Я двинулся вперед, ступая осторожно, стараясь не шуметь. Каждый шаг отдавался гулким эхом в каменной трубе. Синие огоньки плыли рядом, освещая путь на пару метров, их свет дрожал на мокрых стенах, создавая жуткие, пляшущие тени. Лабиринт. Да, Амалия не соврала. Туннель разветвлялся, уходил вниз под острым углом, петлял. Я шел на удачу, держась главного направления, чувствуя, как холодный пот стекает по спине под камзолом.
Тишину начали рвать звуки. Сначала тихие. Стоны. Глухие, протяжные, полные нечеловеческой тоски. Потом — хрипы. Как будто кто-то задыхался, захлебываясь собственной слюной. И бульканье. Противное, влажное, словно огромный пузырь лопался в глотке твари. А еще… рычание. Низкое, вибрационное, идущее не из одной глотки, а отовсюду — из боковых ответвлений, из-под сводов, из темноты впереди.
"Не попасться. Не попасться. Не попасться," — стучало в такт сердцу. Я ускорил шаг, скользя по мокрым камням, синие огоньки метались вокруг, словно встревоженные. Рычание усиливалось. Где-то совсем рядом послышался скрежет когтей по камню. Я вжался в нишу, затаив дыхание. Мимо, тяжело волоча что-то по полу, проползла тень. Огромная, бесформенная, с горбом на спине. Она хрипела и булькала. Я зажмурился, молясь, чтобы она прошла мимо. Прошла. Рычание стало удаляться.
Я выбрался из ниши и побежал. Бежал, спотыкаясь о камни, хлюпая по лужам, не разбирая дороги, только вперед, прочь от этих звуков. Синие огоньки едва поспевали, их свет прыгал, выхватывая то скрюченный корень, торчащий из стены, то кость, белеющую в луже.
И вдруг — я его увидел. Вдалеке, в конце прямого участка туннеля. Статую. Тотемного Аспида. Высеченного из черного камня, поднявшегося в угрожающей позе. И у его подножия — тусклое рубиновое мерцание!
Радость, острая и пьянящая, ударила в голову. Почти! Почти добрался! Я рванул вперед, забыв об осторожности. Еще несколько метров…
ПЛЮХ.
Что-то теплое, липкое и невероятно противное упало мне на макушку, стекая за воротник. Я замер, ледяной ужас сковал тело. Медленно, очень медленно, я поднял голову.
Свод туннеля здесь был выше. И на нем… оно висело. Как чудовищный, бледный плод на тонкой, костлявой ножке. Тело — худое, почти человеческое, но покрытое жесткой щетиной и странными хитиновыми наростами. Конечности — длинные, тонкие, многосоставные, с крючковатыми когтями, впившимися в камень. Но самое жуткое — голова. Или то, что ее заменяло. Вытянутая, лишенная волос, с огромными, абсолютно черными, бездонными глазами-блюдцами. А ниже — не рот, а жвалы. Огромные, хитиновые, как у паука или муравья, покрытые слизью. Они медленно шевелились, издавая тот самый хриплый, булькающий стон, а с их кончиков капала та самая липкая, вонючая слюна.
Человек-паук? Нет. Что-то хуже. Намного хуже. Наработка. Отвергнутая. Голодная.
Наши глаза встретились. Его черные пустоты замерли на мгновение. Потом жвалы раздвинулись шире, издав пронзительный, скрежещущий СКРИИИИК! — звук стали по стеклу. И существо отцепилось от свода.
Оно не упало. Оно спрыгнуло, легко, как кошка, но с жуткой, многоного грацией, приземлившись передо мной в глубокую лужу, забрызгав меня ледяной жижей. Его длинные, костлявые лапы с крючками заняли угрожающую позу. Жвалы щелкали, слюна пузырилась и капала на камни. Черные глаза неотрывно смотрели на меня. Хриплый стон превратился в низкое, голодное рычание.
Я стоял, парализованный ужасом, в десяти шагах от рубина и спасения. А между мной и целью — кошмар из глубин лаборатории Амалии. Стресс. Животный страх. Амалия получила то, что хотела. Осталось только выжить. Или пробудить в себе змея. Прямо сейчас.
Глава 18
Мерзкое создание двинулось ко мне. Его многосуставные лапы с чвяканьем отрывались от липкой жижи, оставляя отпечатки-воронки. Жвалы скрежетали, как ржавые шестерни, слюна пузырилась и капала на камни, шипя там, где попадала в лужи. Черные, бездонные глаза-блюдца не мигали, полные немого, инстинктивного голода. Каждый шаг чудовища отдавался в моих костях. Запах гнили и медной крови ударил в нос.
"Ну что, мышонок? — раздался в голове знакомый, маслянисто-насмешливый голос. Голос Аспида. — "Попался на крючок? Видишь, какими уродцами становятся те, кто не справился с Моим даром? Кровь-то одна… просто у них она забродила, как плохое вино. Ха-ха-ха!" — Его смех был похож на скрежет камней под землей. — "Умоляй. Умоляй Меня красиво, и Я дам тебе силу разорвать эту мерзость! Или… — пауза, полная зловещего удовольствия, — …хочешь присоединиться к ним? Посмотреть изнутри, как чавкают жвалы?"
Паук-человек был уже в двух шагах. Длинная, костлявая лапа с крюком занеслась для удара. Жвалы раздвинулись, готовясь вцепиться.
Умолять? Этого… шутника горохового? Нет. Ярость — чистая, белая, не от страха, а от омерзения ко всей этой игре — ударила в виски. Я не стал отскакивать. Не стал готовиться к удару. Вместо этого, с невозмутимостью, которой сам не ожидал, я шагнул навстречу и схватил его мерзкую, покрытую щетиной и слизью голову обеими руками.
