сёдзи, рисовал длинные полосы на идеально отполированном полу из темного дерева. На стенах — свитки с каллиграфией, воспевающей мимолетность красоты и вечность долга. На алтаре — древняя катана в черных ножнах, лежащая на подставке из красного лака, как спящая змея.
В центре додзё, в безупречной позе сэйдза (сидя на коленях), застыл Господин Такеши Сакура. Глава Дома. Его лицо, скуластое и резкое, как горный кремень, было непроницаемой маской. Глаза, темные и глубокие, как колодцы без дна, смотрели не на коробку из черного лака с кроваво-красным знаком цветущей вишни, стоящую перед ним, а куда-то сквозь нее. Сквозь стены. Сквозь океан Изнанки — туда, где лежал Аспидиум.
Коробка была изысканной работы. Лак — зеркальный, знак — инкрустирован золотом и перламутром. Дар от «союзников» с Востока. От тех, кого он считал вассалами. От Вишневых.
Его рука, тонкая, с выступающими костяшками и коротко остриженными ногтями, поднялась с невозмутимой плавностью. Пальцы коснулись защелки. Тихий щелчок разрезал тишину, как лезвие. Крышка откинулась.
Внутри, на подушке из черного шелка, лежала голова Князя Станислава Вишнева.
Лицо застыло в вечной маске немого ужаса и непонимания. Рот полуоткрыт, заплывшие глазки выпучены. Запекшаяся кровь чернела на срезе шеи, контрастируя с бледностью кожи. Запах — сладковатый, тленный, едва перебиваемый благовониями — ударил в ноздри.
Такеши Сакура не дрогнул. Не моргнул. Его взгляд скользнул по знакомым чертам, по жирному подбородку, по дорогой ткани воротника камзола, залитого грязно-багровым. Ни тени отвращения, ни гнева. Только… холодное, безграничное презрение. К глупости. К слабости. К тому, что этот болван посмел носить имя, связанное с Сакурой.
— Они объявили нам войну. Да? Снова? — Его голос был тихим, как шелест падающего лепестка, но каждое слово падало на пол додзё с весом свинцовой гири. Он не спрашивал. Он констатировал. И в этом вопросе звучала тысячелетняя ярость рода, униженного когда-то, но не сломленного. Ярость, похороненная под слоями церемоний и дисциплины, но всегда готовая вспыхнуть, как пламя под пеплом.
Он медленно поднял взгляд от коробки. Не вперед. А в сторону. Туда, где у стены, в полосе закатного света, сидела в такой же безупречной позе сэйдза его дочь.
Аяме Сакура.
Ее красота была оружием, отточенным так же тщательно, как катана на алтаре. Она казалась воплощением самой сакуры — хрупкой и смертоносной. Лицо — совершенный овал, кожа — безупречного фарфорового оттенка, гладкая, как лепесток. Черные волосы, темнее ночи, были убраны в высокий, строгий пучок симада, обнажая длинную, изящную шею. Одна-единственная шпилька из черного дерева с крошечным цветком сакуры из розового кварца вонзалась в пучок — единственное украшение, и оно говорило о ее статусе больше, чем любые драгоценности.
Но главное — ее глаза. Большие, миндалевидные, цвета темного янтаря. В них не было ни покорности, ни страха. Только спокойная, глубокая вода, под которой таились бездны. В них читалась вековая мудрость и абсолютная готовность. Когда на нее смотрели, казалось, видишь отражение собственной смерти — прекрасной и неизбежной.
Ее кимоно было не просто одеждой — это был шедевр. Глубокий, насыщенный цвет бени-иро (алый закат), словно вытканный из самой крови. По нему струились ветви цветущей сакуры, вышитые нитями чистого золота и серебра. Казалось, драгоценные цветы вот-вот осыплются с шелка. Пояс оби — широченный, жесткий — был из черного бархата, перехваченный шнуром того же кровавого оттенка. Кимоно облегало ее тело с невозмутимой элегантностью, подчеркивая высокую грудь, тонкую талию и плавные линии бедер. Каждое движение, даже малейшее дыхание, заставляло шелк шелестеть с тихим, соблазнительным звуком. Ее сексуальность была не кричащей, как у Аманды, и не воинственной, как у Кассандры. Она была частью ее сути, как запах цветка. Она исходила от совершенства линий, от загадочности взгляда, от осознания силы, скрытой под этим шелком. Это была сексуальность хищницы, облаченной в самые роскошные одежды, готовой в любой миг сбросить их, обнажив смертоносные когти.
