.
Она не знала, к кому обращается, но понимала, что это письмо ей подкинули не случайно и что те, кто стоит за ним, разослали желтые конверты и ее подругам.
Она вызвала такси и примчалась в бар в шесть часов. Она вся горела изнутри, тело казалось раскаленным. Переступив порог «Черной лангусты», она немного успокоилась. Все-таки это был ее родной бар, где ее многие знали. Она сразу же, поздоровавшись с несколькими удивленными ее появлением посетителями, направилась к хозяину – Карповичу-младшему.
– Я – Гел, – сказала она, разглядывая молодого холеного мужчину в бухгалтерских нарукавниках.
– Гел? Вот это да… А мы думали, что ты… того… – он даже привстал, чтобы получше рассмотреть легендарную стриптизершу.
– Я жива и здорова, чего и тебе желаю. У меня к тебе просьба. Позволь мне выступить сегодня, если надо, я даже заплачу тебе…
– Танцевать? Да пожалуйста, зачем деньги? Но костюм… У тебя есть костюм?
– Я смотрюсь хорошо и без костюма. Но если серьезно, то костюм у меня с собой. Правда, я его ни разу не надевала.
– Ты можешь мне показать его?
– Нет. Это сюрприз.
– Гел, я буду только рад твоему выступлению. А под какую музыку ты будешь танцевать?
– Под «Болеро» Равеля. Здесь есть эта запись, я знаю. Проводи меня в уборную, чтобы я успела загримироваться и одеться. А еще мне нужен утюг и немного черных перьев.
Она вернулась в зал и заказала себе мартини. Сын человека, которого убил Бюшгенс, пообещал ей свободную уборную и предложил подождать. Она знала, что он сейчас звонит бармену, чтобы спросить, действительно ли это настоящая Гел осчастливила бар своим присутствием. Через несколько минут ей была предоставлена комната, самая лучшая из всех, что имелись в баре, с распахнутым окном, огромным зеркалом почти во всю стену, с балетным станком и толстым ковром на полу. Гел вошла туда с чемоданчиком, а вышла почти через сорок минут, облаченная в черный бархатный костюм с серебряной вышивкой и бархатной шапочкой, украшенной черными страусиными перьями. Спереди костюм представлял собой тугой жакет с хрустальными пуговицами и черные чулочки, а сзади от талии свисал чешуйчатый хвост, доходящий до середины икр. На шапочке же, в самом центре были прикреплены тонкие длинные черные усики из тонкой проволоки.
Карпович-младший поджидал ее за кулисами, почему-то очень нервничая.
– Гел, что ты задумала? Скажи, в том, что ты здесь, нет ничего криминального? Ты можешь сказать мне причину, по которой ты собираешься сегодня выступить?
– Это моя прощальная гастроль, – устало улыбнулась Гел. – И ничего криминального в этом нет. Это – мои чувства, не больше…
– Знаешь, все в зале уже знают, что ты здесь. У меня сегодня, боюсь, не хватит выпивки. Я же не знал, что тебя тут все так любят… Только думаю, что все это неспроста. Ты что-то задумала…
– Объяви им, пожалуйста.
– Что?
– «Черная лангуста». Разве ты не видишь, кто перед тобой? – она кокетливо покачала усиками. – Это же я, настоящая черная лангуста. Я – символ этого стрипбара, и я ничего не боюсь. Я устала бояться.
– Значит, ты все-таки чего-то боишься? Гел, подожди…
– Объявляй, иначе я начну танцевать без музыки и объявления…
Она была уверена, что ее собираются убить. И пусть. Она умрет от выстрела, упадет на сцене. У всех на глазах. Это лучше, чем когда тебя избивают или насилуют где-нибудь в грязном подъезде.
Она замерла, вцепившись рукой в бархатный малиновый занавес, и вся напряглась. И вдруг стало тихо. Она поняла, что на сцене появился Карпович-младший.
– Добрый вечер, дамы и господа. Сегодня мы приготовили для вас сюрприз. К нам вернулась… Гел!!!
