дать свою жизнь.
Сикибу и кивнул и показал на лезвие Годзаэмону. При этом старшины рода Кира вконец сконфузились.
Когда с освидетельствованием тела Кодзукэноскэ Киры было покончено, по старшинству на допрос был вызван новый глава рода Ёсиканэ Сахёэ. Получив приглашение от Куная Сайто, Сахёэ явился по вызову. Лицо его было землистого цвета. За ним по пятам следовал врач.
Он был ранен в двух местах: одна рана на лбу суна три в длину, другая, на спине, не меньше семи сунов. Как научили его старшины, Сахёэ сказал, что после ранения вскоре потерял сознание, и как что было, не помнит — даже не припоминает, что было до ранения, а что после. Однако раны его были не слишком глубоки. Сикибу и Годзаэмон, понимая, что должен испытывать Сахёэ, особо не донимали его расспросами, но с огорчением отметили, что представители рода Кира, чтобы обелить себя, стараются утаить от них истину.
— А чем был вооружен его светлость Сахёэ и много ли врагов поразил? — строго спросил Годзаэмон, обернувшись к старшинам.
Инспекторам была предъявлена нагината.
— Значит, это оружие было у вас в руках прошлой ночью? — уточнил Годзаэмон.
— Совершенно верно, — подтвердил Сахёэ.
На клинке нагинаты было множество кровавых пятен и зазубрин, а древко пестрело зарубками от меча. Это казалось странным и неестественным, если учесть, что сам Сахёэ отделался всего двумя легкими ранами — не похоже было, что молодой человек так отчаянно сражался. Сикибу и Годзаэмон переглянулись. Обоим пришла в голову неприятная догадка: вероятно, и эта нагината, и покрытое кровью и зазубринами лезвие меча Киры — все было заранее подстроено.
Сахёэ было приказано написать объяснительную записку, что он и сделал. Вскоре один из старшин передал старшему инспектору бумагу следующего содержания:
«Вчера, в ночь четырнадцатого числа двенадцатой луны после полуночи в усадьбу, где я находился вместе с Кодзукэноскэ Кирой, вторгся большой отряд людей, переодетых пожарными, которые назвались вассалами князя Асано Такуминоками. Они проникли во двор, приставив в двух местах лестницу к внешней стене казарменного барака. Задние ворота проломили и вторглись большими силами в подворье. Они были вооружены луками и стрелами, копьями, алебардами и начали пробиваться в дом. Наши слуги и вассалы оказывали сопротивление, но нападающие имели превосходство в оружии и доспехах. Среди наших вассалов было много убитых, и в конце концов они вынуждены были уступить нападающим поле боя, не в силах их остановить.
Когда нападающие прорвались ко мне, вассалы пытались меня оборонить и пали рядом со мною. Сам я тоже защищался нагинатой, но был ранен в двух местах. Кровь залила глаза, и я потерял сознание, а когда через некоторое время пришел в себя, то, тревожась за Кодзукэноскэ, бросился его разыскивать, но, прибыв на место, увидел, что опоздал — преступление уже свершилось. Вслед за тем злодеи удалились.
О чем нижайше докладываю.
Пятнадцатого числа двенадцатой луны.
Сахёэ Кира».
Сикибу прочитал объяснительную записку и передал Годзаэмону. Тот в свою очередь прочитал и промолвил, обращаясь к старшинам:
— Ну что ж, хорошо.
Далее занялись осмотром тел шестнадцати бойцов, павших при обороне усадьбы. Сикибу и Годзаэмон отнеслись к ним с должным уважением. Окати-мэцукэ внимательно осмотрели тела и занесли в протокол имена всех погибших: Хэйсити Кобаяси, Риуэмон Тории, Ёитиэмон Судо, Уэмон Осукабэ, Итигаку Симидзу, Сэйдзаэмон Сайто, Яситиро Синкай, Гэндзиро Косакаи, Гэмпатиро Соуда, Гэнъэмон Судзуки, Тётаро Касахара, Хэйэмон Сакакибара, а с ними два монаха Сётику Судзуки и Сюнсай Макино, и солдаты-асигару Хандзаэмон Мори и тюгэнно[196] Гондзюро. Как можно было понять по изрубленным телам павших, особенно упорно и яростно до последней капли крови бились Итигаку Симидзу и Хэйсити Кобаяси.
Выходило, что погибшие в большинстве, хотя и выступали в роли вассалов, защитников дома Кира, но по сути относились к отряду стражи, которую выделил глава рода Уэсуги для охраны Сахёэ и его приемного отца. Выполняя приказ господина, они ценой своей жизни пытались защитить человека, принадлежащего к другому роду и к тому же им глубоко не симпатичного.
Это соображение глубоко тронуло сердца инспекторов, заставив их на мгновение отставить в сторону служебные интересы. Гибель отважных стражников могла показаться бессмысленной, но их смерть во имя долга можно было счесть деянием чуть ли не более славным, чем подвиг ронинов, имевших перед собой ясную благородную цель — месть за господина.
На том инспекторы закончили осмотр разгромленной усадьбы, от одного вида которой сжималось сердце, и приступили к осмотру раненых в количестве двадцати одного человека.
