Российская империя в сравнительной перспективе — страница 16 из 21

Местные суды, имперское право и гражданство в России

Может ли закон служить опорой гражданства, когда его содержание различно для разных людей? Этот роковой вопрос возникал на протяжении всей истории России, однако, он также весьма важен для понимания особенностей и участи других империй. Если суть империи заключается в ее способности по-разному управлять различными своими подданными, может ли какая-нибудь из империй представлять собой правовое государство? Каковы возможности, предоставляемые имперскими правовыми системами подданным и правителям, и каковы соответствующие ограничения?

Настоящая работа представляет собой исследование имперского периода истории российского законодательства. Вначале я кратко расскажу о способах функционирования российского законодательства при разных правителях. Затем, изменив угол зрения, рассмотрю вопрос о том, что означал закон для различных подданных империи. В основной же части моей статьи я попытаюсь оценить значение местных судов в последний период существования Российской империи. Мой основной тезис таков: типичную для имперского законодательства дифференциацию систем правосудия можно рассматривать как способ установить связь между государством и простыми людьми, тогда как попытки стандартизировать различные суды империи имели антидемократические последствия для ее подданных и, в конце концов, для всего политического устройства.

1 Законодательство империи

Со времен Московского царства и до наших дней российское государство являлось и является имперским по своей структуре. Московия стала политическим центром в процессе постепенного, нередко насильственного присоединения соседних земель и населявших их общностей. Важным фактором роста государства и становления его типа управления стало масштабное рассредоточение скромных ресурсов на большой территории. Центральные правители могли позволить себе мало-помалу присоединять новые провинции, в то время как население поглощаемых областей не обладало необходимыми социальными и экономическими ресурсами для того, чтобы противостоять поглощению или – хотя бы на уровне планов – объединиться против центра. Территориальная экспансия представляла собой относительно несложную задачу на тех землях, которые были не очень нужны какой-либо из великих держав, а имперское управление по индивидуальному принципу (ad hoc) – то есть управление различными областями как отдельными субъектами посредством отдельных уложений для каждой области – было дешевым и легко осуществимым. Распространение Россией политического влияния на более богатые районы Центральной Европы, Центральной Азии и Кавказа в XVIII–XX веках, также постепенное и зачастую насильственное, не внесло принципиальных изменений в имперскую ментальность, которая пронизывала российскую правовую систему с самого ее становления¹.

Для правителей Российской империи управление сводилось к контролю над ресурсами – территорией и рабочей силой – и поддержанию порядка, который бы гарантировал их безопасность. На первый план в государственной политике России выходил не закон, а таким образом понятое управление. Однако, и закон становился необходимым, как только государство начинало претендовать на определение прав и обязанностей людей, населявших его территорию. Основываясь на установленной еще законами Московского царства² тесной связи между государством и подданными в самых важных сферах жизни, таких, как общественное положение, ресурсы и личное достоинство, правители расширяющейся империи утверждали свой суверенитет посредством указов и уложений. Военная мощь или угроза ее использования могли быть эффективными при расширении границ, однако, управлять империей при помощи одной лишь силы было невозможно.

Законодательство, предназначенное для составных частей империи, имело два аспекта. Во-первых, так как местные элиты могли служить Российской империи или, наоборот, оказывать сопротивление, требовалось соответственно поддерживать или ограничивать их возможности. В связи с этим имперское законодательство отчасти было посвящено правам и обязанностям местных элит. К примеру, в XVII веке польским дворянам, проживавшим на завоеванных Московией польских землях, было «велено» «владеть своими наделами… в соответствии с… имперскими уложениями, а также с позволениями и привилегиями от королей польских»³. Формулировки, встречающиеся в этом указе, свидетельствуют о том, что московский царь обладал верховной властью над имущественными правами поляков, и, вместе с тем, о том, что привилегии, отпущенные им предыдущими правителями, были инкорпорированы в царские законы.

Подобные указы демонстрируют, что в основе феодальной политики лежала сделка: элиты получают определенные права в обмен на обязательство служить государству – будь то военная или административная служба, либо экономический вклад.

Второй аспект законодательства также направлен на обеспечение порядка и контроля над ресурсами, только на другом социальном уровне. Для сбора налогов и податей требовалось поддерживать организационные и репродуктивные возможности местного населения. Российское законотворчество в его имперском измерении базировалось на тезисе о том, что каждый народ обладает своими обычаями и законами. Встроить эти особенные обычаи и законы в общую систему управления означало укрепить правопорядок и поддержать производительность труда населения в каждой области империи. Этому Россия училась на собственных ошибках, по принципу «от противного», когда имперские власти пытались вводить русское законодательство и институты в только что завоеванных землях⁴. С течением времени в Российской империи был создан ряд норм и законодательных актов, устанавливавших права и обязанности отдельных групп населения по географическому, религиозному, этническому или даже профессиональному признаку. Этот принцип множественных стандартов в законодательстве отражал реально существовавшее многообразие общественных норм и судебных практик в различных частях или социальных стратах империи. Разнообразие правовых режимов, узаконенных внутри одной империи, эффективно служило сразу двум целям: утвердить верховенство российской власти и в то же время дать населению огромные полномочия для самостоятельного управления на местах. Инкорпорирование местных «обычаев» в имперское законодательство также было своего рода сделкой: империя поддерживала на местах правосудие в местном, традиционном понимании в обмен на уплату населением податей и налогов⁵.

