– А ватамана ты понесёшь, пся крев? – зло спросил Буян, видимо совсем не прельщённый такой перспективой.
– М-да, – вздохнул Жила. – Тяжеловат будет…
– Надо будет – все понесём! – отрезал Ухмыл.
Вот уж точно тогда сказал браток Ухмыл, растроганно подумал ватаман, продолжая недвижимо набираться сил, – «хочешь услышать о себе хорошее – умри».
– И какого хрена наш ватаман прыгать решился! – продолжал злиться Буян. – Может, и сейчас ещё тот Дирижопль летит как ни в чём не бывало! Может, пся крев, с головой у него не лады, а? От приключениев взяла и расстроилась, голова-то?
– Конечно, не в порядке, – простодушно подтвердил Жила. – Не видишь, что ли, батько в полной отключке!
– Да я не о том, балда ты этакая! Может, нам нового ватамана пришла пора выбрать? Сами кумекайте – ежели бы не он, разве занесло бы нас в этот Проклятый домен? Разве ж натерпелись бы такого лиха – то от елсов, то от приключениев на Махине, то… вон и саблю мне те поганцы сломали! А я без неё, пся крев, словно недоделанный какой-то…
– Уж не тебя ли, недоделанный, ватаманом нам выбрать? – Ухмыл звучно сплюнул.
– А чем я хуже? – огрызнулся Буян.
– Это у тебя с головой не в порядке, Буян, а не у Хитруна. Нашёл время нового ватмана выбирать. Забыл, усы узлом, где находимся? А почему он нас прыгать заставил, так я тебе, недотёпе, объясню. Как ещё выпал бы шанс свободу обрести! Разве не её мы ценим превыше всего?
Тут ватаман не выдержал. Не в силах терпеть этот трёп и дальше, он стиснул зубы, чтобы не застонать и не уронить своего достоинства, и так порядком уроненного с дерева и кое-как сел. Бандюки разом умолкли. Как раз в этот момент, словно смилостивившись над ним, с небес снова проглянули звёзды, и вокруг немного развиднелось. Ватаман хмуро обвёл взглядом тёмные силуэты своих ватажников, выжидательно уставившихся на него, затем безотчётно сгрёб рукой с влажной земли ворох опавших листьев, присмотрелся, определяя породу дерева… И невольно хмыкнул. Кажись, дуб. Вот ведь злая ирония – чуть «дуба» с дуба не дал. Затем вновь глянул на братков, досадливо подумав, что вот такими болванами ему и приходится руководить за неимением лучших. Лучшие – сами все в ватаманах.
– Свободу, – наконец хрипло проворчал Хитрун. – В задницу себе её засуньте, свободу такую… Бова тогда что сказал? Что летучих шаров на всех может и не хватить. Вот и пришлось первым вызываться. Свободу, кровь из носу…
– Я же говорил тебе, Буян, что без батьки мы и не ватага – а так, пшик один! – восхитится Ухмыл объяснением Хитруна. – Единственная толковая голова среди нас только у него и имеется, усы узлом!
– Ты вот говоришь, Буян, – продолжал ватаман, не спуская с ватажника жёсткого, недоброго взора, – что, может, и сейчас ещё тот Дирижопль летит как ни в чём не бывало…
– Да я, батько, это… – начал было Буян, но осёкся.
– Может, и летит тот Дирижопль, Буян, почему бы и нет? – с трудом сдерживаясь, продолжал гнуть Хитрун свою линию… и вдруг рявкнул: – А может, кровь из носу, лежат где сейчас на сырой земле обломки того корабля летучего, а Бова и его люди лежат среди тех обломков бездыханные, и некому по ним слёзы лить-проливать, кроме этого дождика! А мы – и поныне живы!
