Живем мы очень хорошо, потому что любим друг друга. Сашенька во всем помогает, Андрюша, второй мой помощник, молоко из магазина сам носит, только вот эмаль с бидона о ступеньки лестницы поотбивал, бидон-то с пол его роста. Третий, Игорек, в школу на следующий год пойдет, любит очень братьев, когда старшие в школе, стул приставит к окну, на улицу смотрит, братьев ждет, а когда те дома, вертится около них или чей-нибудь портфель возьмет и ходит по комнате из угла в угол. Ест он за столом плохо, обычно же кусок хлеба отрежет, тонкий слой маргарина намажет, чеснок размелет мелко и вместе с солью на хлеб наложит, а сверху еще слой маргарина и такой бутерброд со сладким чаем ест. Я говорю: «Ты лучше масло сливочное бери», а он одно все за маргарином тянется.
Растут малыши потихоньку. Не все, конечно, у меня получалось, бывали и тяжелые дни, но какие у нас вечера! Собираемся вместе на полу, и не поймешь, кто на ком и ездит.
Младшие девочки в детский садик ходят, будущие мои хозяйки. А как они на май отплясывали! Я сидела и радовалась: рядом мальчики серьезные на сестренок смотрят, а в зале на нас все смотрели, и улыбались, и хлопали, хлопали так, что мои девочки руки в бок и пошли танцевать по кругу еще раз. Радовалась и немного в душе больно было, что не видит их отец, как бы было хорошо, если бы и он с нами сидел.
Долгая осень на улице начинается, а нам и зима не страшна. У моих-то и из обуви, и из одежи все есть. Хотела и себе в этом году новое пальто купить, мое-то пообносилось, и деньги, восемьдесят рублей, отложены были, но упал Игорек со стула и о пол головой ударился. У меня так внутри и оборвалось, а он вскочил как ни в чем не бывало, на меня посмотрел виновато, потер лобик, даже не заплакал и снова полез играть, а я весь вечер плохо чувствовала, но на следующий день очень повезло — в комиссионном магазине большой ковер купила, на пол постелила, все на душе легче стаде.
Что это я сегодня так разболталась? Мне вчера день рождения был! Двадцать восемь лет исполнилось! Радиограмму ребята с судна прислали, каждый праздник получаю, ни одного не пропустили. И песню по радио передавали для меня, только я не слышала, на работе была. А песню передавали, это точно, в тот день вечером и на следующий все соседи в гости приходили, каждый приходит и рассказывает, приходит и рассказывает, а я всех слушала внимательно, и тепло было, что люди волнуются за меня.
Неделю назад случай был. Я белье развешивала, вошел во двор мужчина, фанерный чемодан под мышкой двумя руками держит, боится, чтобы не развалился, топчется на месте и на второй этаж, на наши окна, смотрит. Как в подъезд зашел, таз с бельем бросила и за ним. Он по лестнице поднялся, в дверь стучится, тут и я подоспела. Покраснел мужчина, чемодан протягивает, минут пять бормотал, пока толком все поняла. Оказывается, команда траулера, где мой-то совсем и не плавал, но много слышала обо мне, прислала в подарок вяленой рыбы, которую обработали во время рейса в море.
Друг мужа мореходку заочно кончил, штурманом в загранку плавает, как из рейса придет, обязательно гостинцы заносит. Говорила ему, чтобы валюту зря не тратил, лучше бы что-нибудь одеться себе купил, а он не слушает, последний раз два детских костюмчика шерстяных привез, только они большие девочкам, но через год-два будут в самый раз.
И на работе ладится у меня. Бригадиром избрали. В бригаде девчата молодые, задиристые, но все на совесть работаем, так что мне остается только наряды в конце месяца подписывать да бригадирские получать.
Спрашивают: «Не трудно ли одной?» Право, не знаю, что и отвечать на такие вопросы, ведь я же люблю моих родимых!
После работы хожу иногда смотреть, как с судов, вернувшихся с очередного рейса, свежую рыбу выгружают. Ребята веселые оттого, что снова на берегу, заигрывают. Да и что с них возьмешь, каждая женщина после моря красавицей кажется, хотя знаешь, как за ворота выйдут, и забудут сказанные слова. Хорошие они парни, только не понять им, что счастье мое, счастье, больше, чем это горькое море, и чище, чем дождь-вода, и все до единой капли лежит в сердцах детей. Моих детей!..
Смотрю, как суда отплывают от родного причала, провожаемые пронзительными криками чаек, смотрю на небольшой каменный утес, что стоит, весь подавшись навстречу морю, словно чья-то застывшая печаль, и только волны бьются об утес, бьются и на слезы рассыпаются…
НЕВЕСТА ТАМАРА
Сегодня я только и делаю, что перекладываю чистые листы бумаги с места на место. Справа налево и наоборот. Капабланка советовал: «В дебюте избегайте ходить дважды одной фигурой: это замедляет развитие». Но, увы… Упрямо, зло смотрю на стол, но никак не могу даже элементарно сосредоточиться. И лишь завидую рыжему Витюхе, соседскому мальчишке. Ему добро: в школе кончилась третья четверть. Весенние каникулы. Сидит преспокойненько у меня в комнате перед телевизором. Исключительная благодать. И никаких забот. На телеэкране царствуют мультики, и как было бы хорошо, если и я сейчас был бы рядом с первоклассником.
Боже мой, как невозможно медленно тянется время! До обеда целый час еще!
