з открывал соблазнительную грудь, пояс стягивал осиную талию, а разрез сбоку доходил почти до бедра, открывая длинную, идеальную ногу в черном кружевно чулке и туфле на шпильке. Ее белоснежные волосы были собраны в строгий пучок, но несколько прядей нарочито выбивались, обрамляя лицо. Каре-зеленые глаза светились в полумраке холодным, хищным торжеством. На губах играла легкая, властная улыбка. Она выглядела невероятно, опасно, сексуально — как паучиха в центре своей ядовитой паутины.
— А вот и наш храбрец, — ее голос, как всегда, был ледяным шелком, но сегодня в нем звучали нотки… удовольствия? — Не бойся, мышонок. Заходи. Мы ждали тебя. — Она сделала несколько шагов навстречу, ее шелковый "халат" шелестел, шпильки цокали по скользкому камню. Ее запах — горьковатая полынь и дорогие духи — перебивал подвальную вонь, но не делал атмосферу менее угрожающей.
— Привет, Амалия, — выдавил я, стараясь не смотреть ниже ее подбородка. Бесполезно. Образ был слишком яркий, слишком провокационный на фоне этого ужаса. — Виолетта передает… что будет ждать у двери.
Амалия усмехнулась, коротко и презрительно.
— Пусть ждет. Ее истерики нам сегодня ни к чему. — Она подошла совсем близко. Ее холодные пальцы коснулись моего подбородка, заставив поднять голову. — Ты хорошо выглядишь. Отдохнувший. Надеюсь, собрался с силами? Сегодняшний сеанс потребует… концентрации.
— Что мы будем делать? — спросил я, глядя в ее нечитаемые глаза. Страх сковал живот.
— Сегодня, мышонок, — прошептала она, ее губы почти касались моего уха, — мы будем будить твоего внутреннего змея. Силу Аспида, что дремлет в твоей крови. А для этого… — она отвела руку и жестом показала на жуткий металлический стол, — …нам нужно поместить тебя в ситуацию экстремального стресса. Глубинного, животного страха. Того, что сжимает сердце и включает древние инстинкты. Только так мы заставим рубиновый огонь засиять в твоих глазах по-настоящему. Не спонтанно, а осознанно. — Ее улыбка стала шире, оскалом. — Разденься. И ложись. Пора начинать наш… первый настоящий эксперимент. Не волнуйся, — она добавила, видя мой ужас, — я буду контролировать процесс. До последней капли твоего пота… и крови.
Ее каре-зеленые глаза скользнули вниз, к металлическому столу, а потом снова к моему лицу. В них не было ни капли сострадания. Только холодный, научный интерес и предвкушение.
Ледяной металл стола впился в голую спину. Я лежал, скрестив руки на груди — тщетная попытка сохранить хоть каплю достоинства под тяжелым взглядом Амалии. Она стояла у стола, ее каре-зеленые глаза методично скользили сверху вниз, изучая меня, как редкий, но неприятный экспонат. Ее тонкие брови чуть приподнялись, когда взгляд достиг моих трусов.
— Хм, — она издала недовольное фырканье, словно обнаружила пятно на скатерти. Без предупреждения, быстрым, цепким движением, она ухватилась за резинку моих трусов и резко стянула их вниз, до щиколоток. — Вот так-то лучше. Для полноты картины.
Холодный воздух подвала обжег кожу. Я невольно сглотнул, чувствуя, как по телу побежали мурашки — и не только от холода. Ее взгляд был безжалостно аналитическим. Он ползал по коже, фиксируя каждую родинку, каждый шрам, каждую реакцию тела на холод и унижение. Она наклонилась ближе, ее белоснежная прядь упала на щеку. Пальцы, холодные и точные, как скальпели, коснулись моего бедра, затем живота, исследуя мышечный рельеф. Она прикусила нижнюю губу — жест, который у любой другой женщины мог бы показаться задумчивым или соблазнительным, но у нее выглядел как оценка качества мяса на рынке.
— Холодно? — съязвила она, ее губы растянулись в тонкой, насмешливой улыбке. Взгляд скользнул ниже пояса, где кожа явно покрылась мурашками, а кое-что другое, вопреки воле и холоду, начинало подавать робкие признаки жизни под ее пристальным вниманием.
— Да, — выдавил я сквозь зубы, стараясь смотреть куда-то в сводчатый потолок, покрытый черными потеками. — Есть такое дело. Твои руки — как у покойника. И стол — как ледник. Добавь сюда атмосферу склепа — идеальный рецепт для озноба.
Она усмехнулась коротко, беззвучно, и продолжила осмотр. Пальцы прошлись по ребрам, прощупали ключицы, сжали бицепс. Она брала мою руку, сгибала ее в локте, изучая амплитуду, затем то же самое проделала с ногой. Каждое движение было точным, быстрым, лишенным какого-либо намека на стеснение или личный интерес. Чистая клиническая процедура. Она подошла к стопам, внимательно осмотрела пальцы ног, даже слегка пошевелила большим пальцем, словно проверяя сустав. Потом снова вернулась к торсу. Ее взгляд задержался… там. На "штуковине", которая, предательски, начала наливаться кровью, реагируя на близость, запах ее духов (горьковатая полынь и что-то дорогое, чуждое) и просто на невыносимость ситуации.
— Интересно, — пробормотала она себе под нос, не сводя глаз. — Реакция сохраняется даже в условиях выраженного стресса и дискомфорта. Упорная физиология. — Она сделала пометку в своей толстой книге, не отрываясь от объекта изучения. Карандаш скрипел по бумаге.
