Чувствуя, как гневная буря вот-вот грянет с новой силой, я сказал четко и громко, глядя прямо на Аманду:
— Оно отличное. Но знаешь, Аманда? Неприлично так пристально смотреть на жениха своей сестры. Манеры, знаешь ли.
Раздался ее звонкий, искренний смех. Она откинула голову, рыжие кудры рассыпались по плечам.
— Ох, милый ты мой! Жених? — Она снова впилась зубами в указательный пальчик, на этот раз явно от удовольствия, глаза сузились, полные ехидства и торжества. — Да ты еще ничего не знаешь! Наследник-то у нас общий, родненький! По традиции! Достается всем пятерым сестрам! — Она подчеркнула "пятерым", делая изящный жест рукой, словно представляя невидимый хор.
Наступила гробовая тишина. Мерцающие лиловые шары в змеиных факелах казались единственным движением в застывшем мире.
Виолетта издала нечленораздельный, хриплый звук. Ее лицо из багрового стало мертвенно-белым, потом снова налилось кровью. Глаза, широко раскрытые, метали молнии чистой, неразбавленной ярости. Она больше не кричала — она шипела:
— Ты… ты… СЕЙЧАС ЖЕ… ИСЧЕЗНИ! ИЛИ Я…
Я просто стоял. Буквально. Как вкопанный. Слова Аманды — "общий", "пятерым", "по традиции" — эхом бились о стенки черепа, не складываясь ни во что, кроме леденящего ужаса и полного, оглушающего шока. Я уставился на Аманду, которая все так же кусала пальчик, сияя от счастья, словно только что подарила миру величайшую истину, а потом перевел остолбеневший взгляд на спину Виолетты, от которой исходили волны убийственного холода. Мыслей не было. Только пустота и немой вопрос, намертво вбитый в сознание: В каком же аду я очутился?
Аманда, видя произведенный эффект, только сладко улыбнулась, помахала мне пальчиками и, прежде чем Виолетта успела воплотить свою угрозу в жизнь, скользнула в темноту коридора. Легкий шорох кружев и быстро удаляющийся звонкий смех были ее прощальными аккордами.
Гробовая тишина после ухода Аманды висела в библиотеке тяжелее пыльных фолиантов. Я медленно повернулся к Виолетте. Она стояла спиной ко мне, плечи напряжены, словно вырезаны из черного камня замка. Только легкая дрожь в сжатых кулаках выдавала бурю внутри.
— Виолетта, — начал я осторожно, голос звучал хрипло от шока. — Эта… "традиция". Общий наследник. Пятерым сестрам. Это… правда?
Она резко обернулась. Ее изумрудные глаза горели не яростью, а чем-то более сложным — обидой, горечью, страхом.
— Традиция! — она фыркнула с презрением, но в ее голосе не было прежней уверенности. Она нервно поправила сбившуюся прядь волос. — Старая, глупая, пыльная… как эти книги! — Она махнула рукой на стеллажи. — От времен, когда род был слаб и нуждался в… в распылении крови! Чтобы выжить! Сейчас… сейчас все иначе!…наверное.
Она подошла ближе, ее взгляд стал почти умоляющим.
— Ты мой, Лекс. Мой кандидат. Я тебя нашла. Я тебя отметила. Я дала тебе силу! — Она ткнула пальцем себе в грудь. — Другие… — ее губы искривились в гримасе отвращения, — …они просто… завидуют. Лезут, как мухи на… на…
Она не договорила, отвернулась, бормоча себе под нос, но я уловил обрывки:
— …еще не явили себя… не смеют… а та, рыжая… первой среди них буду я… должна быть… по праву…
Слова "первой среди них" повисли в воздухе, как ядовитый газ. Гарем. Мне, циничному выживальщику из другого мира, по факту сулили гарем из пяти змеиных принцесс, каждая со своим набором психозов и тараканов. Мысль вызвала не похоть, а леденящий ужас, смешанный с абсурдным смехом. "Ну конечно, куда же без гарема в змеином гнезде. Только вместо восточных красавиц — вампирессы-токсикоманки. Просто праздник какой-то."
Виолетта, видимо, прочла что-то в моем окаменевшем лице. Она вздохнула, напряжение чуть спало, сменившись усталой покорностью.
— Не думай об этом сейчас, — прошептала она, уже без прежнего огня. — Поздно. Иди… в покои. Я… я приду.
Она не просто пришла. Она пришла, как тень, в тонкой шелковой сорочке цвета ночи, пахнущая чем-то сладким, опасным и безумно соблазнительным — смесью дорогих духов, вина и ее собственного, уникального аромата. Ни слова. Просто легла рядом на огромном ложе, уткнулась лицом в мою грудь, обвила рукой талию и… замерла. Дыхание быстро выровнялось, тело расслабилось. Она уснула мгновенно, как выключенная, но ее хватка оставалась железной. Как будто боялась, что я испарюсь, или, что более вероятно, что какая-нибудь другая "сестричка" просочится сквозь стены.
