— Я приеду сразу, как только освобожусь.
— Знаю я тебя. Ты и сегодня будешь до конца на капитанском мостике. Но ничего. Сегодня последний такой день. Последний! Последний! Возвращайся скорее. Телеграмму принесли от Грибова, приезжает завтра в двенадцать. А у меня, Татаринов, неплохая идея: давай завтра соберем наших друзей. Мы с Наташкой за день все приготовим, а вечером отпразднуем твое повышение. Да и брат в воскресенье отбывает к месту прохождения службы.
— Хорошо. Согласен.
— Но все-таки, что случилось, Дима?
— Что ты пристала, ничего не случилось.
— Если бы ничего не случилось, ты бы сказал, что я умница, светлая голова.
— Извини. Ты действительно умница. Анатолий дома?
— Еще новость: Толик с девушкой познакомился, сегодня в гражданском пошел, костюм новый надел, перед зеркалом полчаса волосы прилизывал. Дима, Димочка, ну приходи пораньше…
— Постараюсь.
— Знаю я тебя…
Положила трубку. Обиделась. Сто раз она права: я почти совсем не уделяю ей внимания. Хорошо еще, что у нас свой первый отпуск провел ее брат, лейтенант-ракетчик.
На стене — обширный график движения деталей, узлов и т. д. в цехе. Своеобразный рентгеновский снимок организма производства. (Между прочим, моя разработка.) Если что, сразу видно, где слабое место… Но Грибов в понедельник останется доволен: работа и через неделю будет на высокой уровне.
Семнадцатый… семнадцатый… Что делать? Что делать? Нина будет против. С кем посоветоваться? С Грибовым! Завтра встретить на вокзале и поговорить.
Решительный стук в дверь, и на пороге… Геладзе. Неожиданный гость. В одной руке яркая модная шляпа, в другой — большая папка. Красная.
— Ты удивлен?
— Конечно.
— Объясняю вкратце. Главное, — он стучит пальцами по папке, — вот здесь. Сам посмотришь. Это станок, который я модернизировал на досуге. Чертежи я отдавал в пятый цех, но там отказались. Кажется, они и не смотрели их. Просто не хочется возиться. Я вспомнил про тебя, заскочил на минутку и, к моему счастью, застал. Посмотри: небольшая переблокировка, кое-что перестроить, добавить, наладить, и производительность в полтора раза выше. Уступаю лавры, приглашаю в соавторы…
— Насчет соавторства лучше не будем. Что в пятом сказали?
— Сказали, что не будут делать.
— Неужели?
— Таков был смысл сказанного.
— А ты вместо того чтобы защищать, гордо повернулся спиной и хлопнул дверью? Хорошо, я посмотрю, но…
— …Но ты здесь имеешь огромный вес, из надежных источников известно, да и Грибов для тебя сделает все. Посмотри: очень, очень интересная идея. Много времени не займет. Посмотри. Час, другой, третий… Хотелось бы только побыстрей встретиться, услышать твое мнение…
— Завтра, в одиннадцать дня, на вокзале. Устраивает?
— Где? Где? На вокзале?
— У главного входа.
— Согласен. У главного входа. Под часами. Я пошел. Свет выключить?
— Зачем?
— Я же вижу: тебе сейчас трудно, мысли разные шатаются в голове, наверно, не хочется из цеха уходить, себя жалко, а в темноте больше интима, чуйств, легче прощаться… И водочки бы сто пятьдесят грамм…
— Не надо выключать, сам выключу, когда надо. Неужто я на ощупь буду твои каракули разбирать?
— Не горюй, старик, надо ввысь стремиться, пока голова работает и крылья крепкие. Директор — хитрый мужик: при усложняющемся производстве инвестиция в молодые умы — выгодное дело. Экономически быстро окупается и по коридорам министерства легче ходить…
— Да ты философ-рационализатор.
— Я не философ, я реалист. Опять шнурки на левой туфле развязались…
На остановке я один. Как же быстро летит время. Не успеешь и оглянуться, как день окончен. На 100,5 процента. Скоро подкатит автобус — и домой. Или пройтись пешком? Есть о чем подумать… А с понедельника буду возвращаться в пять часов дня. С понедельника стану хорошим мужем.
Я учился с Ниной на одном курсе, но в институте мы почти и не общались, она встречалась с другими, у меня были свои интересы. «Познакомились» на преддипломной практике: получили направления на один завод. Без знакомых в чужом городе, мы ходили всюду вместе, вместе написали отчет по практике, защитили дипломные проекты по этому заводу. После окончания института нас затребовали через министерство на этот же, ставший уже родным, завод. Первые годы было трудно, но жена никогда ни в чем не упрекала, а я в последнее время совсем перестал уделять ей внимание.
Подходит автобус. Я вижу кондукторшу, невысокую женщину с печальными глазами. Может, это мать новенькой, что пришла в цех?
— Садитесь? Или еще не решили?
Я покачал головой. Машина тихо трогается и плывет по молчаливой широкой улице. Нет, это не мать девочки. Эта женщина еще молода, лет тридцать.
На улице почти никого нет, но везде густо светятся окна. Да, улица холодна и пустынна, но чувствуешь, глазами чувствуешь, что жизнь дня продолжается.
Интересные идеи у Геладзе присутствуют, иногда очень смелые решения, этого у него не отнимешь. Но станок в целом не годится, образно говоря, много фантастики. На чертеже гладко, но, когда соберешь станок, он не оправдает задуманного. Можно Григорию спокойно объяснить, но было бы лучше, если он своим умом бы дошел до своих ошибок. В семнадцатом цехе я дал бы ему в помощь хорошего слесаря, пусть возится с механизмами сам. В семнадцатом Геладзе мне ох бы как пригодился…
В одном окне потух свет, кто-то поставил точку в конце дня.