Анализируя имперскую законотворческую культуру, можно отметить следующие характерные черты. Все подданные империи подчинялись российским законам, исходившим от императора. Все права и обязанности были производными от российских законов – то есть никаких природных прав не существовало. Права и обязанности определялись дифференцированно для различных групп населения. Конкретное содержание законов, регулировавших множество аспектов социальных отношений, определялось собственными «обычаями» и «правилами» конкретных групп (права подданных, опять-таки, не воспринимались как «природные», но рассматривались как историческое наследие и человеческое творение, сохранившее приоритет даже после присоединения конкретной территории к России). Российское имперское право интегрировало отдельные социальные нормы и институты, бытовавшие в определенных группах населения. При этом оно не обобщало эти нормы и институты, но выборочно узаконивало их внутри общего свода законов империи. Имперское право признавало и интегрировало специфику различных групп подданных и тем самым сохраняло свой статус главного источника правосудия⁶.

Имперский подход к законотворчеству можно обозначить термином «правовой плюрализм», хотя это довольно противоречивое понятие, которое разные исследователи трактуют по-разному⁷. В случае России, ключевыми чертами правового плюрализма являлись терпимость в отношении местных религиозных и общественных обычаев и, что наиболее важно, легализация этих обычаев посредством интегрирования разнообразных местных судов в государственную судебную систему. Можно сказать, что Российская империя исповедовала правовой плюрализм в так называемой «трактовке юриста», т. е. понимала его как «признание государством существования множества разнообразных источников права, составляющих его законодательство». Ключевым фактором здесь является не наличие множества общественных норм, действовавших за пределами компетенции российских законов (это встречается повсеместно даже в самых развитых правовых государствах), а тот факт, что российское законодательство наделяло полномочиями местные суды, чьи решения в ряде случаев могли основываться на национальных обычаях или религиозных постулатах. Таким образом, в законодательстве империи уживались несколько различных процедурных и нормативных режимов.

Подобный дифференцированный подход к законотворчеству применялся на всех без исключения территориях, бывших объектами экспансии в период формирования Российской империи. Русские цари и императоры желали порядка в своей державе, однако они не считали, будто жизнь их подданных должна регулироваться нормами, едиными для всех. Интересы метрополии, заключавшиеся в эффективном сборе налогов и выработке оптимальных для этого методов управления, не требовали насаждения по всей империи единообразных законов. Концептуальная система имперского правления не предполагала равных обязанностей. Для правителей Российской империи представляли важность установление контроля над человеческими и прочими ресурсами и их дальнейшая эксплуатация, однако, даже самые общие планы упорядочивания территориального управления не исключали возможности сохранения многообразия религиозных практик и национальных обычаев. Считая своим долгом обеспечить имперским подданным правосудие, власть, однако, осознавала, что эту задачу можно выполнять и не напрямую. Для этого требовалось наделить полномочиями местные суды. Поскольку самой главной и сложной задачей имперского законодательства являлось достижение не единообразия, но цельности, разнородность подданных воспринималась как данность.

2Суды и законодательство в Российской империи в XIX–XX веках

В начале XIX века власти Российской империи предприняли две важные меры по усовершенствованию законодательства. Во-первых, была осуществлена его кодификация и публикация свода законов в хронологическом и систематическом порядке. Таким образом, был создан механизм как для определения применяемых в конкретных случаях законов, так и для встраивания вновь принимаемых законов в уже существующие кодексы⁸. Во-вторых, в России было учреждено Министерство юстиции и пересмотрены полномочия Сената, что позволило упорядочить механизмы судебного надзора и нововведений.

В этот же период началось преподавание юриспруденции представителям российского дворянства, заложившее фундамент для судебной реформы и давшее начало дискуссии по проблемам судебной системы в российском обществе; эта полемика не утихала вплоть до октябрьской революции 1917 года⁹.

В большинстве исследований судебной реформы 1864 года особое внимание уделено развернувшейся в последние десятилетия царизма борьбе части российского общества за безраздельное господство закона в государстве¹⁰. Суть этой борьбы сводилась к стремлению различных элит российского общества перераспределить власть, находившуюся безраздельно в руках самодержавия. Закон в этой связи воспринимался как механизм, позволявший передать часть полномочий обществу в лице независимых судей и присяжных. Однако трактовать судебную реформу 1864 года, как борьбу за построение в России правового государства значит игнорировать всю долгую историю российского права. Суть этой реформы заключалась во введении нового типа юриспруденции и отделению судебной системы от административного аппарата. Эта реформа вовсе не «впервые принесла в Россию законность», как считают некоторые; точно так же нельзя сказать, что реформа аннулировала наследие имперского законотворчества в российской юридической мысли.

Реформы 60-х годов XIX века в определенной степени покушались на систему неравномерного распределения прав и обязанностей между различными группами населения Российской империи, однако, сам принцип дифференцированного распределения оставался незыблемым. Различным категориям подданных предоставлялся доступ к судам различного типа и предписывалось подчинение различным правовым режимам. Окружные суды, учрежденные судебным уставом 1864 года, наделяли полномочиями коллегии присяжных, состоявшие из представителей всех сословий. В определенных областях империи, а также при возбуждении процессов по определенным уголовным и гражданским статьям право на рассмотрение дел в этих судах также имели граждане всех сословий. Однако, окружные суды не были единственной судебной инстанцией в империи: подавляющее большинство дел рассматривалось в других судебных учреждениях.

Как и в других странах, в России суды различной юрисдикции рассматривали различные категории дел. Существование отдельных военных, торговых и церковных судов не являлось отличительным признаком имперской судебной системы. Зато ее характерной особенностью было изобилие в России разных типов судов, занимавшихся мелкими гражданскими тяжбами и правонарушениями. Доступ к правосудию и процессуальные нормы по таким делам зависели от сословной, религиозной, территориальной или профессиональной принадлежности сторон.

