Я был абсолютно гол.
Каждая деталь была выписана с пугающей анатомической точностью. Мускулатура, тени на коже… и, конечно же, мой «друг». Который на картине выглядел так, словно отчаянно пытался сжаться, спрятаться и буквально уйти внутрь меня от смущения или ужаса. Эффект был одновременно комичный и сюрреалистично-жуткий.
— Как… — я выдохнул, ошеломленный. — Как ты успела? Меньше дня! Это же…
— Хобби, — прошептала Амалия, скромно теребя прядь белоснежных волос. Ее щеки слегка порозовели. Она явно гордилась работой. — Я… я быстро рисую. Когда есть вдохновение. И утром… после подвала… после того, как Вы… — она запнулась, не решаясь сказать «повалили меня на стол», — …мне было что запечатлеть. Вам… нравится, господин?
Я уставился на картину, потом на нее, потом снова на картину. Мой голый зад и «друг», пытающийся стать невидимкой, смотрели на меня с холста с пугающей отчетливостью.
— А почему я голый, — спросил я с ледяной вежливостью, — а ты в одежде? Несправедливо как-то.
Амалия смущенно опустила взгляд, но в уголках губ играла едва уловимая улыбка.
— Я… я бы тогда Вам не показала бы картину, — призналась она честно. — И… это подчеркивает Вашу первородную силу. Вашу… мощь. Неприкрытую. Истинную.
Я посмотрел на «мощь» на картине. На то, как она отчаянно пряталась. В голове всплыл образ Виолетты, которая, пока я был в отключке, инстинктивно прикрыла мне пах ладошкой при виде Аманды. «ДА ПОЧЕМУ ОНИ ВСЕ ЗАФИКСИРОВАНЫ НА ЭТОМ?!» — закипело внутри. — «Ах! Черт бы их всех подрал!»
— Да, мощь… чувствуется, — процедил я сквозь зубы, стараясь сохранить лицо. — Достойная работа, Амалия. Техника… впечатляет. Хотя, честно, я бы кое-какие штрихи добавил. Например, штаны. Или хотя бы фиговый листок размером с одеяло.
Но Амалия уже сияла. Моя критика явно не достигла цели. Она с гордым видом демонстративно повесила картину на видное место у камина — прямо напротив кресел. Теперь мой голый силуэт с «сжимающимся другом» и Амалия в моих объятиях стали неотъемлемой частью интерьера. Отличный фон для деловых переговоров.
— Эх… — вздохнул я, отводя взгляд от шедевра. — Ладно. О делах.
— Да, — оживилась Амалия, ее робость как рукой сняло при смене темы. Она подошла к массивному шкафу из черного дерева и вытащила кипу бумаг толщиной в добрый локоть. — Это отчеты за последний год. Графики служб стражниц. Схемы постов, ротации, логистика оружия и припасов. — Она с грохотом водрузила стопку на стол рядом со мной. — Для начала я хотела бы, чтобы Вы разобрались в устройстве нашей структуры охраны. Вникли. Может быть, внесли свои коррективы. — Она сделала паузу, и в ее голосе вновь прозвучала едва уловимая, но знакомая нотка неодобрения. — Учитывая, что первой Вы… выбрали Виолетту… — она едва заметно поморщилась, прошептав себе под нос: «…такой себе выбор…» — Вам будет полезно это знать. Чтобы понимать, чем Вы… управляете.
Я тяжело вздохнул, открывая верхнюю папку. Цифры. Имена. Графики. Расписания патрулей вокруг Аспидиума. Списки вооружения «Стальных Кобр». Отчеты о нарушениях… Это был океан бюрократии. Я начал листать, пытаясь уловить суть, чувствуя, как цифры плывут перед глазами.