— Аяме, — произнес Такеши Сакура. Его голос не изменился, но имя прозвучало как приказ. Как спусковой крючок.
Дочь медленно, с невероятной грацией, склонилась в низком, почтительном поклоне. Ее лоб почти коснулся полированного дерева. Шелк зашелестел, как змея в траве. Когда она поднялась, ее янтарные глаза встретились с темными безднами отца. Ни страха, ни вопроса. Только ожидание.
— Принеси мне его голову, — сказал Такеши, указывая подбородком на коробку. Его взгляд был леденящим. — И голову этой пятиголовой гидры. — Он не назвал имени. Не назвал рода. Он назвал суть. Чудовище. Многоголовое. Ядовитое. Гидру по имени Аспид.
Тень чего-то страшного и древнего промелькнула в глубине янтарных глаз Аяме. Но ее лицо осталось бесстрастным фарфоровым сосудом. Только уголки губ, полных и естественно розовых, как лепестки сакуры, дрогнули в едва уловимом подобии улыбки. Не радости. Предвкушения охоты.
— Да, Отец, — ее голос был чистым, как звон хрустального колокольчика, и холодным, как горный ручей. Он прозвучал негромко, но наполнил додзё ощущением неотвратимости.
Она поднялась с колен одним плавным, змеиным движением. Шелк заструился по ее телу, золотые сакуры заиграли в последних лучах солнца. Она не оглянулась. Не взглянула больше на коробку с головой неудачливого «союзника». Ее фигура, прямая и гордая, скользнула к выходу из додзё. Шаг был бесшумным, как падение лепестка. Она отодвинула бумажную ширму сёдзи — на мгновение силуэт, совершенный и смертоносный, вырисовывался на фоне закатного неба, усыпанного падающими цветами. Затем ширма закрылась за ней.
Тишина снова воцарилась в додзё. Только пыль танцевала в лучах заката. Такеши Сакура снова уставился в пустоту перед собой. Его рука бессознательно легла на рукоять катаны на алтаре. Холодная сталь ответила теплом его ладони.
Война была объявлена. Не криком на площади. Не письмом с печатью. Коробкой с головой и приказом, отданным шепотом. И посланником смерти стала не армия, а одна женщина в кимоно цвета крови, с глазами цвета янтаря и волосами темнее ночи. Путь Аяме Сакуры лежал на Запад. К змеиному гнезду. К пятиглавой гидре. И ее кинжалы уже жаждали аспидова яда.
От автора:
Ваши глаза, словно рубиновые зеницы Аспида, прошли по этим ядовитым страницам. Ваши сердца, как стражницы Виолетты, стойко бились рядом с Лексом в его золотой клетке безумия. Ваши умы, подобно Элире в ее латексной крепости, разгадывали хитросплетения интриг и древних проклятий.
Спасибо.
Спасибо за то, что не побоялись запаха крови и "Слез Аспида", что прошли сквозь Лес Голосов и выдержали ледяное дыхание криофагов. Спасибо за то, что разделили страх Лекса перед "осмотром" Амалии, его ярость в подвале, его отчаяние и его первые, робкие шаги к власти.
Вы приняли Перстень Рода вместе с ним. Вы стали свидетелями его дерзкой свадьбы, окрашенной в багрянец предательства и мести. Вы почувствовали опьяняющий и опасный дурман Аспидиума на собственной коже.
Ваше доверие — дороже залов замка Аспидиума, мудрее фолиантов Элиры, сильнее тесака Кассандры. Оно позволило этой истории ожить, шипя и извиваясь, как настоящая аспидова змея.
Пусть ваше терпение и любопытство будут вознаграждены. Во Тьме Изнанки еще много тайн: склеп Эриды ждет, шепот Аспида звучит, а враги рода точат клыки у границ. Готовьтесь. Второй том — уже на подходе, и он будет ядовитее, страстнее и опаснее первого.
С глубочайшей признательностью,
Как выживалец — к выживальцам,
Ваш проводник по Змеиному Гнезду.
Гарри Фокс.
P.S. Держите под рукой противоядие. И помните: в Аспидиуме доверять нельзя никому. Даже автору. Особенно автору.