Для населения большинства областей центральной России форма доступа к правосудию по мелким гражданским или уголовным искам определялась сословной принадлежностью. Крестьянам предписывалось обращаться с мелкими исками к крестьянским судьям в волостных судах, тогда как аналогичные дела представителей всех прочих сословий рассматривались мировыми судьями, причем в единоличном порядке¹¹. Нерусскоязычные жители национальных окраин империи должны были направлять мелкие гражданские и некоторые уголовные иски на рассмотрение «национальных», или местных, судов, существовавших в большом количестве и многообразии. В 1889 году система судов первой инстанции претерпела некоторые изменения (соответствующим законом был учрежден институт земских начальников, а мировые судьи почти повсеместно упразднялись), однако многообразие судов было сохранено¹². Империя до самого своего конца придерживалась принципа отправления правосудия различным группам населения при помощи местных судов и на основании местных норм и обычаев. Главной попыткой изменить этот принцип стала нелегкая борьба части российского общества за учреждение всесословного местного суда. Данная реформа будет обсуждаться в заключительной части настоящей работы.

Несмотря на то, что волостным, национальным и прочим местным судам было отведено незначительное место в трактатах и дискуссиях, посвященных российской судебной реформе, эти суды низшей инстанции по численности и широте своей социальной базы имели наибольший удельный вес среди судебных органов империи¹³. Имперское законодательство предусматривало использование в этих судах различных нормативов и процедур. В соответствии с укоренившимся принципом узаконивания местных норм и обычаев, исстари соблюдавшихся в отдельных частях империи, российские чиновники XIX века оставили местным судам те элементы обычного права, которые они сочли исторически обусловленными. Однако, если в предыдущие века такая толерантность была вызвана стремлением сохранить лояльность местных элит по отношению к метрополии, то чиновники пореформенной России преследовали и другие, более амбициозные цели. Знание местных обычаев считалось важным качеством для управленцев, которые желали усовершенствовать систему отправления правосудия как для русских крестьян, так и для жителей национальных окраин империи¹⁴.

Установка на изучение и кодификацию исконных обычаев в качестве основы для повышения эффективности судебной системы стимулировала огромное множество исследований местных и традиционных судебных практик. Основываясь на более чем столетнем опыте изучения местных особенностей различных уголков державы, российские ученые, юристы, военные и управленцы старались идентифицировать и классифицировать системы ценностей и обряды различных народов, населявших империю¹⁵. Народнические тенденции вдохновили таких исследователей, как A.A. Леонтьев, Я.И. Якушкин, С.В. Пахман и А.Я. Ефименко на работу по записи и систематизации обычного права, существовавшего в среде российского крестьянства¹⁶. То же стремление к точному воссозданию старинных норм и обычаев руководило и деятельностью по оформлению судебных институтов на национальных окраинах. К примеру, в 80-х годах XIX века, откликаясь на заинтересованность российских властей в сборе «точных и исчерпывающих сведений о судах адата», Ф.И. Леонтович выступил с инициативой опубликования 35-томной компиляции норм адата, применяющихся различными народами Северного Кавказа¹⁷.

Основополагающий принцип правового плюрализма не предполагал, однако, кодификации всех без разбора национальных норм и практик, равно как и безоговорочного встраивания местных обычаев в законодательство империи. В области местного правосудия, как и везде, на установление законов и их применение в государственных интересах прерогатива сохранялась за самодержавием. Этот государственнический подход разделяли и чиновники, и юристы.

Наличие выбора между различными видами судов низшей инстанции отвечало государственным интересам. В частности, на Кавказе, где сосуществовали суды адата (светские) и шариатские суды (религиозные), российские управленцы в целом отдавали предпочтение адату. Такая политика поддерживала местную знать в ее борьбе с исламским духовенством за авторитет среди населения¹⁸. В других же областях государство благоволило крестьянскому праву – как раз с целью уменьшить влияние местной знати. В качестве примера можно привести указ императора Александра II от 1864 года, который даровал польским крестьянам расширенные права землепользования и освобождал их от любых обязательств перед прежними владельцами¹⁹.

Многие российские юристы и должностные лица конца XIX – начала XX века выступали за унификацию судебной системы. Тенденцию к унифицированию судебных норм и процедур можно усмотреть в том факте, что в 60-х годах XIX века была введена единообразная структура для местных судов в центральных областях России и на периферии империи. Народные суды, учрежденные в степных областях императорскими указами от 1868 и 1891 годов, подчинялись в целом тем же процедурным нормам, что и волостные крестьянские суды центральной России, созданные в 1861 и реорганизованные в 1889 году²⁰.

В то время как судебные институты русских губерний служили образцом для развития законодательства в Центральной Азии и на Кавказе, в вопросах реформы сельских судов самих центральных губерний в качестве эталона нередко выбирались местные суды западных областей империи, считавшихся более цивилизованными. Так, в предложениях по реорганизации российских волостных судов приводились примеры так называемых гминных судов – судов низшей инстанции западных областей²¹.

Хотя идея распространения единых «русских» законов и процедурных норм на российское крестьянство и все нерусскоязычное население империи так и не была реализована (несмотря на широкую поддержку со стороны местных элит), само многообразие судов низшей инстанции дало реформаторам пищу для развернутой дискуссии относительно достоинств и недостатков различных типов судебных учреждений.