Монстр опешил. Его жвалы замерли в полураскрытом положении. Черные глаза расширились от чистейшего изумления. Когтистая лапа застыла в воздухе. Он явно ожидал паники, бегства, воплей — чего угодно, но не… этого спокойного захвата.
А в моей голове уже бушевала буря. Я не умолял. Я приказывал. Себе. Силе внутри. Перстню на пальце, что вдруг зажглся тусклым рубиновым огоньком. "ВСЁ, ЧТО ОТ НЕГО, — МНЕ!" — пронеслось в сознании, яснее любой мысли. — "ЯД! ЭНЕРГИЮ! ИСКРЫ ЕГО ДУШИ! ВСЮ ГРЯЗНУЮ СИЛУ АСПИДА, ЧТО В НЕМ ИСКАЗИЛАСЬ! ОТДАЙ!"
И началось.
Не больно. Странно. Как будто в меня вливалась ледяная, мутная река. Через ладони, впившиеся в его холодный, склизкий череп. Я видел это — потоки искаженной, больной, черно-зеленой энергии, клубки ядовитых паутин, струйки отравленной крови — все это втягивалось в меня, как вода в воронку. Мои глаза вспыхнули ядовито-зеленым светом, как у Виолетты в момент ярости. Перстень на пальце завибрировал, излучая тепло, и его рубин загорелся ярче, будто очищая впиваемое.
Монстр затрепетал. Не от боли — от изменений. Его жвалы начали таять, как воск, втягиваясь обратно в искажающееся лицо. Хитиновые наросты трескались и осыпались черной пылью. Щетина редела. Костлявые лапы укорачивались, когти втягивались, превращаясь в ногти. Черные глаза-блюдца сужались, в них появился… испуг? Разум?
Прошло, наверное, десять секунд. Но они показались вечностью. Когда я убрал руки, передо мной стоял не монстр. Стоял человек. Молодой, лет двадцати, невероятно худой, почти прозрачный, как будто долго болевший. Голый, покрытый остатками слизи и черной пылью. Его глаза, теперь обычные, серые, были полны слез и абсолютного, потрясенного непонимания. Он пошатнулся, и я его подхватил.
— Ч-что… — он попытался говорить, его горло хрипело, не привыкшее к человеческой речи. — Ты… ты… — Он уставился на свои руки — человеческие руки. Потом на меня. И слезы хлынули ручьем. — С-спас… — выдавил он, сжимая мою руку с нечеловеческой силой благодарности. — Спасибо… Господин…
Шорох. Десятки шорохов.
Из боковых туннелей, из темных ниш, из-под сводов выползли, вышли другие. Уродцы. Мутанты. Те, кого Амалия назвала "неудачными проектами". Человек-слизень с единственным глазом на стебле. Существо с клешнями вместо рук и ртом на животе. Другие, чьи формы бросали вызов описанию. Но в их глазах — во всех, кто мог видеть — горел тот же немой вопрос, та же безумная надежда. Они не нападали. Они тянули к моим ногам свои искалеченные конечности, клешни, щупальца, издавая хриплые, молящие звуки. Толпа отверженных, жаждущих спасения.
Я посмотрел на свои руки. На зеленое свечение, медленно угасавшее в глазах. Перстень пульсировал теплом.
"Охренеть," — подумал я с сюрреалистичным спокойствием. — "Амалия хотела стресса? Получите, распишитесь. Теперь я еще и реаниматор проклятых тварей. Бесплатно."
Ровно через час тяжелая дверь из подземного туннеля скрипнула и отворилась. Я вышел. Не один.
За мной, робко жмурясь от слабого света подвала, шла толпа. Человек двадцать. Бывшие монстры. Теперь просто… люди. Изможденные, бледные, испуганные, многие все еще покрытые слизью или странными шрамами — но люди. Они шли, поддерживая друг друга, некоторые плакали беззвучно. Впереди шел тот самый юноша, которого я спас первым, он нес мой факел (найденный у статуи), его рука крепко сжимала край моего камзола, как якорь.
Я остановился, протянув руку. На моей ладони лежал рубиновый осколок. Он сиял, как маленькое солнце, отражаясь в широко раскрытых каре-зеленых глазах Амалии.
Она стояла у своего металлического стола, застывшая, как одна из своих статуй. Кожа на ее лице стала абсолютно белой, мертвенно-бледной. Толстая книга с записями выпала у нее из рук и с грохотом упала на каменный пол, раскрывшись на страницах с ужасающими зарисовками мутантов. Острый карандаш покатился под стол. Ее рот… ее безупречный, насмешливый рот, был открыт. Не приоткрыт — открыт по-настоящему, в немом крике абсолютного, всепоглощающего непонимания. Она смотрела на меня. Потом на толпу за моей спиной. Потом снова на меня. Ее глаза метались, как у загнанного зверя, пытаясь найти логику, объяснение, хоть что-то в своей безупречной научной картине мира. Но нашли только провал. Абсолютный, оглушительный провал.
— Твой рубин, — сказал я тихо, положив сверкающий камень на холодный металл стола рядом с ней. Звук моего голоса заставил ее вздрогнуть, как от удара током. — И "списанный материал". Кажется, он требует реабилитации, а не утилизации. — Я повернулся к толпе. — Идемте. Здесь вам не помогут.
Я повел бывших отверженных к выходу, к двери, за которой ждала Виолетта. Оглянувшись в последний раз, я увидел Амалию. Она все еще стояла. Неподвижная. С открытым ртом. Смотрела на рубин, на книгу на полу, на пустой стол для экспериментов. Казалось, весь ее холодный, рассчитанный мир только что рухнул в липкую яму подземного туннеля. И это зрелище было слаще любых сокровищ.