[29] нескольких действительных участников Отечественной войны (А. С. Фигнера, Д. В. Давыдова, М. А. Милорадовича), не назвав их, впрочем, по именам; сюжетной основой сделал события частной жизни, пружиной действия — любовь вымышленных персонажей. Но в отличие от «Юрия Милославского», где первичными были исторический «колорит» и «увлекательность» повествования, организующим фактором «исторического романа нашего времени» явилась патриотическая идея. Загоскин показывает в романе тот патриотический подъем, который захватил все слои русского общества в период Отечественной войны 1812 года. «Русская» идея владеет всем ходом повествования: от имени главного героя (Рославлев — «росс» и слава) до изображения сражений, любовных сцен и частных бесед. «Увлекательность» нередко вытесняется «нравственным уроком», который и сосредоточивается в идее, пронизывающей каждую сцену. В разговорах все положительные герои — истинно русские люди — выказывают истинную любовь к отечеству: и ямщики на постоялом дворе, и купец, наружность которого составляет «все отдельные черты национального характера» («радушие, природный ум, досужество, сметливость и русский толк»), и солдаты из передовой цепи, и резонер Сурской, и молчаливый артиллерийский офицер, и сам Рославлев, и даже французоман (но русский в душе!) Зарецкой. То же проявляется и в поступках героев: Рославлев подавляет любовь к Полине во имя любви к отечеству, смелый купец, подобно Ивану Сусанину, заводит Наполеона и его маршалов в самое пекло московского пожара, он же обличает шпиона в Москве, русские крестьяне истребляют французских мародеров.
Конфликт романа тоже задан главной идеей: мечтательница Полина, воспитанная в Париже на «французский манер», помолвлена с Рославлевым, но любит на самом деле француза Сеникура. В то время когда Рославлев сражается в рядах русской армии, Полина встречается с Сеникуром, попавшим в плен, и венчается с ним в критический для всех русских момент — в день Бородинского сражения. В дальнейшем она теряет и мужа и родившегося сына, а судьба забрасывает ее в осажденный Данциг, где и сталкивает с попавшим туда же Рославлевым. В предсмертной исповеди она говорит: «Итак, в молитвах моих я должна была говорить перед господом: „Боже! спаси моего супруга и погуби Россию!“» Загоскин формулирует свое понимание соотношения долга и личного чувства словами Сурского: «…всякая частная любовь должна умолкнуть перед этой общей и священной любовью к отечеству». Такой конфликт в известной мере восходит к излюбленному авторами классицистических трагедий столкновению в человеке двух чувств — долга и страсти. Измена долгу перед отечеством во имя личной страсти лежит, например, в основе трагедии М. М. Хераскова «Освобожденная Москва», где действие происходит накануне решающего сражения русских с поляками в 1612 году, а героиня — сестра Пожарского София, — спасая своего возлюбленного — сына польского гетмана Вьянко, — уговаривает Пожарского заключить с поляками мир.
Трагизм любовной коллизии загоскинского романа связан с классицистическим толкованием столкновения долга и страсти. Переведенная в план романа трагедия внесла в него и непременный трагедийный элемент — смерть героя (героини), для которого нет выхода из создавшегося противоречия.
Характеристика действий русских и французов, оценка деятельности Наполеона, подход к пониманию народного характера в романе, общая нравственная позиция Загоскина обусловлены не только особенностями мировосприятия романиста, но прежде всего — общественным осмыслением событий 1812 года, отразившимся в литературе этого времени.
Ориентация высшего сословия в России на французскую культуру дошла к 1812 году до абсурда. Отечественная война доказала пагубные последствия такой ориентации. В Руси должна быть только Русь, а французское воспитание, французские моды, французская литература, французский язык извращают русское начало в дворянах, и это извращение начинает проникать даже в среду купечества и крестьянства (хотя эти два слоя как раз «самые русские» в России) — подобные мысли были присущи не одному Загоскину.
В своей трактовке народного характера Загоскин следовал общественной точке зрения, выработавшейся еще в 1810-е годы, которая широко толковала официальное понимание причин народной войны и народного характера и которую впоследствии развил и переосмыслил Л. Н. Толстой в «Войне и мире». В основе ее лежала мысль о проявлении в русском человеке «настоящей» жизни, о единении русских людей в момент опасности, нависшей над всеми ними. Именно любовь русского человека к отечеству способствовала выявлению его лучших нравственных качеств. Так, Н. И. Надеждин писал: «…В жизни русского народа были также моменты, когда внутренняя полнота его, почивающая в безмятежной тишине, воздымалась, потрясенная чудною силою… Сила, производящая в нем сии чудные потрясения, достойна великого народа: это любовь к отечеству!.. У других наций сии достопримечательные эпохи всеобщего движения бывают обыкновенно следствиями внутреннего разъединения… — Не так бывает с народом русским… Русский человек… может потрясаться только общим колебанием сферы, к коей принадлежит, может жить полною жизнью только в единстве жизни отечества»[30].