3 Значение законов для подданных Российской империи

Для элит многообразие судебных инстанций в империи представляло собой одновременно и сложность, и выгоду. А чем оборачивался правовой плюрализм для рядовых подданных?

Прежде всего, и для аристократии, и для простого народа имперское право являлось источником прав. Права, как и обязанности, устанавливались для них не как для отдельных личностей, но как для членов определенных общностей. Законы империи кодифицировали правила общественных отношений, определяя права и обязанности подданных через их коллективный статус. Индивид имел возможность на законных основаниях участвовать в важнейших аспектах общественной жизни только благодаря своей принадлежности к той или иной общности (с ее конкретными правами и обязанностями). Вступление в брак, перемена места жительства, приобретение, передача и наследование земельной и прочей собственности – все это не просто регулировалось, но регулировалось в зависимости от сословной, религиозной, этнической или территориальной принадлежности подданных.

Таким образом, простые люди, как и представители элит, обладали правами в силу своей принадлежности к определенной категории подданных. От этого права не переставали быть правами. Более того, разноплановость имперского законодательства и его уважение к местным обычаям приводили к тому, что существование целого ряда общественных норм и привилегий не просто позволялось, но и узаконивалось, как часть государственной системы.

Например, законы о браке, содержавшиеся в Своде гражданских законов (гражданском кодексе Российской империи), демонстрировали все характерные черты имперского права: коллективистские наклонности, сословную обособленность и наделение подданных правами. Книга первая Свода, озаглавленная «О правах и обязанностях семейственных», устанавливала права и обязанности для брачных союзов, заключаемых между подданными империи. Эти права различались для людей различного вероисповедания. Первые три главы Книги называются соответственно «О браке между лицами православного исповедания», «О браках христиан неправославного исповедания между собою и с лицами исповедания православного, и о метрической записи браков раскольников» и «О браках нехристиан между собою и с христианами»²².

С точки зрения закона, любое лицо, желавшее вступить в брак, либо являлось христианином той или иной конфессии, либо относилось к нехристианскому «племени» или «народности», которые обладали собственными брачными нормами. Свод не содержал никаких положений относительно неверующих. Точно так же российские законодатели не предполагали, что хотя бы одна религия, «племя» или «народность» могут не иметь брачных правил²³.

В матримониальной плоскости правовой плюрализм подразумевал, что люди имеют право заключать браки в соответствии со своим вероисповеданием – и никак иначе. Института гражданского, или светского, брака не существовало. Впрочем, царившую в те времена субъективность наилучшим образом отражает такое толкование: все браки регулировались церковными институтами, уполномоченными на это законом; таким образом, все браки являлись одновременно и гражданскими. Брачные нормы не были всеобщими: православные, неправославные христиане и нехристиане обладали правами и ограничениями, присущими именно их вероисповеданию. Причем, Свод законов о семье гораздо более детально регулировал браки христиан, – православных и неправославных, – чем нехристиан. Нехристианам разрешалось «вступать в брак по правилам их закона или по принятым обычаям без участия в том гражданского начальства или Христианского духовного правительства», что освобождало их от гораздо более строгих норм, предписанных христианам²⁴.

Иными словами, имперское законодательство предусматривало право подданных вступать в брак по законам своей веры.

Семейный кодекс устанавливал также иерархию между вероисповеданием человека и другими параметрами, определявшими его права и обязанности. Для православных их религиозная принадлежность однозначно заслоняла любую другую. Первая статья Свода гласила: «Лица Православного исповедания всех, без различия, состояний могут вступать между собою в брак, не испрашивая на сие ни особого от правительства дозволения, ни увольнения от сословий и обществ, к коим они принадлежат»²⁵.

Эта статья, разрешающая православным разных сословий вступать в брак друг с другом, несомненно, является плодом эпохи Просвещения. За ней следует целый набор «ограничений и изъятий» из данного права. Некоторые из них касались всех православных, например, запрет вступать в брак людям старше 80 лет или запрета на вступление в брак больше четырех раз. Но большинство ограничений были ориентированы на огромное множество специфических общественных параметров, таких как принадлежность к определенному церковному сану, возраст, состояние на военной или гражданской службе, наличие судимости, проживание в той или иной губернии. Каждая из этих характеристик так или иначе влияла на матримониальные права православного. Например, православным из числа «природных жителей Закавказья» даже разрешалось вступать в брак раньше, чем прочим христианам²⁶.

В соответствии с имперским подходом к обществу, разделенному по конфессиональному признаку, многие положения семейного кодекса регулировали многочисленные, многогранные и проблемные аспекты взаимоотношений между людьми разного вероисповедания. Закон запрещал «подданным Православного и Римско-Католического исповеданий брак с нехристианами, а Протестантского – брак с ламаитами и язычниками». Большой раздел кодекса был посвящен регулированию браков между православными и христианами других конфессий, а также закреплению превосходства православия в таких союзах²⁷.

Таким образом, в конце XIX – начале XX века права российского подданного в вопросах брака определялись, прежде всего, его вероисповеданием, однако, возраст, пол, род занятий, местожительство, предыдущее семейное положение, уголовное прошлое и проч. также имели значение, что было отражено в законодательстве. Семейное право Российской империи следовало стремлению самодержавия вместить многообразие общественных норм, сохранив при этом свое главенство над всеми подданными. Потому россиянам было предоставлено широкое поле для применения множества норм, начиная с религиозных, и, следовательно, право заключать брак по канонам своей веры.

