— Брату я помогу, — осторожно ответил Публий, — но и с другом буду откровенен. Я не стану выпытывать у Марка исподволь никаких тайн, а спрошу про обряды прямо и объясню зачем. Не сабинское дело хитрить с латинянами, да и без того у нас совесть нечиста.
— Ладно, будь честен, если хочешь. Даже приятно знать, что в роду есть один честный человек. Надеюсь только, твой Марк не побежит докладывать Ромулу, потому что если все латиняне сговорятся, они меня обманут. Спроси его открыто и передай ответ. Заодно можешь сказать, что я велел всем родичам хранить верность Риму и его основателю царю Ромулу. Это правда, а Марк тогда охотнее расскажет, что знает...
На другой день Публий отправился разыскивать Марка. Ослушаться главу рода он не мог, но царская затея ему не нравилась по многим причинам. Во-первых, это было опасно. Во-вторых, сабинские воины, честные и прямые, всегда считали себя выше таких уловок. Никто не звал вождя сабинян на собрание латинский царей, и отправиться туда значит вести себя невежливо и вызывающе. Но была и третья причина, едва ли не самая главная: вдруг у Тация и вправду всё получится? Сейчас он был старшим в роду по праву рождения, но той же крови, что и подданные, воин во главе свободных воинов. Получив божественную власть, Таций — священный царь, чего доброго, мог стать тираном.
Марк охотно рассказал всё, что знал, но этого оказалось немного.
— В Лавинии главное — алтарь, он восходит к глубокой древности, хотя город новый. В святилище живёт великий бог. Чтобы спросить у него совета, надо пойти и что-нибудь пожертвовать.
— Выходит, это обычный оракул, просто более могущественный? Что же цари не приходят, когда кто хочет, а устраивают торжества только раз в двенадцать лет?
Марк только пожал плечами.
— Так повелось. Латинским царям трудно выбираться в Лавиний всем одновременно, оттого, наверно, и не встречаются каждый год. Потом, что-то есть в самом числе. Гадатели говорят, что главных богов двенадцать, хотя и перечисляют их все по-разному. А вообще-то, хоть цари и приходят советоваться с божеством, на самом деле это не столько обряд, сколько совещание правителей.
Публий подумал, что это очень похоже на латинян. Повторяют раз за разом одно и то же, не зная зачем, вот и вся их вера, а человеку со стороны не отличить священного праздника от собрания по мирским делам.
— Значит, это не для одних латинян? Жрецы пустят к святилищу сабинянина?
— С радостью, если он поднесёт хорошие дары. А почему ты так туда стремишься? Что-нибудь неладно на Квиринале? Я могу помочь?
— Стремлюсь туда не я, хотя, может, и мне придётся. Это царю Тацию взбрело в голову, что раз он царствует в латинском городе, то должен быть на празднике.
Марк нахмурился.
— Это, конечно, справедливо; город латинский, а он царь. Но например этруски, которые правят в латинских городах, никогда не появляются в Лавинии.
— Они поклоняются другим богам, мы нет. Дело вот в чём: царь Ромул должен быть в Лавинии, чтобы его признали царём, а царь Таций, чтобы его признали равным Ромулу.
Марк ещё больше помрачнел.
— Это место — священное. Кто принесёт туда несчастье, сам же и пострадает. В святилище нельзя заносить скверну, даже если ты убил в бою, как честный воин. Все цари, едва прибыв, проходят обряд очищения.
— Тогда тем более Таций должен там быть, чтобы показать всем латинянам, что он невиновен. Я знаю, ты думаешь, что на нём кровь тех послов. Но он чист, и когда его примут у алтаря, всем придётся это признать.
— Понятно. Беда в том, что святилище стоит прямо над Лавинием.
— Думаешь, Тация могут убить? Он возьмёт охрану.
— Бесполезно, жрецы обыщут любого, если заподозрят, что он хочет пронести оружие.
— Тогда мстители тоже будут не вооружены.
— Случается, что и безоружный убивает безоружного.
— С Тацием такого не случится. Он не слабее любого, а вокруг будут родичи.
Марк всё ещё не мог успокоиться.
— Всё-таки ему там не место. Несправедливо пролилась латинская кровь, будет несчастье.
— Ерунда. Ему непременно надо туда поехать. Так и передам. Могу ещё предупредить его, что некоторым латинянам это кажется опасным. Тогда он будет начеку, но отправится непременно, чтобы показать, что не связан с убийством послов...
Зиму город доживал тяжело. Погода стояла плохая — зимой погода всегда плохая, но на этот раз стоило полить дождю или задуть ветру, угрожая будущим всходам, как на Палатине принимались ворчать, что боги гневаются на убийц-сабинян, а на Квиринале — что все беды начались, когда жадные латиняне не поделились счастьем и не помогли соседям привести поля в порядок. Никто не говорил о войне, о победах, не мечтал разграбить богатый город. Рим превратился даже не в деревню, а в шаткий союз двух деревень.
Но пришла весна, по бороздам зазеленел ячмень. Римляне успокоились, что всё-таки не умрут с голоду, приободрились и стали готовить посольство в Лавиний.