– Прости, ватаман, не подумавши я… – повинно поник головой Буян. – С устатку ляпнул…
– Так-то, Буян, – уже более спокойно заключил Хитрун. – Про свою голову что хошь болтай, а чужие, коли не уверен, не трогай. Прощаю на этот раз… И вправду притомились мы все…
– Эх, сейчас бы в трактир какой осесть на пару декад, – скорбно вздохнул Жила, – брагой с сальцем угоститься…
– Мечтать не вредно. – Хитрун совсем уже успокоился и позволил себе добродушно хмыкнуть над замечанием Жилы, слегка подкрутив пальцами вислые от влаги усы. – Вредно не мечтать. Погоди, выберемся ещё отседова – погудим на славу! Это я вам обещаю твёрдо!
– Погоди-ка, батько, – вдруг встрепенулся Ухмыл, шумно потянув носом. – Никак откуда-то дымком тянет?
– И впрямь дымом запахло, – согласился Жила.
– Может, это Скалец костёр сдуру разжёг? – предположил Буян, обрадовавшись возможности отвести грозное внимание ватамана от своей незадачливой персоны. А ещё его в тот миг озарило, что без Скальца, как оказывается, никак нельзя – надо же на кого-то шишки валить и злость срывать? Сам вон едва на роль Красавчика не напросился. – Его одного мы пока и не нашли!
– Точно, Скалец, усохни корень! Не елсы же!
– А почему это елсам костры не жечь, пся крев? Ты что, Жила, сродственник ихний, что так хорошо житуху их ведаешь?
– Цыц, кровь из носу!
Бандюки привычно притихли, ожидая распоряжений, потому как по тону ватамана ясно было, что он только что принял какое-то решение. Так и оказалось. Кряхтя, ватаман поднялся на ноги (никто не посмел предложить помощь, зная по опыту, что за это, ущемив гордость Хитруна, можно и огрести по первое число), выпрямился во весь свой немалый рост и объявил:
– Вот что я вам скажу, парни. Все мы дюже злы на Скальца, но определять степень его виновности перед ватагой будем не сейчас, а тогда, когда его найдём. Потому как хоть он и последний засранец, а всё же наш засранец, из нашей ватаги, а потому отыскать мы его обязаны! Так что хватит отдыхать, пора отправляться на поиски.
Выдав эту великую речь, ватаман снова покряхтел, приноравливаясь к своему ноющему телу, и неспешно двинулся в путь, за неимением лучшего ориентира выбрав как раз то направление, откуда ощутимо тянуло дымом. Он и не подумал оглядываться, так как ничуть не сомневался, что остальные братки, задумчиво притихшие после его слов, беспрекословно потянутся следом.
А куда, собственно говоря, этим говнюкам деваться?
Вот то-то и оно.
Глава двадцать седьмая,в течение которой спасшиеся путешественники пребывают в глубокой ж… вернее, в глубоком унынии
Если кто-то подаёт надежды, его не списывают со счётов.
Остатки Дирижопля всё ещё догорали вокруг круглого бездонного провала в центре площади, когда наступило утро. К этому времени здесь собрались уже все потерпевшие небесное кораблекрушение – пламя гигантского костра послужило отличным ориентиром в ночи, и, что самое удивительное, при приземлении в этой темени никто не пострадал. Так что спустя два часа весь народ сидел вокруг остатков летучего корабля, дарившего людям последнее, что ещё был способен подарить, – тепло.
Рядом с Благушей, понятное дело, пристроилась Минута, а далее по кругу расположились Обормот, Воха Василиск, Ухарь, Пивень, Безумный Проповедник, Косьма Тихий и остальные молотобойцы Бовы Конструктора – числом двадцать.
Не было с ними только самого Бовы.
Благуша с трудом подавил горестный вздох, не желая привлекать к себе внимание и, соответственно, вдаваться в объяснения. Картина разыгравшейся трагедии всё ещё ярко стояла перед глазами… Трагедии, о которой никто, кроме него и Минуты, ещё не знал. И Благуша всё никак не мог решиться сообщить об этом остальным…
…Едва он отцепился от последней перекладины лестницы и отважно прыгнул навстречу своей судьбине, как ветер, свирепствующий в непроглядной тьме, подхватил его, словно кленовый лист, и, злорадно завывая, завертел в своих цепких объятиях. Впрочем, вне Дирижопля вдруг оказалось, что и ветер дует, и дождь льёт не так уж и сильно. Скорее всего, так хорошо от стихии защитил именно камильный костюм, укрывший его с ног до головы, и всё же у Благуши мелькнула крамольная мысль, что дело здесь нечисто. Наверное, сам Олдь Великий и Двуликий осерчал на них – за то, что, не удовлетворившись земным существованием, людишки в небо полезли, – вот и обрушил на них всю свою мощь, пока не погубил корабль… а после и успокаиваться начал.
