Президент не должен бояться не подконтрольных ему напрямую политических сил. Исторически природа верховной (в данном случае — президентской) власти в России такова, что глава государства как общенациональный лидер всегда стоит над партиями. Ибо источник его власти носит трансцендентный характер. И любая партия, наделенная внятной последовательной идеологией, так или иначе будет готова к конструктивному разговору с Кремлём как надполитическим воплощением государственности. (Не надо забывать, что в России «государство» и «государь» — не просто однокоренные слова, но почти синонимы; что патримониальная модель власти никуда не исчезла и едва ли когда-нибудь исчезнет). Но какую-либо устойчивую политическую систему можно строить только на базе трагически подлинных и самочинно растущих, а не наспех скроенных и обречённых смерти политических организаций.
Путинская реформация невозможна без радикальной смены общественно-политического языка. Необходимо отказаться от навязчивых бессодержательных штампов ельцинской эпохи. Обновление языка должно происходить параллельно процессу смены элит.
Фактически, Путину на протяжении Второго Срока — больше того, в самом его начале — предстоит выступить издателем нового русско-русского словаря. Толкового словаря реальной реальности. И — изготовить гранитные закладки для каждой страницы.
Нельзя не выделить и еще одну базовую проблему. Язык 90-х стал неотъемлемой частью медиа-среды, на которой во многом и держится гиперреальность. С одной стороны — это классическая проблема информационного общества. Но с другой — плод сознательных, жёстких, последовательных усилий элиты девяностых по созданию информационной инфраструктуры Внешнего Управления. Используя могущественную медиа-паутину, язык-управитель гиперреальности будет судорожно цепляться за жизнь, за культуру колониального проекта девяностых годов.
Потому важная задача второго срока — демократизация медиа-среды. Носители старого языка должны утратить монополию на информационную власть. Для этого потребуется качественное расширение медиа-сознания, подразумевающее и создание новых средств массовой информации.
Спешу успокоить моих ревностных оппонентов: демократизация медиа-среды никоим образом не должна предполагать наступление на существующие СМИ. Демократизация есть диверсификация, а не унификация, открытие новых ниш, а не закупоривание старых. Но поскольку нынешняя элита по определению не будет совершать инвестиций в обновление медиа-пространства, это тяжкое бремя придется взять на себя государству. Первичные ресурсы для расширения медиа-сознания в стране есть. Надо лишь сконцентрировать их и преобразовать в энергию действия.
Еще один важный фрагмент повестки дня — возрождение полноценной интеллектуальной, научной, литературной среды. Медиа-сообщество должно утратить эксклюзивный статус учителя нации. Необходимо создать альтернативные каналы коммуникации между новой элитой и народом. В противном случае другой разговор лидера с нацией невозможен и в принципе невообразим.
Кризис судьбы. Преодоление одиночества
Нации формируются и живут лишь постольку,
поскольку воплощают в себе некое стремление осуществить общую программу грядущего.
Хосе Ортега-и-Гассет
Плоть России есть та хозяйственно-политическая ткань,
вне которой нет бытия народного, нет и русской культуры. Плоть России есть государство русское.
Георгий Федотов
Девяностые годы сказались весьма негативным образом на психическом состоянии русского человека — и российского народа в целом.
Режим Внешнего Управления во имя собственной стабильности потребовал расправы над потенциальными источниками энергии возмущения — российской историей и российской традицией. Для ускоренного прививания американских ценностей необходимо было осуществить зачистку территории. Элита девяностых приступила к зачистке с рвением, достойным свирепых погубителей чеченского народа генералов Шаманова и Трошева. Одним из инструментов зачистки стало обнуление истории.
Элита девяностых годов объявила народу, что на протяжении тысячи лет страна наша была лишь провинциальным недоразумением мира сего. Нерадивым школяром, извечно не желавшим учиться у мудрых старших. Вся история России до 1991 года вдруг обернулась бессодержательным и тягостным, кровавым и мерзостным ожиданием истинных дней блаженства — последнего десятилетия XX века, когда нам суждено было, наконец, воплотить единственно возможную, скромную, но благодарную историческую миссию, — стать обслуживающим персоналом в одной из забытых Богом восточных провинций Pax Americana.
Российский народ изобразили слабоумным младенцем, доставленным с помойки в уютный интернат имени Бенджамена Франклина и получающим первые уроки словоговорения. (Касательно детских проявлений в народе нашем соглашусь с теми, кто считает, что они есть синдром не младенческий, но, скорее, старческий). Поставлены были под сомнение не только старинные имперские подвиги и, например, победа во II мировой войне (Внешний Управляющий развёрнуто объяснил России, что Советский Союз впору считать проигравшей стороной). Но и культурные ценности / образцы. Пушкин и Достоевский, Гоголь и Толстой в одночасье превратились в крепостных декламаторов на посольских приемах. Вся русская литература, философия, музыка и наука — в мёртвые элементы дизайна олигархических столовых и гостиных.
