илось бы логичным финалом ВУ. И одновременно — источником гигантского даже по российским олигархическим меркам заработка. По замыслу Ходорковского и Ко, программа утилизации нашего ядерного арсенала (включая переработку оружейного плутония) потянула бы на $50–60 млрд. Кроме того, акционеры ЮКОСа рассчитывали получить не менее $100 млрд. (в денежной и неденежной формах) за организационные хлопоты, всенародную пропагандистскую кампанию и, наконец, само cимволически важное действие — подтверждение неизбежности конца истории по-вашингтонски. $160 млрд. — сделка тысячелетия! (Америка, к сожалению, поспешила заложить Ходорковского Путину: проект русского нефтяника N 1 показался ей не в меру авантюрным).
Отказавшись утруждать себя поиском ответов на извечные русские вопросы, элита 90-х сознательно пошла на создание пропасти между собою и 99 % населения России. Пропасти, которая периодически заполняется трупами. И эти трупы, в отличие от немногочисленных бизнес-узников элитных СИЗО, никто прилюдно не оплакивает. И братские могилы не поливает дорогим коньяком.
Итак, важнейшая задача второго срока Путина — прекращение внешнего управления, периода гетерономного существования страны. Россия должна обрести свою национально-государственную субъектность и, как следствие, те самые национальные интересы. Восстановление субъектности, в свою очередь, невозможно без возвращения к основополагающим историческим и духовным ценностям России, вытесненным и придавленным девяностыми годами, Комитетом Кредиторов и Внешним Управляющим. Мы должны постановить и понять, что центр принятия решений о судьбах России находится в самой России — и нигде больше. Это страшное постановление, потому что оно предполагает совершенно новый уровень ответственности за самих себя, которой нет и не могло быть в знойных тропических кущах американского проекта. Ответственности, которая, по сути дела, и есть власть — и право обладать властью.
В 2004–2008 должны быть заложены основы российской нации. У этой нации есть единая судьба — имперская. И есть общие враги (о которых мы говорим ниже). Главное орудие формирования нации — национальный проект, концептуальные и технологические основы которого будут сформулированы в предстоящие четыре года — или же никогда.
Выйти из режима внешнего управления страна не сможет, не распрощавшись с внешним управляющим — элиты девяностых годов. Поскольку эта элита не считает сохранение России как единой этнокультурной и геостратегической сущности самоценным. Страна для неё — лишь набор материальных ресурсов, эксплуатируемых с той или иной коммерческой эффективностью. Подобно «призракам рынка» (по Фрэнсису Бэкону, это общепринятые заблуждения, порождаемые воздействием языковых штампов на человеческое сознание) и «призракам пещеры» (заблуждения, порождаемые узостью, «теснотой» мышления), носители философии девяностых будут стоять на пути у любой попытки национально ориентированной реформации. Посему смена элит — ключевая задача верховной власти. Хотя бы уже потому, что старая элита никогда не возьмет на себя финальную ответственность — ту, от которой счастливо и, казалось, навсегда избавил её всемогущий Комитет Кредиторов.
Важнейший подвопрос ключевого вопроса национальной повестки дня — изменение самого механизма формирования элиты. Необходимо прийти к меритократической модели, отторгнутой Внешним Управляющим. Элита девяностых была сформирована в тисках примитивной американоцентричной идеологии, помноженной на ценности социал-дарвинистского естественного отбора, который, как известно, всегда приводит к умножению серости и подавлению всей и всяческой индивидуальности (на фоне расцвета индивидуализма). Эта элита не может существовать без идеологической цензуры, без монополизации средств массовых коммуникаций — в противном случае её интеллектуальная конкурентоспособность сразу оказывается под сомнением. Открыть шлюзы вертикальной мобильности — это значит и признать необходимость цветущей сложности России как предпосылки формирования её новой элиты. Человеческий материал для этого в стране имеется — несмотря на все селекционные усилия системообразующих людей и структур уходящей (уходящей ли?) эпохи.
Если Путин проиграет элитам девяностых годов, последний исторический шанс восстановления России будет упущен. И всякое долгосрочное политическое планирование в стране потеряет смысл.
Разбудить дремлющие силы российского народа, преодолеть его разрозненность и сплотить во имя реализации национального проекта — центральный вопрос повестки дня второго срока нынешнего президента страны.
Революция языка. Прорыв в реальность
Следующий важный вопрос повестки дня — ревизия тезиса о преемственности путинской политики по отношению к ельцинской.
