Гордый своим изобретением, Бова, не задерживаясь в котельной, сразу повёл Благушу к лестнице, а по ней, через запасник – в кабину управления. И пока в течение получаса разливался соловьём, расписывая назначение всех устройств приборной доски, Благуша с любопытством глазел по сторонам. Шикарно устроился Бова, оторви и выбрось, ничего не скажешь; светлые панели из орехового дерева, коими были обшиты стены отсека, а также стол, различные шкафчики и полочки для разных предметов сверкали полировкой. Огромное лобовое окно, размером три на три шага, было прозрачнее родниковой водицы, казалось – протяни руку, и не встретишь никакого сопротивления, а чехлы мягких кресел радовали глаз тем особенным разнообразием красок, которым обладал лишь редкий мех юрсема. Всё вместе создавало ощущение необычайной чистоты, уюта и изящества. И понятное дело – богатства.
Затем они спустились обратно в котельную, где в это время какой-то худой, как сушёная вобла, крайн, перемазанный сажей с ног до головы (кстати, ещё при первой встрече показавшийся торгашу смутно знакомым), остервенело чистил кочергой топку парового котла.
– А вот теперь, друган ты мой слав, – важно продолжал Бова, – я тебе объясню работу самого лучшего моего изобретения – долгопарого движителя. С помощью этого изобретения я произведу в Универсуме революционные изменения в нынешнем транспорте, и Бездонье навсегда перестанет быть преградой для народов из разных доменов. Ты только представь, слав, как вот такие Дирижопли беспрепятственно летают из Края в Край – сердце радуется такой картинке! Вот смотри, слав, – сюда, в дверцу топки, загружается горюч-камень…
Тут Благушу словно что-то под руку толкнуло, как уже не раз бывало ранее в течение путешествия.
– Погоди, Бова, оторви и выбрось. Дай-ка я сам попробую. Сюда, как ты верно говоришь, загружается горюч-камень. Жар же от его горения нагревает вот этот котёл с долгольдом, вызывая тем самым его бурное испарение. Пар этот в виде могучей напорной струи выходит наружу по выхлопным трубам, что и служит движителем. Сдаётся мне, Бова, что скорость твой летучий корабль может развивать не хуже строфокамила, а то и круче. Что скажешь?
Ответом торгашу с Роси было молчание.
Благуша недоумённо обернулся.
И обнаружил, что Бова, вылупив глаза от изумления и явно потеряв дар речи, смотрит на него.
– Ты чего это, Бова? Разве я что-то не то сказал?
– Да я… – Бова натужно прокашлялся. – Да я даже Минуте об этом не сказывал! Откуда же ты можешь знать?
– А-а, ты об этом… – Благуша тяжко вздохнул и не стал скрывать – ежели уж его не поймёт сам настоятель Храма Света, то не поймёт уже никто. – Да, понимаешь, оторви и выбрось, вот с тех самых пор, как тебя повстречал, так со мной всякая всячина и происходит. В том числе и знания, ранее неведомые, сами собой приходят. Веришь – нет, ещё несколько минут назад я понятия не имел об устройстве твоего долгопарого движителя. А теперь знаю. Не знаю только, как объяснить само знание.
Бова задумчиво кивнул, наморщив лоб от напряжённого мыслительного процесса. Сразу было видно, что привыкший решать неразрешимые задачи ум настоятеля сразу же взялся за дело. Но с ходу не одолел. Бова покачал головой, отложив задачку на потом, и махнул рукой:
– Верю, слав. Верю. Только что убедился. Но что же на тебя могло так повлиять, включи-выключи? Уж не моя ли Думовина? От неё, понимаешь ли, всякие там невидимые глазу, но ощутимые телом эманации исходят, особенно после того, как мы те байты порченые использовали – из урания и плутония… Но ведь я возле Думовины с утра до вечера кружусь – и пока ничего особенного…
«Ну да, ничего особенного, – подумал слав. – А вместо шара с корзиной – целый Дирижопль на долгопаром ходу выдал. Да ещё с немыслимой скоростью постройку закончил»
– Слушай, слав, а та книжица, которую ты мне в храмовнике показывал, ещё у тебя? – вдруг спросил Бова.
Благуша кивнул, снова присматриваясь к подозрительно знакомому золушку, всё ещё возившемуся с топкой – много, видать, нагорело. Он заметил, что тот, в свою очередь, старательно отворачивает своё лицо в тень, и его нехорошие подозрения усилились. Кого же он ему так напоминал?
– А как же! Только я её Вохе Василиску дал почитать. А мне она уже почти без надобности, сам уже апофегмами сыплю не хуже. Да вот, например, как раз к случаю: «Мало построить корабль, надо на него ещё и сесть!» Или: «Можно быть уверенным только в том, что ни в чём нельзя быть уверенным, и ежели это выражение истинно, то тем самым оно и ложно».
– Забавно, забавно, – задумчиво повторил Бова. – Но вот интересно, что она мне самому может сказать насчёт всего этого предприятия с Проклятым доменом?
Тут Благуша, не выдержав, шагнул к обслужнику, взял его за плечо и развернул лицом к себе.
– Ну и что тебе от меня надобно? – угрюмо спросил дохлятина рыкающим басом, сверкнув белыми зубами на чёрном лице, измазанном сажей почти до неузнаваемости. – Мало об меня тогда кулаки почесал, плисовые штанцы, добавить хочешь?
– Оторви и выбрось! – ахнул Благуша, от неожиданности отступив на шаг, – Пивень, ты, что ли?