И тут она подошла. Скользнула, как тень. Не спереди, а сзади. Ее руки легли на спинку моего кресла. Я почувствовал, как ее тело наклонилось, ее голова склонилась через мое плечо. Белоснежные волосы, пахнущие горьковатой полынью и чем-то дорогим, убранные за ушко, обнажили шею. Ее дыхание коснулось моей кожи. Запах духов — густой, дурманящий, опасный — ударил в нос, смешиваясь с запахом старой бумаги.
— Вот здесь, — ее шепот прозвучал прямо у моего уха, теплый и влажный. Ее палец с безупречным черным лаком тронул строчку в отчете. — …смотрите. Нестыковка в поставках арбалетных болтов на Северный бастион. Капитан третьей роты, Марго, всегда завышает запросы. Нужно урезать. И здесь… — палец скользнул ниже, почти касаясь бумаги, — …график ночных патрулей у Лесных ворот слишком редкий. После инцидента с арахнидами его нужно уплотнить. Аманда жаловалась…
Она продолжала шептать, ее губы почти касались моего уха. Каждое слово — дельное замечание, подсказка, совет. Но способ подачи… Ее близость, ее дыхание, ее запах, ее волосы, почти касающиеся моей щеки… Это была не помощь. Это была провокация. Испытание на прочность. На фоне картины с моим голым и сжавшимся «другом» это выглядело особенно издевательски.
Я сидел неподвижно, стараясь сосредоточиться на цифрах, а не на тепле ее тела за своей спиной и не на дурманящем шепоте в ухо. Перстень на пальце начал слегка вибрировать. То ли от напряжения, то ли от смеха Аспида в глубине сознания. Амалия явно играла в свою игру. И правила были все те же — опасные и двусмысленные.
Стопка бумаг казалась вдвое тяжелее под пристальным, дурманящим взглядом Амалии и ее шепотом в ухо. Я аккуратно закрыл верхнюю папку, стараясь не смотреть на висящую у камина картину со своим сжавшимся "другом".
— Я ознакомлюсь, — сказал я твердо, вставая. — И лично проведу с Виолеттой осмотр всего. Утром.
Амалия, все еще стоявшая сзади, робко коснулась кончиками пальцев моей груди сквозь ткань камзола. Ее прикосновение было легким, как паутина, но обжигающим.
— Я… я и сама могу показать, — прошептала она, ее голос вдруг стал хрипловатым, соблазнительным. — Все знаю. Каждый камень, каждую щель… — И прежде чем я успел отреагировать, ее губы коснулись мочки моего уха. Не поцелуй. Укус. Острый, болезненный, с нажимом. И следом — тихий, протяжный стон, вырвавшийся из ее горла. Такой чувственный, что по спине пробежали мурашки.
— Амалия, — я еле сдерживался, чувствуя, как волна желания накатывает вопреки воле. Голос звучал хрипло. Я повернулся к ней.
— Ах, да? — простонала она в ответ, запрокинув голову, ее глаза полуприкрылись. Она вела себя так, будто это я делал с ней что-то невероятно интимное, а не наоборот. Ее рука скользнула вниз по моему животу…
— Мое обещание стоит дорого, — я перехватил ее руку, не давая опуститься ниже. Глаза вспыхнули рубиновым предупреждением. — Я обещал Виолетте. Если хочешь… займи свою очередь. В списке. После свадьбы.
Ее лицо исказилось от обиды и ярости. Она не просто отпрянула. Она скользнула, как змея, и плюхнулась ко мне на колени, смахивая кипу драгоценных отчетов со стола на пол с грохотом. Ее роскошная грудь в багровом бархате буквально уперлась мне в лицо, перекрывая дыхание запахом полыни, духов и женской плоти.
— Я с кем вообще разговариваю?! — взорвался я, пытаясь отстраниться, но ее руки вцепились в мои волосы. — Графиня Амалия Аспидова? Или какая-то изголодавшаяся девица?!
Она чуток отстранилась, ее каре-зеленые глаза сверкнули обидой и фрустрацией. Нахмурилась.
