, латинян, вековой опыт городской жизни.
— Ну и что в ней хорошего? Работаешь ничуть не меньше, чем любой крестьянин, грабить никого не грабишь, теряешь время на болтовню в собраниях, а дома не смей делать что захочется, чтобы не помешать соседу.
— Не знаю, — медленно ответил Марк. — У меня нет другого дома, а здесь неплохо. Детей никто не захватит и не продаст в рабство, и друзей у них много. Я бы не вернулся в деревню, даже если бы отец позвал — привык к толпе, приятно, что всегда есть с кем поговорить. И потом, с самого основания наш город и все его граждане отмечены потрясающим счастьем.
— Ах, да, счастье. Наверно, что-то в этом есть, вот только не видно, чтобы оно было общим. Мы служим богам порознь, по своим родам и трибам.
— Для всего города тоже есть обряды, в основном в начале года, до конца зимы ты их не увидишь. Мы стараемся, чтобы счастье было у всех.
— Ну, про ваши состязания колесниц знают все сабиняне. Как только у вас хватает наглости повторять их каждый год! А что до остальных обрядов, посмотрим. Если они не роняют чести сабинского воина, я буду в них участвовать.
— Они замечательные. Не сомневаюсь, когда придёт время, ты будешь рад присоединиться...
Осень сменилась зимой, и постепенно Публий обнаружил, что толпа не так уж назойлива. Дома вполне можно было уединиться; правда, соседи слышали всё, что делалось внутри, но без приглашения никто не входил, и Публий скоро выяснил, что ссылаться на то, что услышал через стену, не принято. Даже когда однажды пришлось высечь раба и громкие стоны были, конечно, слышны всем соседям, никто ничего не сказал. В сущности, в Риме в личную жизнь лезли даже меньше, чем на родине — здесь постоянно что-нибудь происходило, и соседям было не до тебя, а там любой необычный шаг сейчас же принималась обсуждать вся деревня.