Будучи официальным преемником первого [демократически избранного] президента России, Владимир Путин де-факто пришел к власти как лидер оппозиции Ельцину. Как правитель, которого большая часть его электората считала способным подвести черту под ельцинской эпохой и возродить ценности, преданные забвению в период Внешнего Управления. В первую голову — ценности Империи и ценности солидарности. Именно за такого лидера голосовал народ и в 1999, и в 2000, и в 2003 гг. Правда, на протяжении своего первого срока Путин, главным образом, продолжал линию своего предшественника и играл навязанную ему элитой 90-х роль гаранта результатов приватизации, лишь в предвыборный год обозначив (на уровне доступных русскому коллективному бессознательному сигналов) радикальный поворот. Знак, поданный Путиным изверившейся нации, и привёл к оглушительной победе на думских выборах «партии русского реванша», состоящей из трех субъектов — «Единой России», ЛДПР и «Родины».
Ревизия идеи преемственности отнюдь не означает отказа от всех результатов вестернизации России, которая, кстати, началась не в 1985 и не в 1989 годах, а на три столетия раньше. Но такая ревизия требует кардинальных перемен в политико-государственной философии страны — своего рода революции верхов.
Необходимо учитывать, что Россия исторически не привычна к эволюционным изменениям. Все успешные (с точки зрения минимального расхождения между подлинными целями и фактическими результатами) реформы — и петровские, и сталинские, и ельцинские — в нашей стране были радикальными, революционными по духу.
Революционным обречён стать и Второй Срок. Смысл революции явится прямым результатом того трагического выбора, которому отведён первый год последнего путинского срока — 2004-й.
Проблема трагического выбора связана, не в последнюю очередь, с языком девяностых годов, которым политики и эксперты все еще пытаются описать нулевой этап постновейшей истории. Однако язык этот — мёртв. Только отказ от него, революция языка позволит сказать что-то внятное о модели и структуре нового путинского правления.
Язык девяностых имманентен политической гиперреальности, сложившейся в России на протяжении периода внешнего управления. Язык — управитель гиперреальности, в которой нет ничего подлинного, ничего достоверного, ничего, кроме не ощутимых и не отдельных на вкус, запах и цвет знаков и символов. Плоть политики уступила место её тотальной симуляции.
Если среднестатистического российского политика наших дней прижать к стене в тёмном переулке и предложить ему жесткий выбор: назвать свои настоящие убеждения или расстаться с жизнью, — что ответит такой политик? Не возопит ли он, что несть у него убеждений, кроме готовности за деньги, страх и (иногда) совесть выполнять поручения генерального спонсора? Что век идеологии прошёл и никогда больше не вернётся? Будет ли под ножом ночного грабителя, на самой кромке гиперреальности отличаться активист КПРФ от завзятого СПСника? идеолог «Родины» от казначея «Яблока»?
Провозвестником гиперреальности девяностых был гениальный Жириновский — самый чуткий из наших политиков первого эшелона. (Эта чуткость и позволила ему остаться на гребне волны в безвыигрышной, казалось бы, ситуации). Это он назвал свою партию либерально-демократической и провозгласил от её имени ярко антилиберальную шовинистическую программу. Это он демонстративно менял и меняет взгляды на кардинальные сюжеты политики и истории два раза в день. Это Жириновский открыто дал понять, что видел предвыборные обещания исключительно в цинковом гробу. Это он, заявив об «обновлении партии» (и опять ведь как никто слышит музыку революции, мерзавец!), выдвинул в президенты своего охранника. Жириновский прямо декларирует: приняв правила симулятивной игры, надо понимать и использовать их до конца. Только тогда — победа! Всякое половинчатое — неэффективно или, по меньшей мере, недолговечно. Чубайс, Явлинский и Зюганов делают то же самое, что лидер ЛДПР, только твёрдости и таланта у них не хватает. Потому-то электорат поймал их за руку и указал на дверь.
Гиперреальность, как ей и положено, подразумевает прекращение прямой коммуникации между элитами и страной, а также между различными сегментами народа России и подмену её эксклюзивными возможностями всемогущих СМИ, в первую голову, — телевидением. Что показано по телевизору (во всяком случае, на первых четырёх метровых каналах), — то и есть страна. В языке этой страны — том самом языке 90-х — царят вязкие словосочетания типа «удвоение ВВП», «эффективный менеджмент» и «рост капитализации». Для элиты эти слова, кажется, что-то означают и чего-то стоят — в миллиардах долларов США. Для народа они лишены смысла и лишь маркируют границы пропасти, отделяющей страну от элит. Увидишь знак «Эффективный менеджмент» — остановись, а то упадёшь в бездну!
Вся элита девяностых держится на этом специальном языке, в котором термины потеряли изначальное содержание. Вот они говорят — «демократия». А я берусь утверждать, что Путин — гораздо больший демократ, чем Ельцин вкупе с Чубайсом и Немцовым. Потому что путинские выборы-2003 куда лучше отразили волю народа, чем, например, ельцино-чубайсовские — 1996 года. Дорогим россиянам дали-таки возможность проголосовать за того, кого они хотели. Скажите, а на каких выборах вброс бюллетеней был масштабнее, как Вам видится, — в 1996 или в 2003 году? Мне почему-то сдаётся, что тог