И тут же взрыв аплодисментов потряс небольшое помещение битком забитого бара. Мужчины толпились в проходе, сидели и стояли на чем придется вокруг столиков, за которыми сидели те, кто пришел раньше и успел занять удобные места. Свет стал гаснуть, а на сцену упал сноп яркого красного света. Так всегда начинался ее номер.
– «Черная лангуста», – объявил почему-то дрожащим голосом Карпович, и занавес раздвинулся.
Гел увидела перед собой множество розовых от света лиц. И услышала тихий барабанный рокот. «Болеро». И она забыла себя, ее тело стало существовать как бы отдельно от нее. Оно, проснувшись и вспомнив прежние нагрузки, двигалось плавно, гибко, вдохновенно. Незаметное движение – хвост лангусты улетел в зал, и его схватили под свист и хлопки. Пальцы медленно расстегивают хрустальные пуговицы…
Освещение изменилось, и большой розовый световой круг лег на столик прямо напротив Гел. И вдруг она побледнела. Мужчина во всем черном смотрел на нее жадным взглядом. Танец ее стал нервным, движения резкими, угловатыми. Ей захотелось одеться. И вдруг случилось то, чего никогда еще на ее памяти не было. Мужчина встал и направился прямо к ней. Карпович, наблюдавший эту сцену, смотрел на его правую руку, которая в любой момент могла выхватить из кармана пистолет. Но он так и не дождался…
– Гел, – мужчина остановился перед сценой и сказал так, что его услышала только стриптизерша. – Я пришел за тобой. Ты, конечно, хороша в этом костюме, но мне бы хотелось, чтобы ты устраивала такие танцы только дома, мне. Закругляйся, хватит будоражить мужиков, а то мне придется набить им морды… Я люблю тебя, забыл сказать.
Гел, все еще не веря своим глазам, принялась поспешно застегивать пуговицы. Это было то, чего еще ни разу в жизни себе не позволила на сцене ни одна стриптизерша. Она не раздевалась, а одевалась на глазах изумленной и ревностно настроенной публики.
Нодень снял ее со сцены и на глазах у всех поцеловал.
– Мужики, Гел выходит замуж, вы уж извините… – и под дружный рев толпы он на руках вынес Гел на свежий воздух. Александр поставил Гел как куклу на землю, прижал к себе: – Я же сказал, что я вернусь. Ну чего ты дрожишь? Поехали домой. Сейчас приедут Земцова, Шубин. Мы с двух часов в Москве, все искали подарки, заезжали к Юлиной матери… Они сейчас поехали за водкой… Завтра же у вашей подруги свадьба…
Нодень обнял ее, нашел в темноте ее губы и припал к ним. Его руки обвились вокруг ее талии, заскользили по бедрам:
– Знаешь, у меня идея… Вот только бы найти таксиста, который разрешил бы разложить сиденья…
Гел ответила ему жарким поцелуем. Шапочка с черными перьями упала в траву.
– Фиолетовый… – она улыбнулась сквозь слезы и прижалась к нему.
Солнечный луч упал на корзинку с апельсинами. Дмитрий взял один, очистил и, тяжело вздохнув, положил нежный плод обратно в корзину. В доме было очень тихо. Девушка, которая убирала здесь, ушла еще час тому назад. У нее нескладная фигура, но милое лицо. Маленький нос, большие черные глаза и красивый рот. Волосы – совсем черные волосы, ровно подстриженные, она закладывает их за уши. А уши просто чудесные – сливочного цвета, маленькие, аккуратные…
На столе возле корзинки лежит кассета. На ней наклеена белая полоска, на которой написано черными чернилами «Дмитрию Бахраху». Он уже несколько раз смотрел ее, слушал этот странный, немного глуховатый голос отца, как если бы тот действительно разговаривал с ним, находясь по ту сторону жизни. И каждый просмотр заканчивался многочасовой игрой Дмитрия на гитаре. Словно музыка была необходима для него, чтобы осмыслить услышанное, чтобы понять что-то важное, что поможет ему жить дальше.
