Из обугленной плоти, словно растущий кристалл, выползало кольцо. Черный металл, холодный на ощупь, несмотря на жар. И на нем — извивающаяся фигурка змеи с крошечными, но невероятно яркими рубиновыми глазами. Перстень Рода. Он формировался прямо из моей плоти, вплавляясь в кость, становясь частью меня. Боль достигла пика, заставив мир почернеть на краю сознания, а затем… резко стихла, сменившись леденящим холодом металла на пальце. Кольцо было готово. Идеальное. Жуткое. Вечное напоминание.
— А теперь, смертный, — голос Аспида прозвучал прямо у меня в голове, ледяной и неумолимый. Его рубиновые глаза, гигантские, как озера ада, пристально впились в мои. — Только попробуй обидеть моих дочерей. Ты должен будешь уделить внимание каждой Старшей. Понять их. Удовлетворить их… амбиции. — В его голосе сквозила мерзкая усмешка. — Но если они будут недовольны… Ху-ху… ты умрешь очень, очень мучительно. Да-да… И смотри… — его голос стал шепотом, полным ядовитой "заботы", — …не разбей сердце Виолетте. Ведь она так хочет быть твоей единственной. Как же ты тогда продолжишь мое потомство, "осчастливив" пятерых, но не обидев одну? Ху-ху-ху… Будет забавно посмотреть на твои потуги.
— Ты… больной… — выдохнул я, чувствуя, как холод кольца проникает в кровь, смешиваясь с ужасом и отвращением.
— Нет! — громыхнул Аспид. — Просто ты ничего не понимаешь! Но как найдешь ответы… тогда все встанет на свои места. — Он сделал паузу, его огромная голова медленно попятилась, скрываясь в тени пирамиды. — А сейчас… на твоем месте я бы попытался узнать… для чего тот ключик? И что еще за артефакты вынесли из Первого Города? И почему… — его голос стал зловеще тихим, — …мои Старшие Дочери боятся туда приближаться? Ступай. Игра началась. И помни… — его фигура начала растворяться в тени, как мираж, но голос звучал четко, — …у тебя нет союзников. Доверять можешь только… мне. Ху-ху-ху… — Смех стал эхом, затихающим вдали. — …Мне? Ху-ху-ху…вот это я сказал глупость…ху-ху-ху…
Он исчез. Площадь опустела. Лиловый свет Изнанки лился на черные камни и ступени проклятой пирамиды. На моем пальце леденил кожу Перстень с рубиновыми глазами. В ушах звенело от смеха Аспида и его чудовищных откровений. А впереди была тьма тайн, интриг пяти сестер и осознание, что я — всего лишь пешка в игре древнего, безумного бога. Пешка, которой дали корону… чтобы было интереснее наблюдать за ее падением.
Мир завертелся, как пьяный волчок. Каменные плиты площади поплыли перед глазами, лиловое небо слилось с черными стенами замка в кашу из мрачных красок. Рубиновые глаза Аспида, его слова о погибшем мире, о лжи Жатвы, о Первом Городе и упырях-мужчинах — все это давило на сознание тяжелым, ядовитым грузом. Я почувствовал, как подкашиваются ноги. Земля резко рванулась навстречу.
И вот я уже лежу на холодном камне, задрав голову к вечно сумеречному небу Изнанки. Звон в ушах, солоноватый привкус крови на губах — видимо, при падении прикусил. Гул толпы прорвался сквозь звон — приглушенный, встревоженный.
— Лекс! Лексюша! — Голос Виолетты, острый, как лезвие, разрезал шум. Она рухнула на колени рядом, ее холодные пальцы впились в мои плечи, приподнимая. — Милый! Очнись! Что он с тобой сделал?!
Ее лицо, бледное от страха, закрыло небо. Изумрудные глаза, огромные и влажные, впились в мои, выискивая признаки жизни, понимания. В них не было ни капли игры — только дикая, животная тревога. Она аккуратно, почти нежно, провела большим пальцем по моим сухим, потрескавшимся губам. Ее прикосновение было прохладным и странно успокаивающим, контрастируя с бурей внутри меня.
— Как все прошло? — прошептала она, ее дыхание, пахнущее полынью и чем-то сладким, коснулось моего лица. — Милый, скажи что-нибудь! Дышишь? Видишь меня?
Слова Аспида — "спектакль", "забава", "никто не достоин" — жгли изнутри сильнее, чем его перстень. Я не мог говорить. Не хотел. Вместо ответа я просто поднял правую руку. Неуклюже, будто она весила тонну. Чувствовал каждый грамм холодного металла, вплавленного в палец. Черный перстень с рубиновоглазой змейкой тускло блеснул в лиловом свете.
Виолетта замерла. Ее взгляд прилип к кольцу. Изумрудные глаза расширились до невероятных размеров, в них вспыхнул не просто восторг — чистейший, неистовый фанатизм. Весь страх, вся тревога испарились, сменившись ликующим торжеством. Она резко вскочила на ноги, отбрасывая тень на меня. Ее осанка выпрямилась, грудь высоко вздымалась от глубокого, взволнованного дыхания. Она повернулась к замершей, затаившей дыхание площади, к своим стражницам, к горожанам, к моим ошарашенным товарищам.
И когда она закричала, ее голос, звонкий и властный, прорезал тишину, как набатный колокол. Но слова были незнакомыми, резкими, чуждыми — немецкими:
— "ALPHA IST ZURÜCKGEKEHRT! FALLT NIEDER VOR SEINER GIFTIGEN GRÖSSE!" (Альфа вернулся! Падите ниц перед его ядовитым величием!)