(Интересно отметить, к слову, чем отличается олигарх начала девяностых от своего преемника из второй половины десятилетия. У крупного российского бизнесмена первой волны по дому разбросаны сотни книг — большей частью, редких, ценных и антикварных, — которые он, разумеется, никогда не открывает. Ибо читать ему некогда, да и незачем. Книги нужны, чтобы поражать воображение высокопоставленных гостей. Олигарх же второго поколения вообще книг в дому не держит — для поддержания благолепия достаточно и пластмассовых муляжей корешков на стенах. Которые на известном расстоянии, впрочем, почти не отличимы от настоящих книг. А всё потому, что молодой олигарх, в отличие от старого, уже отвык от Книги как фактора жизни, зато привык к высоким гостям, признающим только симуляцию — и ничего, кроме симуляции. Многие сверхкрупные российские бизнесмены, насколько мне известно, страдают дислексией и дисграфией — клинически не в состоянии ни читать, ни писать. Любые тексты они воспринимают исключительно на слух, а излагать свои идеи могут только устно. Благо, для написания трактатов и изложения прожектов у них есть донельзя разветвлённый аппарат).
Тогда же, в начале девяностых, неформальным Декретом о Новом Мире были упразднены религиозные основы русского бытия. На смену традиционному православно-языческому двоеверию пришёл постпротестанский языческий культ Денег. Субстанция, которая дотоле не слишком почиталась в России даже завзятыми богатеями и капиталистами, была приравнена к Творцу и Абсолютному Духу. А также провозглашена Абсолютным Эквивалентом Плоти (АЭП). Русскому народу объяснили, что Деньги отныне — источник Закона, а кроме того, Они, как древнее суровое божество, требуют регулярных жертвоприношений. Преимущественно, человеческих.
Далее Внешний Управляющий решил быстро упразднить всё традиционное во взаимоотношениях между русским человеком и государством. Государство Российское, дотоле священное, как Высшая Сила, мудрое, надёжное и строгое, как отец, заботливое и всепонимающее, как мать, было объявлено лишним колесом в нашей провинциальной телеге. Государственная власть, которая в российской истории эксклюзивно легитимировала всё и вся, даже врагов своих — вспомним хотя бы Лжедмитриев и Емельяна Пугачёва, пользовавшихся народной поддержкой до тех пор, пока их царственное происхождение казалось убедительным, — было приравнено к поддатому слесарю-водопроводчику из ЖЭКа. Логика ВУ понятна: развенчать государство значило свести к минимуму шансы на его возрождение в рамках какой-нибудь не выгодной Комитету Кредиторов концепции. Но каково же было русскому дитяте узнать, что Родители в одночасье исчезли, а на кухне и в детской заправляет звёзднополосатая домомучительница, предлагающая вместо любимых игрушек каких-то Барби и Кена?!
Следующим шагом Внешний Управляющий приступил к вытравливанию всяческого русского запредельного, всякого эсхатологического. Человеку, который умеет быть святым, но не умеет быть честным (тезис Константина Леонтьева, развитый Николаем Бердяевым), растолковали логику превращения в безразличное хайдеггеровское das Man — неопределённое существо среднего рода, сконцентрированное лишь на «прозябании повседневности» и находящее в том свой главный смысл. Питомцу русской цивилизации внушили, что он должен влиться в некий средний класс — не в экономическом смысле, конечно, ибо доходов на уровне западного среднего класса никто не обещал, — но в социокультурном плане. Среднее здесь понимается не как гармоническая добродетель, но как апофеоз «смесительного упрощения» (Леонтьев). Программа жизни людей такого среднего класса состоит в том, чтобы вовремя занимать очередь в кассу «Пиццы-Хат», наслаждаться сериалами про Евлампию Романову и видеть венец мировой культуры в тандеме Петросян-Степаненко. Начинать день со стирального порошка Tide и заканчивать — на новейшей противохраповой подушке, изготовленной по американской лицензии в лесах Камбоджи. Русскому среднему классу, скроенному по лекалам Внешнего Управляющего, должно быть абсолютно наплевать на всё, что и было русским все предшествующие столетия. Его типовой представитель спокойно и даже с примирительным энтузиазмом прореагирует на любую затею типа «откроем в Большом театре казино» или «превратим Зимний дворец в элитный жилой комплекс». А чего не открыть — если театры с музеями бюджетное (то есть наше) бабло жрут, а экономического толку от них никакого?! Лаборатория, в которой элита девяностых выводит постсоветских особей среднего класса, воистину достойна пера классика антиутопии, — там действительно создаётся беспочвенная, лишённая духовного строя и человеческих (в традиционном понимании этого слова) ценностей порода людей. Щенков этой породы уже можно показывать на вселенских индустриальных выставках — они вполне годятся для выполнения не слишком сложных работ.