Брачное законодательство – лишь один из примеров того, как правовой плюрализм позволял людям, принадлежащим к самым разным слоям общества, осуществлять свои права. Усыновление, наследование, передача имущественных прав, заключение сделок – все эти процедуры регулировались имперским законодательством, и по каждому вопросу закон предусматривал те или иные «ограничения и изъятия» или ссылался на особые нормы, касавшиеся определенных категорий подданных.

Декларированный примат закона над любыми правами и возможностями их осуществления подкреплялся тем, что закон вобрал в себя все многообразие средств, официально закрепленных в общественных отношениях и действиях. Статья 699 Книги второй Свода гражданских законов («О порядке приобретения и укрепления прав на имущества вообще») гласит: «Права на имущества приобретаются только в порядке, установленном законами»²⁸. Эта статья сопровождается множеством положений, уточняющих имущественно-правовой режим для конкретных категорий подданных в конкретных областях страны: для лиц крестьянского сословия, казачества, сельских жителей Великого княжества Финляндского, Сибири (в определенных видах имущественных отношений), западных и прибалтийских областей и т. д.²⁹

Имущественное законодательство Российской империи наглядно демонстрирует всеобъемлющую идею самодержавия: воля Государя есть источник права, а законы империи отражают преимущественное право собственности императора на все ресурсы державы. Именно эта прерогатива самодержавия – и ее огромное влияние на политическое и социальное развитие страны – по сей день в наибольшей степени привлекает внимание исследователей российского законодательства³⁰.

Однако, если мы в состоянии представить, как люди, населявшие империю, взаимодействовали с ее законами в своей повседневной жизни – вместо того чтобы вдаваться в отвлеченные или оценочные суждения о самодержавии – нам важно осознать, какие гражданские возможности были воплощены в имперской правовой системе. Одним из примеров таких гражданских возможностей – с позиции субъекта права – является тот факт, что, именно в силу требования о соответствии закону любых имущественных отношений, подданные империи были наделены законными средствами для приобретения и управления имуществом (в разной степени и в соответствии с различными правилами).

Для простых людей законодательство империи было, в первую очередь, источником прав: каждый индивид в силу своей принадлежности к определенной общине был наделен правом жениться, передавать или получать наследство, приобретать имущество или управлять им, и участвовать в других общественных отношениях.

Во-вторых, закон представлял собой источник легитимности различных общественных отношений. Требуя, чтобы все имущественные отношения осуществлялись в соответствии с законами (при всем многообразии этих законов), имперское право тем самым гарантировало мирное урегулирование споров и избавляло подданных от насилия и беспорядка.

В-третьих, имперское право являлось инструментом для осуждения и наказания нарушителей законодательно закрепленных прав и норм традиционной морали. Уголовное право позволяло подданным империи участвовать в поддержании общественного порядка, преследуя преступников, чьи проступки и мера наказания определялись как сводом законов, так и местными нормами.

Уголовное право Российской империи на рубеже веков было, подобно гражданскому, одновременно и всеобъемлющим, и дифференцированным. Первая статья Уголовного уложения провозглашала в качестве «общего принципа»: «Преступление есть деяние, воспрещенное законом во время его учинения, под страхом его наказания»³¹. Поскольку все преступления подлежали законодательному определению, никто не мог быть наказан за действия, не запрещенные государством.

В позитивном смысле, государство, определяя преступления и меру наказания, преследовало цель защиты общества от злоумышленников. Как и Свод гражданских законов, Уголовное уложение одновременно определяло собственную юрисдикцию и предусматривало наличие других норм для регулирования вопросов, лежавших вне его компетенции. Церковное право, военные уставы, административный кодекс, законы о казначействе и ссылках, а также прочие «особые уложения и законы» были также уполномочены определять преступления и меры наказания.

В ряде областей, определенных соответствующим законодательством, предписывалось не применять Уголовное уложение к «действиям, подлежащим наказанию по обычаям нерусских племен». Кроме ряда законодательно закрепленных исключений положения Уголовного уложения не распространялись на преступления, совершенные на территории Великого княжества Финляндского³². Осуществляя свою монополию на определение законов на всей территории империи, государство одновременно выделяло некоторые виды преступлений под юрисдикцию отдельных субъектов и наделяло последних правом судить определенные преступления по собственным нормам.

4Судебные тяжбы: русское крестьянство и другие народы империи

Поскольку законодательство империи инкорпорировало разнообразные судебные инстанции и местные обычаи, закон привлекал подданных к участию в определении составов преступления и разрешению гражданских споров. Но, как решалось, какой именно суд должен рассматривать конкретное уголовное или гражданское дело?

На этот вопрос отвечали особые положения закона. Юрисдикция судов в отношении уголовных преступлений определялась при помощи различных уложений и норм, касавшихся области, где было совершено правонарушение, а также общественного положения, этнической принадлежности, вероисповедания или рода занятий подсудимых. В отношении же гражданских исков первоочередной принцип формулировался так: «Любой спор в области гражданских прав должен разрешаться судебным учреждением»³³. Эта статья Устава гражданского судопроизводства (российского гражданско-процессуального кодекса) утверждала верховный и неделимый примат закона над правами подданных. Дела должны были рассматриваться судом, а решение споров по поводу юрисдикции оставалось прерогативой законодательства.