Приём этого посольства означал, что древние города признали Рим как равный город, поэтому посольству следовало быть пышным, великолепным и исполненным достоинства. Все помогали кто чем мог. Цари в пурпурных мантиях собирались ехать на колесницах. Ромул привёз свою давным-давно из Альбы с прочими семейными ценностями; для Тация родичи выменяли колесницу у этрусков из города Вей, отдав за неё целое стадо. Боевую колесницу смастерит любой плотник, это пара колёс да лёгкая плетёная рама. Но только этруски могли соорудить парадную колесницу: рама из прочных досок, сверху тонкий лист бронзы с чеканными изображениями богов, резное сиденье украшено белым не то камнем, не то металлом, который привозят из-за моря и называют почему-то слоновой костью. Тации отдали за колесницу сто телок и пять быков, да и то насилу упросили ремесленников.
Добыть плащ оказалось проще, хотя в Италии не знали хорошей пурпурной краски. С юга как раз забрёл торговец с рулоном купленной у чужеземцев пурпурной материи, и его уговорили продать отрез за серебро вдесятеро больше веса ткани — сабинянки пожертвовали украшениями.
Каждый царь взял конную свиту из десяти советников, без оружия по случаю священного праздника, все в одинаковых белых плащах через плечо. Публий, попавший в их число, одолжил под залог поножей красные сапоги до колен; они были заморской работы, а сейчас принадлежали наёмнику из луцеров, который зарезал ради них одинокого путешественника. Сенаторы захватили на дорогу соломенные шляпы от солнца и взяли умелого раба, чтобы сплёл венки для праздника.
Ещё царей сопровождала охрана, по сто отборных воинов в полном вооружении. Они насилу согласились ехать, поскольку долгий, утомительный путь им ничего не сулил. Им предстояло остаться в десяти милях от Лавиния, потому что в пределах видимости от святилища нельзя было находиться с оружием.
С жертвенным скотом и богатыми подарками для храма посольство получилось самое дорогое и пышное за все тринадцать лет от основания Рима. Граждане вздыхали о неслыханных тратах и утешались тем, что городу будет оказан почёт.
Посольство выступило в разгар лета. Особенно интересно было сабинянам, которым первый раз удалось взглянуть на давно обжитую, деревня к деревне, латинскую землю, на обнесённые стенами города из кирпича и камня. Публий мечтал посмотреть какой-нибудь город изнутри, но его надежды не оправдались. Ромул объяснил, что проводить воинов по чужим городам без приглашения не принято, а после убийства послов римлянам не доверяют. Но даже с дороги было на что полюбоваться — крепости с отвесными стенами, облака дыма из печных труб, а в одном городе замечательное новшество: дом, крытый вместо тростника обожжёнными глиняными пластинками.
Но вот охрану оставили в лагере у обочины, и впереди показался Лавиний. Встретились и другие латинские цари, больше двух десятков — не у одного Ромула был соправитель. Все они ехали в пурпурных плащах, но многие верхом; этрусская колесница — бесполезная роскошь, этим Рим показал, что уже богаче многих старинных участников Латинского союза.
Лавиний стоял на крутом склоне, так что целиком просматривался с равнины. На первый взгляд казалось, будто он составлен из крепостей; широкие дома были сплошь кирпичные, соломенные крыши нависали над белыми отштукатуренными стенами. Публий даже встревожился, что родичей угораздило убить послов такого могучего города. Но затем он заметил у открытых ворот нескольких воинов, которые провожали сабинян злобными взглядами: обыкновенные латиняне, щуплые, худосочные. Может, у них и хватает богатства выстроить себе кирпичные дома, но на поле брани таких бояться нечего.
Высоко над Лавинием поднимался голый утёс, святилище. Римляне наконец были у цели. Вежливость требовала идти к богу пешком, и они с облегчением оставили у ворот лошадей и колесницы. Пехотинцам по призванию, им казалось, что верховая езда только расшатывает кости, а тряске в колеснице любой предпочёл бы запряжённую волами повозку.
Весь верх горы был, как подобает святилищу, обнесён очищенными от коры прутьями. Самую макушку покрывала зелёная, ощипанная священными козами трава, а чуть ниже виднелась расщелина-оракул, обыкновенная трещина в скале, глубокая и изогнутая так, что дальнего конца не было видно. Перед входом в неё стоял алтарь из ничем не скреплённых камней. Вокруг уже толпились латинские цари, и за каждым вели жертвенного быка.
— Придётся подождать своей очереди, — небрежно заметил Ромул, — но с жертвоприношением не стоит затягивать. Дела не начнутся, пока бог не получит своё, а мне надо переговорить кое с кем из царей до совета. С твоего позволения, царь Таций, я пойду первым. Серебро в дар положишь вон на тот камень, потом посвятишь быка богу этого святилища — без имён, чтобы не ошибиться. Выведешь быка и стукнешь по голове, а остальным займутся служители: заколют его, снимут шкуру, сожгут на алтаре жир, ещё своруют часть мяса, но тут хватит на всех. Предоставь всё