Я должен решиться. Это точно. Наберусь храбрости и скажу Тамаре все. Но только что это — «все»? Я и сам не знаю… Но я должен сказать это пока сверхнепонятное «все». Должен. Должен. Должен. Я сижу, подперев голову руками, до боли втираю пальцами в виски вьетнамский бальзам «Золотая звезда». Раньше эта мазь мне здорово помогала, но сегодня гвоздичное масло, масло корицы, эвкалиптовое масло, мятное масло и другие натуральные вещества ну никак не собирают мои мысли в что-либо определенное.
За ближайшим столом, около окна, работает Игорь. В раме окна прямоугольник нежного неба. И ярко-скользкое солнце.
Игорь многозначительно поглядывает на меня. Неужели и он заметил, что я ничего не сделал? Игорь что-то шепчет, но я потихоньку мотаю головой: не слышу. Он берет листок (еще один!), встает, подходит ко мне:
— Смотри на мои каракули, делай умный вид, что объясняешь, как всегда, что-то… Понимаешь, какое дело…
— Где непонятно?
— Не то. Не то…
— Сколько?
— Двадцать, — он проводит рукой но горлу. — Позарез надо. Есть? Или лучше тридцать…
— Рублей пять. Не больше.
— А дома?
— Когда отдашь? Снова три месяца тянуть будешь?
— Да ты что? За кого меня принимаешь? Я ведь но то, что наши дездемоны… Через два дня аванс, сразу и отдам. Хочешь убедиться?
— Хоть бы в получку вернул…
— Договорились: после работы сразу к тебе. Тридцать или тридцать пять рэ. Ухожу. Шеф смотрит.
Он возвращается ближе к солнцу, довольный, поглаживает бороду, начинает черкать мягким карандашом «Садко», а я опять бессмысленно уставился на стол. Хороший парень Игорь, и жаль, что не везет ему ни в любви, ни в облигациях, о чем он каждый день напоминает.
В мою сторону идет медленно Максимов, начальник нашего отдела. Надо хоть вид сделать, что работаю. Я опускаю глаза, но явственно чувствую, как он подходит все ближе. Вот еще один шаг, еще один, и он рядом. Сейчас увидит, что я ничего сегодня не делал, и недовольно спросит чуть заикаясь: «Вы сюда дурочку пришли валять?» Но он говорит:
— Что с вами? Больны?
Я вскакиваю:
— Как бык здоров.
Он кладет мне руку на плечо:
— К директору. Он вызывает вас.
Неожиданнейший ход. Непонятный. Это все равно, что сказать, что сам создатель мира решил дать аудиенцию. Хотя, лучше всего и от бога, и от высокого начальства держаться по возможности подальше.
— А зачем к директору вызывают?
— Не знаю. Идите же, не бойтесь…
Я моментально оставляю стол чистым, встаю, иду под рассеянно-внимательные взгляды коллег к выходу. Хлопаю машинально зачем-то по карманам: взял ли шариковую ручку? Затем почему-то бегом мчусь с пятнадцатого на второй этаж, да так, будто за мной гонится трехглавый Цербер. Хотя ведь можно опуститься и на лифте.
Секретарь директора, едва взглянув на мое испуганное лицо, надменно спросила:
— К директору? По какому вопросу?
— Н… н… не знаю…
— Приемные дни по личным вопросам для народа в понедельник с 15 до 17 часов…
— Он меня вызывал, — я киваю на краснокожую дверь.
— Сегодня же не первое апреля. Кто вам сказал?
— Максимов, начальник отдела, где я работаю.
Уж Максимова она-то должна помнить: я машинально вспоминаю, что шеф ко всем праздникам и дням преподносит от имени трудящихся нашего отдела секретарше-сладкоежке коробки конфет.
— Одну минуточку.
Она заходит в кабинет и действительно через минуту (я досчитал до пятидесяти) появляется — улыбка до ушей. Поразительно сочные губы. Какое обаяние! Как это я сразу не заметил? (Надо купить новую зубную пасту!) Когда у меня будет секретарша, она будет именно такой женщиной.
— Пожалуйте…
Я прохожу сквозь двойные двери. В глубине за просторным столом — Сам. Я его только раза два видел. Принимал на работу один из его заместителей.
Директор привстает с кресла:
— Проходите, молодой человек.
Пол в кабинете выложен красивейшим паркетом. Фантастическая текстура. По такому полу надо бы ходить как в музее: я оглядываюсь, нет ли поблизости специальных мягких тапочек. Не видно. Может, туфли снять и в носках? Не пол, а зеркало… Не поцарапать бы.
— Садитесь.
Я выполняю и этот приказ. Куда только руки девать? Директор улыбается, я тоже. Нас разделяет полированный ореховый стол: человек пять-шесть можно усадить для сеанса одновременной игры. Но руки куда?
— Рассказывай.
А что рассказывать, если не знаю, о чем он спрашивает, и поэтому выжидательно молчу. И преданно смотрю ему в глаза. И вдруг озаряет: за то, что сегодня ну ни на грамм не наработал, предложит написать заявление «по собственному желанию».
— Вы сегодня газету не читали?
— Нет, не успел. Я же на работе.
Директор многозначительно протягивает газету. Я быстро ее просматриваю. На четвертой странице, в верхнем правом углу знакомое лицо (я, что ли?) и подпись, что я (конечно, я) — чемпион города по шахматам, не проиграл ни одного тура и далее в мажорном духе.