Мысль о подлинно «полной жизни в единстве жизни отечества» имеет для Загоскина значение прежде всего как мысль о единении всех сословий в борьбе с врагом. В романе показательна в этом плане сцена боя крестьян с французами: бок о бок сражаются дворянин Рославлев, студент риторики и старик крепостной. Все чувства людей разных социальных слоев совпадают в одном — отбить врага, защитить отечество. Но если для автора «Рославлева» единение сословий в общей борьбе совершенно не предполагало никаких изменений в общественном переустройстве, то многие, даже далекие от декабристских настроений люди, предугадывали в таком естественном человеческом единстве неизбежность нравственных и социальных перемен. «Мы предполагали, — писал С. Н. Глинка, — во-первых, что сближение дворян с крестьянами к взаимной обороне Отечества сблизит их и на поприще жизни нравственной и что, не посвящая их в философы, они, по крайней мере, уступят им чреду людей. Во-вторых, мы думали, что владельцы тысячей душ, брося прихоти мод столичных и городских, заживут в поместьях своих, чтобы от различных управлений не гибли имущества и не страдали наши почтенные питатели рода человеческого и Отечества, — то есть: земледельцы. Наконец, мы воображали, что уничтожение всепожирающих мод и перемена безжизненного воспитания сроднят души всех сословий и вдохнут в них новое бытие! Утопия! утопия! мечта! мечта!»[31].
Единение русских люден в Отечественную войну и победа нал наполеоновской армией воспринимались в обществе как победа порядка жизни над хаосом. Порядок этот осмысливается автором «Рославлева» согласно официальной доктрине: в «неколебимой верности к престолу, привязанности к вере предков и любви к родимой стороне». Главное, с его точки зрения, в народной жизни — это послушание «старшим» по социальной лестнице и беспрекословное выполнение их приказаний. «Мы покорны судьям да господам; они — губернатору, губернатор — царю, так испокон веку ведется… как некого будет слушаться, так и дело-то делать никто не станет», — разъясняет такую позицию старый ямщик. Временами доходящий до смешного капитан Зарядьев на самом деле в апологии всеобщей дисциплины весьма емко выражает ту же мысль Загоскина, когда утверждает, что неукоснительное выполнение строевой службы — залог всеобщего порядка.
Но проблема порядка в жизни русского общества содержит и более глубокий смысл. Тот вопрос, которым будут мучиться герои «Войны и мира», — существует ли в мире определенная упорядоченность, взаимосвязанность, целесообразность явлений, или жизнь людская представляет собою сцену для столкновения индивидуальных волеизъявлений, разнонаправленных частных интересов, одно из которых способно превратить всю эту жизнь в хаос, привести в беспорядок, — этот вопрос действительно был актуальным, и попытки ответа на него появились уже в первых опытах осмысления войны 1812 года. Ответ сводился к тому, что ничья личная воля не может поколебать миропорядка, смысл же частной человеческой жизни определяется соотнесенностью ее с жизнью всех людей, и в первую очередь с жизнью нации. Именно такое ощущение русскими людьми своей правоты в защите порядка жизни от внесения хаоса, целостности своего рода от раздробленности, от наполеоновской «вольницы», как скажет солдат в романе Загоскина, и было основным в рассуждениях писавших об Отечественной войне в первые послевоенные годы. Русские люди дали «целому свету великий и редкий пример мужества, добродетели и устойчивости»[32]. Сознание этой устойчивости вырабатывалось при сопоставлении русских с врагами. Так, описывая Бородинское сражение, Ф. Н. Глинка не случайно говорит: «Французы метались с диким остервенением; русские стояли с неподвижностью твердейших стен… Дрогнули поля, но сердца были покойны»[33]. Русской устойчивости противополагалась суетливость французов; покою, порядку — метание, беспорядок; правоте народной войны — дерзость властолюбивых и корыстных расчетов; общему чувству русских — личная воля Наполеона.
В утверждении порядка участвуют все сословия русских людей, объединенные чувством любви к отечеству. Врагов же России объединяет только воля Наполеона. В авторских рассуждениях и речах героев «Рославлева» проступает тот образ французского императора, который создался в сознании русского общества 1810-х годов. Акцент в то время делался на дерзостности помыслов Наполеона: ослепленный жаждой власти, он возмечтал, что он — частный человек — способен управлять миром. «Как жестоко обманулся честолюбивейший из полководцев в дерзостных мечтаниях своих! Ему казалось, что он все предусмотрел и все предуготовил к успеху исполинского предприятия своего»