Устав гражданского судопроизводства также предвосхищал возможные аргументы против примата закона. Статья 14 Устава (в издании 1914 года) запрещала отказ от рассмотрения дела в суде на основании «незавершенности, неясности, недостаточности или противоречия между законами». Вместо того, чтобы насаждать в гражданской юриспруденции единообразие, законодательство империи в последний период ее существования активно инкорпорировало обычаи в судебную практику. Устав предписывал использовать обычаи в судопроизводстве не только тогда, когда это в обязательном порядке предусматривалось законом:

В процессе принятия решения, суд… может, приняв во внимание мнение одной или обеих сторон, руководствоваться общественными местными обычаями в случаях, когда закон непосредственно допускает применение обычаев, или когда спор не может быть однозначно разрешен при помощи законов. Тяжущаяся сторона, которая для обоснования своей правоты ссылается на некий местный обычай, неизвестный суду, обязана доказать его существование³⁴.

Данная норма, основанная на законодательных актах 1912–1913 годов, отражала фундаментальный принцип имперского права: обычай, т. е. общепринятые местные правила, служит законом по умолчанию в случаях, к которым неприменимы нормы позитивного права.

Интеграции обычного права в систему имперского правосудия способствовали положения Устава, разрешавшие сторонам в качестве доказательства существования обычая ссылаться на решения суда, вынесенные ранее на его основании. Согласно статье 10.2 Устава, «предыдущие решения по аналогичным делам и постановления соответствующих институтов» служили доказательством «существования обычая» и, следовательно, основанием для вынесения решения по делу³⁵. Данное положение одновременно демонстрировало уважение государства к однажды принятым судебным решениям и закрепляло статус судов, как центров постоянной интерпретации общественных норм. Вследствие этого нормы обычного права подвергались легализации на местном уровне, в то время, как в прочих областях права пересмотр законодательных норм происходил на более высоких уровнях кассации³⁶. В этом смысле континентальная (основанная на писаных законах) правовая система Российской империи брала на вооружение многие законотворческие методы прецедентного права.

Интегрирование прецедента в процесс судопроизводства явилось завершающим звеном в цепи взаимозависимости между позитивным и обычным правом в России. Законодательство империи легализовало обычаи, как основание для вынесения судебных решений, а судебные решения, принятые на основании обычаев, в свою очередь, служили доказательством существования последних, как общепринятых норм. Такие решения становились частью будущей судебной практики.

Осторожное отношение государства к некодифицированным нормам обычного права, а также довольно высокая степень свободы, предоставляемая судьям в области определения обычаев, позволяли судьям и тяжущимся воздействовать на закон и использовать его самыми разнообразными – но всегда законными – способами.

Многообразие судебных учреждений и их открытость для апелляций не являлись признаком полного безразличия к работе судов со стороны верховной власти. Напротив, на протяжении истории Российской империи ее государи пытались вести наблюдение за деятельностью судов по всей стране. Сбор информации о работе судов был неотъемлемой частью целенаправленной деятельности империи по изучению повседневной жизни своих подданных. Центральная власть старалась вести учет разных типов судов и количества разбираемых ими дел. Например, на Кавказе в начале XX века государственные органы составляли отчеты о точном количестве дел, рассматриваемых сельскими словесными судами по каждой из перечисленных категорий: уголовные дела, гражданские, шариатские дела, дела об опекунстве, дела по производству испытаний на звание муллы и апелляции³⁷.

Подобные отчеты, а также огромное количество дошедших до нас архивных документов по материалам суда позволяют составить представление о том, как простые россияне начала XX века пользовались судами.

По воскресеньям в сельских районах на всей территории империи проходили заседания тысяч местных судов (в мусульманских областях «судебным» днем была пятница). Истцы, ответчики, судьи и писари заседали в самых разных судебных залах; слушания велись на разных языках и с соблюдением различных процедур – и все же в деятельности всех местных судов были общие черты.

Прежде всего, тяжущиеся стороны представляли свои споры, иски и ходатайства на рассмотрение судей, которые являлись их земляками и единоверцами. Основным принципом деятельности судов низшей инстанции являлся отбор на должность судей уважаемых членов местных общин. В волостных судах центральной России судьи выбирались на трехлетний срок из числа кандидатов, выдвинутых односельчанами на сельских сходах. В сельских словесных судах Дагестана в число судей непременно входили местный знаток исламского права и местный знаток адата (обычного права), а также старейшины местных общин; все они также избирались на три года³⁸.

Государство устанавливало для кандидатов в местные судьи возрастной и прочие цензы. В центральной России волостным судьей мог стать крестьянин-домовладелец не моложе 35 лет, который пользовался авторитетом у односельчан и, по возможности, владел грамотой. Не имели права занимать должность судьи: 1) лица, признанные виновными (и впоследствии не оправданные решением суда) в краже, мошенничестве, незаконном присвоении или растрате чужого имущества, а также лица, приговоренные судом к телесному наказанию, лишению свободы или другим строгим мерам пресечения; 2) владельцы винных лавок; 3) лица, уже занимающие какие-либо должности в волостной или сельской администрации³⁹.

Эти прямолинейные требования (гарантировавшие, что судьей станет человек опытный и уважаемый, не хватающийся чуть что за топор и не торгующий водкой) – наглядный пример того, какими методами российские власти интегрировали в судебную систему патриархальные нормы, придавали легитимность волеизъявлению сельских общин и способствовали укреплению авторитета местных судов и их решений. Они одновременно выражали отношение системы к торговле алкоголем (воспринимавшейся как проклятие русского крестьянства) и способствовали более широкому распределению властных полномочий между членами сельских общин, запрещая судьям совмещать обязанности.

В некоторых областях империи предъявляемые к местным судьям образовательные требования были выше, чем в центральных губерниях. Судья сельского словесного суда в Дагестане должен был владеть арабской письменностью, а также судебными нормами и адата, и шариата (судьями могли становиться мужчины, достигшие 25-летнего возраста)⁴⁰.