Эффект был мгновенным и пугающим. Как один человек, как подкошенные, тысячи девушек на площади — стражницы в доспехах, горожанки в ярких платьях, служанки — рухнули на колени. Лоб коснулся холодного камня. Даже мои товарищи, после мгновения оцепенения и явного внутреннего протеста (я видел, как сжались кулаки у Григория, как Марк судорожно заморгал), были вынуждены склониться под тяжестью этого коллективного гипноза, этого внезапного культа. Артём повалился на колени почти сразу, Степан крестился, опускаясь. Только Григорий сделал это последним, с видимым усилием, его единственный глаз сверкнул на меня из-под нахмуренных бровей — взгляд, полный непонимания и тревоги.
Цирк, — пронеслось у меня в голове с ледяной ясностью, заглушая звон. — Огромный, кровавый цирк. И я — главный клоун. Или, может, укротитель.
Виолетта развернулась ко мне. Ее лицо сияло. Улыбка была ослепительной, теплой, полной обожания и… победы. Она снова опустилась на колени передо мной, но теперь это был жест не помощи, а поклонения. Ее глаза горели тем самым фанатичным огнем, который я видел мгновение назад.
— Мой… наш Владыка… — ее голос дрожал от экстаза, она схватила мою руку с перстнем, прижала ее к своей груди. Я чувствовал, как бешено колотится ее сердце под тонкой тканью платья. — Ваша энергия… она теперь часть нас. Навсегда. Часть меня. — Она прижалась щекой к моей ладони. — Осталось лишь дождаться, когда Ваша плоть… Ваша сущность… полностью преобразится. Но мы… — ее взгляд стал томным, соблазняющим, — …мы не можем больше ждать. Мы поможем. Ускорим этот процесс. Для Вашего же блага, мой Владыка.
И прежде чем я успел понять, что она задумала, она поднесла мою руку к своему лицу. Ее влажный, теплый рот обхватил палец с Перстнем. Не просто коснулся. Она взяла его в рот.
Я вскрикнул от неожиданности и дикого неловкого стыда. Ее язык обвил мой палец, горячий и умелый, ее губы плотно сжались. Она смотрела мне прямо в глаза, ее изумрудные зрачки расширены, полные какого-то хищного блаженства. Звук был… неприлично влажным. Слюна. Холод металла кольца. Тепло ее рта.
— Ммм… — простонала она глухо, не выпуская палец, и это было не игрой. В этом стоне была чистейшая, первобытная чувственность. — Вы… Вы даже на вкус стали лучше, мой Владыка. Слаще. Сильнее. Настоящий Альфа.
Альфа… — мелькнуло в голове, пока я пытался вырвать палец из ее плена, но ее хватка была сильной. — Альфа самец. Вожак стаи. Которого после спаривания…
И тут мысль ударила, леденящая и откровенно паническая: А они случайно не откусывают головы, как богомолы? Или не высасывают соки, как пауки?! Охренеть! Ну неееет! Я тогда лучше умру девственником! Срочно! В монахи! В самый дальний скит Изнанки! К черту Графство, замки и этих змеиных красоток! Пусть хоть все пять сестер сразу!
Но Виолетта, казалось, читала только восторг в моем окаменевшем лице. Она наконец отпустила мой палец, оставив его мокрым и странно холодным без тепла ее рта. Она встала, сияющая, властная, и протянула мне руку, чтобы помочь подняться. Ее взгляд говорил: "Ты мой. И наша игра только начинается". А в глубине ее изумрудных глаз, таких искренних и фанатичных, все еще прятался вопрос: сколько продлится этот спектакль, и кто на самом деле держит нити кукол — она, Тотемный Аспид, или я сам, с этим проклятым кольцом на пальце и страхом богомола в душе?
Глава 14
Виолетта властно сжала мою руку и потащила обратно к замку, прочь с ликующе-давящей площади. Толпа поднялась с колен, провожая нас взглядами, в которых смешались восхищение, страх и голодное любопытство. Шепот, как шелест ядовитых листьев, катился за нами.
— И что будет дальше? — спросил я, стараясь звучать спокойнее, чем чувствовал. Внутри все еще клокотало от откровений Аспида и влажного перста.
— С тобой хочет познакомиться Старшая из нас, — ответила Виолетта, не замедляя шага. Ее пальцы впивались в мою кожу. — Амалия. Она не такая. Она… хорошая. Умная. Красивая и… — Виолетта резко повернула голову, сощурив изумрудные глазки. — Что молчишь? Уже слюнки потекли?
— Я вообще-то слушаю тебя, что ты говоришь, — парировал я, сдерживая раздражение. — Не перебивать же светлейшую графиню?
Виолетта зашипела, как разозленная кошка.
— Она скажет, что мы должны делать! Чтобы ты стал полным членом нашей семьи! — выпалила она, делая ударение на слове "полным".
— Что значит "полным"? — нарочито медленно переспросил я. — Чего сейчас не хватает? Глаз кровавых? Хвоста? Уж не желания ли кусать всех подряд?
— Да! Но не совсем! — Виолетта заерзала, ее щеки залил предательский румянец. — Понимаешь… ты… ты можешь умереть. От нас.
— Что?! — фальшиво изумился я. — Мы же целовались. И ничего… Я даже зеленоглазым стал. Прямо как ты, моя ядовитая фея.
— Да… но не об этом я! — взорвалась она, топнув каблучком. — Ну что ты… — она надула губки, отводя взгляд. — Все ты прекрасно понимаешь!
— Не понимаю я нихрена! — огрызнулся я, теряя терпение. — Говори уже человеческим языком, а не загадками Сфинкса!