Хорошо хоть, оторви и выбрось, что их самих не погубил вместе с Дирижоплем.
Благуша, как сумел, задрал голову в шлеме, пытаясь сквозь стеклянные окошки разглядеть, что сейчас творится с кораблём да выпрыгнул ли Бова. И с ужасом увидел, что рано радовался благополучной выброске с корабля, так как только сейчас стало заметно то, чего не было видно снаружи, – что огонь, после того как рухнуло дно котельной, не погас полностью и правый борт корабля занят жарким пламенем, которое вот-вот доберётся до многошара…
Только он об этом подумал, как пламя и добралось.
Эту картину – крушение летучего корабля – слав запомнил на всю свою жизнь.
Ахнуло так, что небу стало жарко. Вместо Дирижопля у него над головой расцвёл гигантский цветок из ослепительно-белого пламени. Невероятной силы вспышка озарила всё пространство вокруг, превратив на несколько долгих мгновений могильный мрак ночи в ясный день, и небо сверху донизу потряс громовой удар. Казалось, в этот момент даже дождь от удивления прекратил лить свои вечные слёзы – когда горящие клочья многошара вперемешку с кусками обшивки палуб ярким фейерверком разлетались в разные стороны… Ещё несколько мгновений летучий корабль оставался висеть на прежнем месте, словно не понимая, что с ним произошло, а затем вздрогнул всем своим большим корпусом, как тяжко раненный зверь в предсмертной судороге, и пылающим камнем рухнул вниз… Вниз – мимо Благуши, и даже сквозь плотную кожу камильного костюма слав ощутил, как всё его тело обдало нестерпимым жаром…
Минута тихо всхлипнула, прижимаясь к Благуше чуть сильнее, и его мысли вернулись к яви. Перед глазами снова проступил провал в центре городской площади, слабо дымящиеся обломки Дирижопля вокруг провала и люди, рассевшиеся вокруг самих обломков Благуше ничего не оставалось, как покрепче обнять девицу, скорбя вместе с ней. Да, Бова так и не прыгнул. Не успел. Гениальный изобретатель домена Простор погиб в своём собственном изобретении… А вот другое его изобретение, камильные костюмы, по-прежнему исправно выполняли своё дело – защищали от ветра, холода и дождя… не защищали они только от тревожной усталости, от той неопределённости положения, в котором все оказались. Эта история ночного крушения порядком вымотала всех без исключения. Вот Благуша с Минутой и дожидались утра, стараясь согреть друг дружку не столько тесными объятиями, сколько теплом своих сердец. При этом время от времени то один, то другой впадал в какое-то полузабытьё… а когда сознание возвращалось, чёрный провал в центре костра невольно вновь и вновь притягивал взгляд. Наверное, это могло бы быть забавным, грустно подумал слав после очередного такого пробуждения. Забавным – ежели забыть на минутку, что Бовы с ними больше нет. Да, забавным, оторви и выбрось… Ведь, по свидетельству тех, кто оказался в момент падения летучего корабля ближе всех к этому месту, пылающий, как гигантский факел, остов Дирижопля врезался прямо в маковку огромной статуи Олдя Великого и развалился на отдельные куски, рассыпавшиеся по окружности постамента. А затем всё случилось как в рассказе Проповедника: громовой голос загремел что-то грозное с небесной высоты (с испугу, как когда-то и Проповедник, никто не разобрал, что именно), статуя засияла всеми цветами радуги и, медленно вращаясь вокруг оси, погрузилась в землю, оставив после себя бездонный провал. Проход в Центр Управления был открыт. Вот только некому было их туда вести.