Вторая общая особенность всех российских судов низшей инстанции – прямой контакт между тяжущимися и судьями. Участие наемных адвокатов не допускалось; стороны должны были сами представлять себя в суде. Истцы, ответчики и свидетели давали устные показания, однако письменные документы могли предъявляться суду в качестве доказательств. В русских волостных судах участники процесса ставили на записях своих показаний подписи (или за них расписывались доверенные лица) в знак их правдивости. В других областях перед дачей показаний приносили присягу в соответствии с местными правилами или обычаями.

Также существовало правило, по которому судебные слушания проводились в дни общепринятых религиозных праздников: это гарантировало, что судьи и участники процессов будут свободны от своей повседневной работы и смогут участвовать в заседании. Кроме того, само существование судов низшей инстанции на местном уровне избавляло сельских жителей от необходимости совершать долгие путешествия, которые могли стать препятствием для их обращения в суд.

В суде низшей инстанции местные жители имели возможность участвовать в судебных процессах, которые велись на их родном языке, с соблюдением знакомых им порядков; решения в этих судах выносили судьи, избранные из их собственной среды⁴¹.

Третьей характерной чертой всех местных судов Российской империи являлась их связь с вышестоящими судебными инстанциями. Решения судов низшей инстанции могли быть обжалованы. К концу XIX века в России сложилась общепринятая трехступенчатая иерархия для судов гражданской и военной юрисдикции. Начиная с 1889 года волостные суды центральной России подчинялись уездным съездам земских начальников (каждый земский начальник в отдельности ведал волостными судами, находившимися в его земстве), а те, в свою очередь, – губернскому присутствию, которым руководил уже губернатор. Если сторона тяжбы оставалась недовольной результатами обжалования решения местного суда во всех вышестоящих инстанциях, она могла направить апелляцию еще выше – в Сенат⁴².

В других областях империи участники судебных процессов после рассмотрения дела местным судом также могли идти по инстанциям. Решения народных судов в степных областях могли быть обжалованы на волостном съезде народных судей, а затем – на чрезвычайном съезде судей. В Дагестане над сельскими словесными судами стояли окружные народные суды, а еще выше – Дагестанский народный суд.

Некоторые из этих вышестоящих учреждений могли служить и судами первой инстанции – для рассмотрения преступлений или тяжб, не подпадающих под юрисдикцию местных судов. Эту систему осложняло то, что в ней учитывалась присущая Российской империи особенность: тяжбы между сторонами, принадлежащими к разным религиозным или этническим общинам, могли рассматриваться разными судами одного уровня⁴³. При возбуждении дел по определенным видам исков или преступлений тяжущиеся имели право выбирать между различными судебными учреждениями, включая суды обычного права, религиозные суды и суды по гражданским или уголовным делам⁴⁴.

Ряд преступлений и гражданских споров вообще не подлежал рассмотрению местными судами. Согласно фундаментальному принципу российского правосудия, серьезные преступления (убийства, воровство в крупных размерах) и крупные гражданские иски не входили в компетенцию судов низшей инстанции. Какие именно гражданские и уголовные дела подпадали под юрисдикцию вышестоящих судов, зависело от конкретной области или принадлежности участников. В центральной России имущественные иски, превышающие определенную сумму (юо рублей до реформы 1889 года, позднее – 300 рублей), передавались окружным судам (общим судам первой инстанции) в обход волостных судов.

В Дагестане из компетенции сельских словесных судов были выведены иски о возмещении ущерба на сумму свыше 50 рублей и споры вокруг семейного имущества на сумму свыше 100 рублей⁴⁵. Пытаясь покончить с практикой кровной мести на Северном Кавказе, царское правительство передало эти дела в ведение военных судов. Аналогичным образом, практиковавшаяся в степных и азиатских областях баримта (баранта) – грабительские набеги с целью мести или оказания давления – в Российской империи была объявлена вне закона⁴⁶.

Такое многообразие судебных инстанций и скрупулезное регулирование их юрисдикции и процессуальных режимов были трудно совместимы с какой-либо системой жестких правил, насаждаемых по всей империи. Определения преступлений, меры наказания и пределы компетенции судов в различных частях страны варьировались. Правовые различия не основывались на каком-то одном принципе (вроде «русское право – туземное право», «православный закон – мусульманский закон», «центр – провинция»). Российская империя представляла собой целую мозаику; народы, области, вероисповедания и обычаи не могли быть втиснуты в некую единообразную систему или выстроены в единую иерархию. Власти и не пытались добиться этого. В каждой части империи русская администрация и, в конечном счете, государственное законодательство воспринимали некоторые предшествовавшие понятия законности и преступления, в то же время оставляя за собой прерогативу определять некоторые виды преступлений и выносить окончательные судебные решения в случае апелляции. Имперский характер и одновременно эффективность российского законодательства достигались благодаря легитимации целого ряда местных судебных учреждений в качестве судов первой инстанции для рассмотрения заурядных, но оттого не менее важных споров и тяжб.

Наилучшим свидетельством эффективности российских судов низшей инстанции служило активное и добровольное использование их населением. Почти все дела, представляемые на рассмотрение этих судов, возбуждались одной из сторон или обеими сторонами спора. Представители исполнительной власти мало интересовались теми делами, с которыми обращались к своим выборным судьям местные жители – будь то русские крестьяне или мусульманские дибиры и бийи. В центральной России волостным судам чаще всего приходилось разбирать гражданские иски, дела об оскорблении личного достоинства, споры вокруг наследства и другого семейного имущества, а также обвинения в воровстве, насилии и непотребном поведении. Большинство дел представлялись на рассмотрение суда без участия полиции или других властных органов⁴⁷.