Я зажмурился. "Да заткнись ты, бедный стручок! Это не время и не место! Она же тебя как биоматериал изучает, а не как… ну, ты понял!" — яростно ругал я свое предательское тело мысленно. Но оно не слушалось. Видимо, где-то в глубине мозжечка сидел древний предок, кричавший: "Самка! Сильная! Опасная! ВАЖНО!"
Амалия наконец оторвала взгляд от моей промежности и посмотрела мне в лицо. В ее каре-зеленых глазах светился холодный научный интерес, смешанный с легкой, язвительной усмешкой.
Наконец, она отступила, закрыла книгу с глухим стуком.
— Все. Можешь одеваться.
— Фух. А я уж думал, ты начнешь меня препарировать, — усмехнулся я с облегчением, скатываясь со стола и торопливо натягивая трусы. Холод камня мгновенно сменился леденящим страхом, когда Амалия резко прижалась ко мне. Ее шелковый "халат" был тонким, я чувствовал все линии ее тела. Ее губы изогнулись в зловеще-игривую улыбку, а каре-зеленые глаза сверкнули опасным огнем.
— А ты хочешь так поиграть? — прошипела она, и ее дыхание обожгло шею.
Я отшатнулся, как от змеи, чуть не уронив трусы, которые все еще держал в руках.
— Ээ… нет, нет! — поспешно ответил я, чувствуя, как жар заливает лицо. — Мне хватит твоего осмотра. Могла бы быть понежнее. Я тебе не кусок мяса.
Амалия театрально закатила глаза, отступив на шаг и скрестив руки на груди. Шелк съехал, обнажив краешек.
— Если бы ты не возбудился от моих прикосновений, — произнесла она с ледяной усмешкой, — то прошло бы все намного быстрее. И менее… детально.
Я смущенно потупился, судорожно натягивая трусы и штаны.
— Это… нормальная реакция мужчины, — пробормотал я в оправдание. — На красивых, опасных женщин в полупрозрачных нарядах. Особенно когда они их щупают.
— Как скажешь, — улыбнулась Амалия, но в ее улыбке не было тепла. Только расчет и, возможно, капля удовлетворения от смущения. — Одевайся быстрее. Ты не свободен.
Я застегнул камзол, чувствуя себя чуть защищеннее.
— Я свободен? — все же переспросил я с надеждой.
— Нет, — ответила Амалия, указывая длинным пальцем с безупречным черным лаком на тяжелую, покрытую плесенью дубовую дверь в дальнем углу подвала. — Ты сейчас пойдешь в ту дверь. Пройдешь коридор. В конце, у подножия статуи Тотемного Аспида, лежит рубиновый осколок. Принесешь его мне. Это — знак, что ты дошел до конца. Потом вернешься. И мы продолжим.
Я посмотрел на дверь. Она выглядела древней и зловещей. От нее веяло еще большей сыростью и чем-то… животным.
— Но будет не все так просто, — констатировал я. Это не было вопросом.
— Неа, — захихикала Амалия, и этот звук был похож на шелест чешуи по камню. — Не так просто. Там… наработки. Неудачные проекты. Которые пора списать. Утилизировать. Ты поможешь. Активно.
— А что… кто там? — спросил я, чувствуя, как по спине бегут мурашки. "Наработки" звучало слишком уж безобидно для этого места.
— Те, кого род отверг, — холодно ответила Амалия. — Те, в ком кровь Аспида пробудилась уродливо. Недостаточно сильно. Или слишком… бесконтрольно. Они ждут. Ждут свежей плоти, чтобы утолить голод перед финалом. Твоя задача — пробежать. Дойти до статуи. Взять рубин. И вернуться живым. Стресс, мышонок. Глубинный, животный страх. Вот что разбудит твою силу. — Она подошла ближе, ее взгляд скользнул вниз, и легкая усмешка тронула ее губы. — И… твой "стручок" так и будет в меня упираться? Одевайся уже до конца, пока я его не укусила из чистого любопытства. Время пошло.
Она щелкнула пальцами. Где-то в глубине подвала раздался скрежет металла и приглушенный, многоногой поступью шорох за той самой дверью. Амалия смотрела на меня, ее каре-зеленые глаза светились холодным азартом ученого, готового наблюдать за реакцией подопытного на смертельный раздражитель.
Сердце бешено заколотилось. Рубин у статуи. Коридор. "Наработки". Голод. Укус Амалии в качестве альтернативы? Выбор был невелик. Я потянул потуже ремень камзола, бросил последний взгляд на Амалию — на ее смертельно-сладкую улыбку и опасный блеск глаз — и шагнул к зияющему черным провалом проему зловещей двери. Стресс, говорила она? Сейчас он накрыл меня с головой, холодный и липкий, как подвальная сырость.
Ледяной сквозняк из темного проема обжег лицо, когда я переступил порог. Дверь захлопнулась за спиной с финальным стуком, отрезав даже слабый свет подвала и Амалию с ее хищной улыбкой. Тишина. Не полная — где-то капала вода, но гулкая, давящая. И темнота. Непроглядная.
Я замер, вжимаясь спиной в шершавую, влажную каменную кладку. Сердце колотилось, как барабан в руках сумасшедшего. "Наработки. Списать. Утилизировать. Свежая плоть." Слова Амалии звенели в голове ледяными осколками.
И тогда они появились. Синие огни.
Не факелы. Не лампы. Призрачные, холодные шарики, размером с кулак. Они вспыхнули в темноте впереди, плывя по воздуху медленно, хаотично, как пьяные светляки. Их мертвенный свет выхватывал из мрака очертания: низкий, сводчатый туннель, грубо вырубленный в скале. Стены блестели от влаги и плесени. Под ногами — скользкие, неровные камни, меж которыми чернели лужи неизвестной жидкости. Воздух был густым, спертым, пахнущим сыростью, гнилью и… медью. Старой кровью.