— Это несправедливо! — выдохнула она, и в голосе зазвенели настоящие, детские слезы. — Я могу для тебя целый мир открыть! Знания! Власть! Доступ ко всему! А ты… ты заладил со своей Виолеттой! Как ребенок с новой игрушкой! Я… я…
Я не стал слушать. Инстинктивно, чтобы заткнуть этот поток истерики, я засунул указательный палец ей в рот.
Она замерла. Ее глаза расширились от шока. Потом… ее губы сомкнулись. Не больно. Но плотно. Она чуток прикусила подушечку пальца — предупреждающе, чувственно. А потом… начала медленно посасывать. Ее язык обвил палец, горячий и влажный. Взгляд не отрывался от моих глаз — вызов, смешанный с мольбой.
«ДА ТЫ… АХАХАХ!.. ДА КАК ТЫ ЕЕ?! ТЫ ЧЕГО?!» — в голове взорвался истерический, шипящий от восторга смех Аспида. «ЭТО ЖЕ ШЕДЕВР! ПАЛЬЦЕМ В РОТ! ДА ТЫ ГЕНИЙ УНИЖЕНИЯ, МЫШОНОК! АХАХА!»
— Успокойся, — прорычал я, глядя в ее полуприкрытые, мутные от возбуждения глаза. Палец был в плену ее рта. — Что ты как маленькое дитя? Всему свое время. Я должен мерить каждый свой шаг. А еще тут… ты напираешь. Слишком. Отпусти.
Она причмокнула, еще раз облизав палец, и неохотно разжала губы. Звук был влажным, неприличным.
— Укгу… — пронеслось что-то вроде согласия, но в ее взгляде все еще бушевала буря.
Я вытащил палец, мокрый и красный от ее слюны. Встал, сбрасывая ее с колен. Она сползла на ковер, как мешок, ее платье взъерошилось.
— Уже поздно. Я пойду, — сказал я, поднимая с пола кипу бумаг. Они были помяты, некоторые страницы выпали.
— А может… — она поднялась на колени, ее руки снова потянулись ко мне, глаза — огромные, полные отчаянного желания и обреченности. — …останетесь на ночь? Хоть… поспать? Рядом? Я не трону…
Я посмотрел на нее — на растрепанную, прекрасную, опасную, униженную и страстно желающую. На картину с голым собой. На разбросанные отчеты. Перстень горел на пальце.
— Тогда я точно не сдержусь, — сказал я тихо, но так, что она вздрогнула. — Не буди во мне зверя, Амалия. Не сегодня.
Я повернулся и пошел к двери, не оглядываясь. Слышал, как она поднялась. Слышал ее тяжелое, прерывистое дыхание — смесь злости, неутоленной страсти и сдерживаемых рыданий. Чувствовал ее взгляд, горящий спину. Она нехотя поплелась за мной, как привязанная. Ее шпильки цокали по камню медленно, будто она шла на казнь.
У двери я остановился. Она стояла в полуметре, дрожа, сжав руки в кулаки. Не прощалась. Не пыталась удержать. Просто смотрела. Ее каре-зеленые глаза были огромными и пустыми.
Я открыл дверь и вышел в прохладный коридор, прижимая к груди драгоценные, мятые бумаги. Дверь захлопнулась за спиной с глухим, финальным стуком.
Тишина. Длиной в две секунды.
Потом из-за тяжелой дубовой двери донесся истошный, раздирающий крик. Крик чистой, безумной ярости и боли. Нечеловеческий. Как у раненой пантеры.
И сразу же — оглушительный звон бьющегося хрусталя и стекла. Бокалы. Бутылка. Летящие в стену с бешеной силой. Еще крик. Еще звон разбиваемого вдребезги ужина и, возможно, мебели.
«С огнем играешь, мышонок, — прошипел в голове довольный голос Аспида, едва различимый за какофонией разрушения. — «Прекрасно сыграно. Но помни — обожженная змея кусает больнее всего. Ха-ха-ха…»