Но и я делаю ошибки! Еще одна: ведь сколько слышал про семнадцатый, и нет чтобы хотя бы разок сбегать, самому посмотреть.
Почему-то вновь вспоминается очерк в журнале, написанный талантливой журналисткой. Героиня, вернувшись домой, неожиданно сталкивается с тремя бандитами, решившими переждать у нее до ночи. Чтобы запугать женщину, берут в заложники ее малолетнюю дочь. Героине надо идти на работу. Ее отпускают, но предупреждают: если что, дочки она больше живой не увидит. Но героиня делает выбор («Выбор» — так и называется очерк). Дом обложен со всех сторон, преступники задержаны, дочь на свободе. Прочитан очерк давно, но нет-нет, да и всплывет в памяти. Почему? Да потому, что я никогда не решился бы на такой шаг. Струсил бы? Да. Рисковать девочкой не стал бы.
У нас окна спят. Поднимаюсь на последний, пятый, этаж. На кухне записка: «Дима! Толик! Поесть в холодильнике, не ленитесь — разогрейте. Целую. Нина». Включаю электрочайник, снимаю туфли и в носках крадусь в спальню. Нина спит, словно ребенок, сложив губы буквой О. На столике свежие газеты, раскрытый «толстый» журнал. Очередной роман Жоржа Сименона. Как ни странно, Нина прочла всего пять страниц. Она ждала журнал, детективы — наша слабость, но и она вечером о чем-то тревожно думала. Чувствовала?
В зале на диване спит Анатолий, брюки небрежно брошены на стул. Я машинально складываю их, вешаю на, спинку. Толик поворачивается, приподнимается на локте:
— Не сплю, я только перед тобой пришел…
Он встает, и мы выходим на кухню. Мои тапочки на нем. Чайник посвистывает.
— Налить чашку?
— Не хочу. Нравятся плавки? Днем купил. Полчаса в магазине стоял, наблюдал в сторонке, набрался храбрости, подошел решительно и взял, и, ты знаешь, никто и внимания не обратил, а в душе неудобно было… Японские, нейлоновые, в мешочке целлофановом с кнопочкой. Нравятся?
— Носить можно.
— Ты бы надел?
— Больно яркие.
— Скажешь тоже, на пляже все в таких ходят. Ты хоть был на пляже?
— В этом году не пришлось… Ты-то как отдыхаешь?
— На свидание вот сбегал, а ей, оказывается, нравится, когда я только в форме… Значит, ребята правы, что девчата только из-за звездочек…
— По одной нельзя судить о всех.
— Знаю. Но все ж обидно… Я днем еще надеялся, что она — моя царевна-лягушка… Телеграмму видел? Принести?
Он идет в комнату, слышно, что в темноте споткнулся о стул. Лишь бы Нина не проснулась. Толик возвращается, приносит телеграмму и листок. Грибов приезжает — вот кто поможет, если в семнадцатый соглашусь. На листке — список гостей, кому нужно с утра позвонить или предупредить, чтобы вечером пришли к дам. Девятнадцать человек. Первыми стоят Любовь Григорьевна и ее муж. Я достаю из внутреннего кармана шариковую ручку: «20. Геладзе (150 г водки)».
— Нина такого не вспоминала. Кто это?
— Один талантливый инженер с элементами фантастики в голове. Чего улыбаешься?
— Вспомнил, как ты ракету делал, лет шесть или семь назад… Помнишь? Я хвастливо собрал пацанов с улицы на запуск. А ракета метра на полтора поднялась и на землю упала. Все врассыпную, а голубушка, как змея, по траве за нами. Тоже элементы фантастики проявились…
— Ты ее сам делал, не сочиняй!
— А кто помогал, ты — старший! Видел бы, какая теперь у меня ракета. Чудо. «Земля — земля». Смотришь на нее, и жить не страшно, и любить хочется, и цветы дарить, и письма получать, только, черт побери, не встретил я Несмеяну.
— Не расстраивайся, у тебя все впереди, товарищ лейтенант. И звезды-красавицы, и звездочки на погонах. Пошли-ка лучше баиньки.
— Спать-то совсем расхотелось. Я музыку послушаю? Ладно? Ночью хорошее прохождение на средних волнах…
— Душевные раны мелодиями зализывать? Только не усни у включенного приемника, как в прошлый раз.
— Не волнуйся.
— Я не волнуюсь, я уже решил все мировые проблемы.
Плотно закрываю за собой дверь в спальню, но музыку в тишине тихо, но слышно. Лишь бы не проснулась жена, пусть отдыхает спокойно. За окном на темном платке неба ночь густо рассыпалась звездами. Завтра… Завтра предстоит трудный разговор. Поймет ли Нина меня?
СВИДЕТЕЛЕЙ НЕ БЫЛО
13 сентября. Суббота.
Она лежала на мокром асфальте, запрокинув юный подбородок, кусая свои удивленные, детские губы и изо всех сил зажимая ладонями правый бок. Но кровь сочилась и сочилась, тихонько и горячо, и она чувствовала ее, но боялась смотреть. Крови она всегда боялась. Острая боль жгла невыносимо. Девочка не смела кричать. Вечер. Густые сумерки. Силы уходили куда-то в землю. Но ей казалось, главное — встать. Если бы встать, то сразу станет легче и можно идти… Не валяться же здесь, среди улицы, всю ночь. Стыд-то какой! Девочка правой рукой одернула платьице в горошек и поджала ноги. Озноб. И ни души на у