В их число входили и легко раненные, чьи ранения скорее можно было назвать царапинами. Далее, если не считать безродной челяди, оставалось еще двадцать три бравых самурая, которые были совершенно целы и невредимы.
Тем временем окати-мэцукэ обходили соседей, собирая их показания. Напротив главных ворот располагалась усадьба Итигаку Макино, с северной стороны по другую сторону ограды находилась усадьба Маготаро Хонды. Хозяева обеих усадеб прошлой ночью отсутствовали, а остававшиеся дома самураи, очевидно, не желая связываться с сыском, давали односложные ответы, ни во что не углубляясь. Так, вассалы Макино оставили следующие показания:
«Прошлой ночью где-то в седьмую стражу[197] послышался шум, будто при пожаре. Слышались крики, и мы вышли из дому. Громкие голоса слышались из усадьбы Сахёэ Киры, но в чем дело, было неясно. Мы на всякий случай выставили часовых к воротам, и, хотя шум продолжался, решили ни во что не вмешиваться. К вышесказанному нам добавить более нечего».
В том же духе свидетельствовали и кэраи Маготаро Хонды:
«Мы полагали, что там пожар или что-то в этом роде, но точно знать не могли. Со временем шум утих. А что там происходило, нам неведомо».
Кто действительно что-то «знал», а не заявлял просто о «шуме», который долго не утихал, так это Тикара Цутия из усадьбы, что располагалась рядом с подворьем Хонды. Опасаясь властей, Цутия умолчал, разумеется, о той поддержке, которую он фактически оказал ронинам, но по крайней мере внятно объяснил, какие меры принял у себя в усадьбе:
«Предполагая, что там пожар, я вышел из дому и услышал шум схватки, в связи с чем велел своим людям занять позиции вдоль стены, дабы оградить наше именье. Тут из-за стены донеслись голоса — говорившие представились как вассалы князя Асано Такуминоками, Гэнгоэмон Катаока, Соэмон Хара и Дзюнай Онодэра. Они объявили, что исполнили свой обет, расправились с врагом своего господина Кодзукэноскэ Кирой, что мы и приняли к сведению. Ближе к рассвету мы видели, как из задних ворот соседней усадьбы как будто бы вышел отряд численностью человек пятьдесят-шестьдесят. Однако было еще довольно темно, и рассмотреть их подробно не было возможности. Видно было только, что на них костюмы пожарных».
Задним числом можно было только гадать, почему личный вассал сёгуна хатамото Цутия не попытался задержать злодеев, которые ему были уже известны, некоторые даже поименно… Во всяком случае, вероятно, в своих показаниях Цутия старался выражаться сдержанно, сознавая явную двусмысленность ситуации и предвидя нарекания в свой адрес.
Сикибу Абэ и Годзаэмон Сугита со своим эскортом вернулись в замок сёгуна и доложили о результатах расследования. Пока члены Совета Старейшин выслушивали инспекторов и просматривали протоколы следствия, начальник Охранного ведомства Сэнгоку, который, вернувшись домой, внимательно изучил объяснительную записку, принесенную посланцами ронинов Ёсидой и Томиномори, снова поспешил в замок и представил инцидент в интерпретации самих ронинов. Принесли также «Заявление» ронинов, оставленное в усадьбе Киры, и все члены Совета Старейшин прочли эту бумагу, передавая из рук в руки.
При том, что нарушение закона было налицо, на всех произвело глубокое впечатление, как тщательно ронины подготовились к операции, как четко действовали при наступлении и при отступлении, как всячески старались соблюдать порядок, воздерживаясь от любых бесчинств.
Все члены Совета Старейшин испытывали, должно быть, одно чувство, которое укладывалось в краткое слово: «Молодцы!»
Давний доброжелатель ронинов Инаба Тангоноками втайне переживал, тревожась о том, какое же наказание теперь постигнет крамольников. Однако дело затягивалось. Совет счел инцидент делом чрезвычайной важности, и никто из старейшин так и не решился выступить по данному вопросу. Инаба озабоченно взглянул на Цутию. Тот, как всегда, сохраняя полнейшую невозмутимость, ответил ему ободряющей улыбкой, которая, вероятно, должна была означать: «Все будет в порядке. Род Кира повел себя сейчас бестолково, а ронинам в общем, все сочувствуют». Тем не менее беспокойство Инабы не утихало — теперь он с тревогой следил за поведением главы Совета, Абэ Бунгоноками.
Его светлость Абэ приходился отцом смотрителю храмов и святилищ Масатаке Абэ. Он делал вид, что поглощен своими мыслями, и ни на кого не глядел, но при этом отлично понимал тревогу Инабы, тая под суровой внешностью в глубине души сочувственную улыбку. Когда нынче утром сын, смотритель храмов и святилищ, пришел к нему и рассказал о донесении настоятеля храма Сэнгаку-дзи, он почувствовал в тоне этого повествования такую же, как и у Инабы, непроизвольную симпатию к ронинам, которая явно не имела прямого отношения к делам службы, так что впору было рассказчика по-отечески пожурить. Его светлость Абэ считал весьма отрадным явлением то, что младшее поколение прониклось таким уважением к вассальной верности ронинов клана Ако. Благотворно было уже то, что их поступок внес очистительную свежую струю в застойную атмосферу этого слишком уж мирного времени.