– Ну я, – ответил тот, пожав узкими плечами. – Так что ж тут такого?
Благуша непонимающе повернулся к настоятелю, который лишь добродушно улыбался, глядя на них обоих.
– Бова, да что же этот бандюк тут делает?!
– Тихо, тихо, слав, не кипишись. Нашим человеком твой Пивень оказался. Взял я его к себе, одарил штанцами плисовыми, по коим так бедняга страдал, да к Ухарю золушком определил, пародвижитель на Дирижопле обслуживать. Так на удивление хорошим работником наш крайн оказался! Вот что нормальная жизнь с человеком делает, включи-выключи!
– Да, я такой, хотя могу и чаще, – сразу засмущался Пивень, ковыряя пол носком сапога и потупив глаза – прямо как красна девица. Заметно было, что к похвалам крайн не привык. Оно и понятно – в ватаге бандюки более привычны к подзатыльникам ватамана.
«Что-то не верится в его исправление», – подумал слав, мрачно разглядывая Пивеня и при этом действительно ощущая явственный зуд в кулаках – угадал Пивень, битая шкура, опытная. Это ж бандюк! Дурная кровь! Ходит несвязанный, а ну как своим помогать станет? Вот уж взаправду говорится: «Чем тяжелее работа, тем легче на неё устроиться».
– А ну брось, слав, – недовольно сказал Бова, заметив, как Благуша смотрит на Пивеня. – Вижу, что-то нехорошее думаешь, нечего напраслину на человека даже в уме наводить – беду накличешь. Примета такая народная. Пойдём-ка лучше книжицу твою поищем да выпьем за твою с Минутой счастливую судьбину! И ты, Пивень, с нами иди, хватит тут усердствовать, пора и тебе отдохнуть.
– Рад стараться! – гаркнул в ответ Пивень.
С этими словами Бова выпрыгнул из Дирижопля на землю, и Благуше нечего не оставалось, как последовать за ним. А в затылок ему, с готовностью побросав инструмент, пристроился бывший бандюк, а ныне – человек мирного и почётного ремесла, оторви и выбрось! Нет, что творится на белом свете, а? Что творится!
Благуша догнал настоятеля и пристроился рядом, приноравливаясь к его размашистому шагу.
– Бова, а к чему это ты сказал? Обо мне с Минутой?
– Да ладно, включи-выключи, что я, глаз не имею? Вижу, как вы друг на дружку смотрите, прямо не налюбуетесь. И знаешь, что я тебе скажу, слав?
– Что? – Слав немного растерялся от такого поворота дела.
– Что я не против.
– Погоди… – Голос Благуши дрогнул от подступившей к горлу радости. – Но Минута мне говорила, что как послушнице Храма ей запрещены отношения с мужчинами… Разве это не так?
– Успокойся, слав. Здесь случай исключительный, никого наказывать не буду. Властью настоятеля я снимаю с неё данный обет. Она ж мне почти как дочка, на моих глазах да под моим присмотром выросла, в сердце след свой оставила. А ты парень хороший, толковый, лично мне нравишься…
Они как раз проходили мимо ватаги бандюков, оставленной под охраной дюжих молотобойцев, когда скрипучий голос Хитруна перебил разговор:
– Смотрю я на тебя, Пивень, и не пойму – и как это ты мог сменить честное имя бандюка на грязную работу? Чем это они тебя купили, кровь из носу, неужто этими вот плисовыми штанцами?
Бова, Благуша и Пивень невольно остановились.
– Нет, Хитрун! – Пивень поддёрнул вышеназванные штанцы, выгнув тощую грудь колесом и важно задрав нос. – Это я раньше, с вами, бандюком был. А теперь, с работой интересной, да с друганами надёжными, у меня, можно сказать, только жизнь начинается. Новая! Как штанцы эти плисовые!
– Продаются только свои, усы узлом, – сказал как плюнул Ухмыл.
– Будь у меня руки развязаны, Пивень, – добавил Буян, страшно вращая мгновенно налившимися кровью глазами, – я б тебе эти штанцы узлом на шее завязал, пся крев, да к дереву бы подвесил, с голой задницей на свежем воздухе проветриться!
– Зачем к дереву? – пренеприятнейшим образом усмехнулся Жила. – Под колёса Махины его, усохни корень, и вся недолга.
– Да ну вас, братки, – сразу погрустнел Пивень, поникнув буйной головушкой. – Что ж вы такое говорите, плисовые штанцы? А сколько годин я ватаге верой и правдой служил – уже не в счёт? Да неужто у вас на меня рука поднимется?
– Ничего, Пивень, ничего. Главное, кровь из носу, чтобы она, рука, на тебя опустилась.
Лишь Скалец промолчал, старательно отводя взгляд от Благуши. Вид у него был жалкий донельзя. Бледный, встрёпанный, под глазами тёмные круги, ещё и мерзостью какой-то от армяка разит, аж нос зажать хочется… очень запах на тот похож, которым их из Махины и выкурили. Видать, смекнул торгаш, самую грязную работу самому никчёмному в ватаге и поручили. И всё же Скальца ему было по-человечески жаль. Когда-то ведь приятелями были, оторви и выбрось. Ладно, подумал слав, пусть ещё здесь посидит, для острастки, а там словечко за него перед Бовой и замолвлю. Выручу в последний раз.
Тут Бова решил вмешаться и пригасить накал страстей:
– Перестань, ватаман! Пока ты со своей ватагой у меня в руках, нечего лаяться и настрой душевный мне портить! Лучше скажи, поднести тебе чарку окоселовки или гордость не позволит принять подношение от пленителя?