Дмитрий вставил кассету в видеомагнитофон, сел и приготовился смотреть. Сначала на экране появилась черно-белая рябь, а потом – Михаил Семенович Бахрах. В светлом костюме и черной рубашке. Он сидел в кресле и, глядя на Дмитрия, разговаривал с ним так, как если бы на самом деле был живой.
«Привет! Ты удивлен? Ты думал, что раз я умер, то ты никогда больше не увидишь и не услышишь меня? Значит, ты ничего не знаешь о жизни и смерти…»
Обычно после этого обращения Дмитрий выпивал немного вина и брал в руки сигареты. Но сейчас ему не хотелось ни пить, ни курить, ни даже съесть этот чудесный и уже очищенный от душистой кожуры апельсин. Ему хотелось понять…
«Дима, сынок… Да, именно так я мечтал обращаться к тебе, запросто, по-отцовски нежно и ласково. Но твоя мать лишила меня этого удовольствия. Она отняла тебя у меня, и моя ошибка состояла в том, что я недооценил ее в этом плане. Твоя мать, Вера, на самом деле не являлась твоей матерью. Тебя родила совсем другая женщина. Ее звали Стелла. Она была тогда совсем еще девчонкой, но очень красивой и отчаянной. Я влюбился в нее, когда уже был женат на твоей матери. Я был очень молод, а потому для меня вскружить голову девчонке, забить ей голову романтическими бреднями о побеге и спровоцировать ее на этот самый побег ничего не стоило. И вот мы со Стеллой сбежали в Москву. Нас приютили, и мы какое-то время жили там счастливо. Пока не поняли, что Стелла ждет ребенка. Для меня это было полной неожиданностью. Я не представлял, что можно вот так быстро забеременеть и родить. Ведь с твоей матерью, имею в виду Веру, ту, что вырастила тебя, у нас ничего подобного не происходило. А Стелла с какой-то легкостью и почти детскостью родила мальчика, то есть тебя, Дима. Но она была слишком молода и потому не готова стать настоящей матерью и быстро согласилась отдать своего ребенка на воспитание в чужие руки. Так ты появился у нас, у Веры, которая оказалась бесплодной и никогда не смогла бы родить мне ребенка. Стелла после родов вернулась домой, родители ее, ничего не зная о том, что у них есть внук, приняли и простили ей романтический побег, вот только сама она поостыла ко мне и вскоре вышла замуж за Сашу Ноденя, моего друга. Ты можешь спросить меня, зачем я тебе все это рассказываю. Объясняю. Дело в том, что все эти годы я тщетно пытался пробиться к тебе, приблизиться настолько, чтобы рассказать тебе тайну твоего рождения, но ты никогда не подпускал меня к себе, и стоило мне посягнуть на твое внимание и тем более на твою душу, как ты тотчас превращался в улитку и прятался в своем хрупком панцире.
Помнишь своего друга, Валерку Ноденя? Тебе сказали, что он утонул в Волге. Но он не утонул. И если уж рассказывать, то рассказывать все. Валерка Нодень – мой сын. Стелла вышла замуж за Ноденя, но продолжала встречаться со мной. Она забеременела от меня и родила сына. Ей ничего не стоило рассказать все мужу и вернуться ко мне. Но она почему-то этого не сделала. Она предпочитала поддерживать с нами обоими отношения. Она не знала, что ее старший сын – это ты. Ей и в голову такое не могло прийти. Она была уверена, что ребенка взяла та самая женщина, которая помогала мне принимать у нее роды. А я не признавался ей, потому что боялся за Веру. Она была впечатлительной женщиной и чрезвычайно нервной. Она знала, что мы усыновили ребенка какой-то десятиклассницы, что сделали это нелегально, против закона. Но разве могла она предположить, что твоей настоящей матерью была та самая Стелла, красавица Стелла, жена Ноденя, в обществе которой она проводила так много времени. Мы дружили семьями, и вы, братья, долгое время считались просто друзьями…