Я лежал, глядя в темноту на устрашающие барельефы потолка — переплетенных змей, пожирающих что-то неясное. Тело Виолетты было невероятно теплым и мягким против меня. Шелк сорочки скользил под моей ладонью, лежавшей на ее талии. Я чувствовал изгиб ее бедра, дыхание, согревающее кожу на моей груди. Искушение было чудовищным. Провести рукой ниже, разбудить эту спящую змею, забыться в ее опасной сладости… Но мысль о Тотемном Аспиде действовала лучше ледяного душа. "Тронешь ее до ритуала, до "изменения навсегда", до официального признания — и он не просто убьет. Он сделает из тебя коврик для вытирания ног на вечность. Или закуску. Или и то, и другое." Я сжал зубы, заставляя руку оставаться неподвижной. Каждая мышца была напряжена как струна. "Выживалец, помни главное правило: не лезь в пасть к дракону, особенно если дракон — твой будущий тесть-божество-змеевидный монстр."
Ночь прошла в мучительном бдении между теплом Виолетты и холодным страхом перед грядущим днем. Утро не принесло облегчения. Оно предвещало быть тяжелее лиловых небес Изнанки.
Виолетта проснулась первой. Не резко, а постепенно, как кошка. Она потянулась, ее тело выгнулось в сладкой истоме, а потом она, не открывая глаз, нашла мою щеку губами и чмокнула — сонно, нежно, почти по-детски. Этот простой жест был так несообразен со вчерашней фурией и Командором стражниц, что на миг сбил с толку.
— Ммм… утро, мой змееныш, — пробормотала она, уткнувшись носом мне в шею и вдыхая запах кожи. — Сегодня важный день. Очень.
Она, наконец, открыла глаза. В них не было ни вчерашней ярости, ни ревности. Была… решимость. И странная сосредоточенность.
— Лора сегодня командует патрулями и тренировкой стражниц, — объявила она, садясь на кровати. Шелковая сорочка сползла с одного плеча, обнажив гладкую кожу. Я заставил себя смотреть в ее глаза. — А я… я посвящу этот день тебе. До встречи с Папой. Ты должен быть готов. Совершенен. — В ее голосе звучала почти религиозная убежденность. "Посвятить себя" мне означало для нее не романтику, а тотальный контроль и подготовку к тому, что она считала главным событием нашей — или скорее ее — жизни.
Она встала, и в движении снова была графиней, Командором. Но в ее глазах, когда она посмотрела на меня перед тем, как позвать горничных, читалось что-то большее. Страх? Надежду? Уверенность в том, что она будет первой? Или просто безумную решимость протолкнуть свой сценарий, несмотря на древние традиции, назойливых сестер и самого Тотемного Аспида?
А я? Я сидел на краю ложи, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Сегодня был день Х. День разговора с существом, которое однажды уже "съело" меня в иллюзорной охоте. Вспоминая тот абсолютный, парализующий ужас, холодную мощь и ощущение, что твоя душа — просто игрушка… "Бррр… ну его…" — пронеслось в голове, но вариантов не было. Бежать? В этом змеином гнезде? С Виолеттой, следящей за каждым шагом? Смешно. Оставалось только идти. И надеяться, что цинизм и черный юмор не подведут в самый ответственный момент. И что "изменение навсегда" не окажется слишком… окончательным.
Утро началось с вторжения. Не Аманды (слава маленьким змеиным милостям), а двух горничных, несущих на вытянутых руках нечто тяжелое и явно бархатное. Одежда для аудиенции у Папы-Аспида, надо полагать. Виолетта в своем ночном одеянии. Она для меня виляет попкой? Чтобы я на горничных не смотрел?
— Достаточно! — отрезала она, едва те переступили порог. — Ставьте и выходите. Сама справлюсь.
Горничные, не смея возражать, поставили громоздкую вешалку с костюмом и ретировались, закрыв за собой дверь с почти неслышным щелчком магического замка. Виолетта повернулась ко мне. В ее изумрудных глазах вспыхнул тот самый огонек — смесь собственничества, перфекционизма и… чего-то еще, что заставляло мое сердце биться чаще, вопреки тревоге предстоящего дня.
— Встань, — скомандовала она мягко, но не допускающей возражений интонацией.
И началось. Она подошла вплотную, ее пальцы, ловкие и сильные, быстро расстегнули пуговицы моей ночной рубашки. Я замер, наблюдая за ее сосредоточенным лицом, за тем, как кончик языка слегка прикусывает нижнюю губу в моменты особенно сложных застежек. Она сняла рубашку, бросила ее на кровать, ее руки скользнули по моим плечам, груди, животу — быстрые, деловитые, но от каждого прикосновения по коже бежали мурашки. Она наклонилась, чтобы снять штаны, ее темные волосы пахнули чем-то пьяняще-сладким и опасным. Черт… мне нравилось, друзья. Ну правда. Было что-то невероятно интимное и одновременно по-детски доверительное в том, как она возилась со мной, как с большой дорогой куклой — ее "беби боном". Она сосредоточенно поправляла складки нательной рубашки из тончайшего белого полотна, затягивала шнуровку на брюках из черного бархата, ее пальцы порхали по пуговицам жилета, украшенного тонкой серебряной вышивкой в виде змеиных чешуек. Каждое прикосновение, даже самое практичное, будто обжигало.
Когда последняя пуговица на богато расшитом камзоле была застегнута, а тяжелый плащ с высоким воротником и рубиновой застежкой в виде змеиной головы лег на плечи, Виолетта отступила на шаг. Она окинула меня оценивающим взглядом от макушки до сапог — строгим, профессиональным. В ее глазах мелькнуло удовлетворение, даже гордость.
— Так, — сказал я, сделав шаг вперед. Голос звучал чуть хрипло. — А теперь мой черед.
Виолетта замерла. Ее брови взлетели к волосам, изумрудные глаза округлились от искреннего, почти комического удивления.