В других областях в ведение судов низшей инстанции попадал схожий перечень дел. Согласно подсчетам Владимира Бобровникова, сделанным на основании правительственной статистики, в 1860–1917 годах 37 % дел, рассмотренных дагестанскими судами адата, составляли споры вокруг земельной собственности, 25 % – преступления против собственности (включая кражи), 20 % – случаи оскорбления личного достоинства, 18 % – нарушения, связанные с трудовыми отношениями или природными ресурсами⁴⁸.

Все эти дела затрагивали жизненные интересы подданных империи. Стремление населения добиться юридического разрешения своих споров и защиты своих прав в местных судах свидетельствует о значении закона для простых людей, а также об их доверии к судам, которые одновременно являлись и местными учреждениями, и органами империи.

Разнообразие категорий дел, которые поступали на рассмотрение в суды низшей инстанции, говорит о гибкости судебной системы Российской империи и о ее соответствии нуждам подданных на местах. Правовой плюрализм не только предоставлял подданным империи возможность обращаться в суды, где их дела с соблюдением местных норм разбирали выборные местные судьи. Он также предполагал способность местных судов отвечать новым требованиям времени по мере их возникновения. Обширная практика судов низшей инстанции в начале XX века свидетельствует о том, что россияне охотно обращались в эти учреждения как с гражданскими, так и с уголовными делами. Ставшее нормой обращение тяжущихся в суды низшей инстанции объединяло государство и подданных в деле определения норм поведения и поддержания общественной дисциплины.

Эластичность судебных норм и инкорпорирование в них обычного права способствовали развитию своего рода гражданского самосознания у рядовых подданных империи. Закон внушал волостным судьям, что «в исках и спорах между крестьянами, особенно же в делах о разделе наследства крестьян»⁴⁹, основой для вынесения судебного решения должны быть местные обычаи. Тем самым судьям предоставлялись не только широкие возможности для упрочения законности и порядка в жизни селян, но и альтернативный инструментарий, гораздо более гибкий, чем нормы гражданского кодекса в области наследственного права. Женщины-крестьян-ки имели куда больше шансов добиться получения наследства через волостной суд, чем если бы на них распространялись правила наследования, предусмотренные для женщин некрестьянского сословия. Как с воодушевлением писал видный эксперт в области крестьянского права A.A. Леонтьев, «в вопросе равенства полов в делах о наследовании обычное право стоит выше Тома десятого [Свода гражданских законов]»⁵°.

Благодаря тому, что тяжущиеся имели возможность самостоятельно представлять свои интересы при рассмотрении имущественных споров в волостных судах, где имели силу показания односельчан, а решения принимал выбранный крестьянами всей волости судья, местные суды служили ареной совместных судебных процессов, на которых рядовые подданные империи могли одновременно апеллировать к закону и интерпретировать его.

Инклюзивный характер судопроизводства, а также скорость принятия решений и урегулирования споров в местных судах оказывали сильное влияние на стабильность жизни и производительность труда на селе в мирное время. Но еще большую важность они приобретали в периоды потрясений. Мне довелось изучать статистику волостных судов центральных и северных губерний Российской империи. Если до Первой мировой войны дела о наследовании составляли чуть больше одного процента от общей практики этих судов, то в годы войны их доля выросла до i6 процентов с лишним⁵¹. Эта цифра свидетельствует не только о том, каким бедствием стала война для сельского населения России, но и о роли судов низшей инстанции в деле незамедлительного перераспределения имущества. Когда мужчины гибли на фронте или, напротив, живыми возвращались домой, крестьяне могли обратиться в волостной суд, чтобы имущество семьи и связанная с ним ответственность законным образом были переданы в надлежащие руки.

Доступность, простота и скорость ведения дел, легализованное использование местных реалий и обычаев при вынесении решений – все это превращало российские суды низшей инстанции в средство участия подданных в правовых процессах. Благодаря существованию целого набора местных судов, в которых разрешалось подавляющее большинство правовых споров, жители Российской империи имели возможность и взывать к закону, и участвовать в его толковании. Подданные обладали правами в силу того, что империя владела ими самими, однако, одна из выгод подданства империи заключалась в возможности искать правосудия в суде, где сочетались государственная власть и местная мораль.

5Либералы против местных судов: проблема судебной реформы

Несмотря на то, что правовой плюрализм являлся действующим и действенным элементом российской судебной системы, многие представители интеллектуальной элиты, стремившиеся к реформированию самодержавной монархии, желали установления общепринятых, более универсальных законов.

Стремление распространить на всех подданных империи единые нормы управления и гражданства не было в новинку правящим кругам России. Еще в XVIII веке Екатерина II поддерживала идею конечного «окультуривания» жителей национальных окраин в соответствии с российскими и европейскими стандартами. Националисты выступали за единообразие, видя в нем один из залогов величия российской державы. Как писал в середине XIX века историк Н.Г. Устрялов, Россия укреплялась через «постепенное срастание разнородных элементов в единое целое, в одно безграничное государство, где каждый подчинялся русскому закону, где царствовал русский язык и торжествовало Православие»⁵².

На протяжении большей части истории Российской империи усилия по унификации предпринимались в минимальном объеме: правовая и культурная однородность представлялись далекими целями, недостижимыми в короткие сроки. В период реформ конца XIX века постоянное соперничество между сторонниками гомогенизации и приверженцами прагматичной, дифференцированной политики отразилось в принятии целого ряда «временных» постановлений. Принятые в 1889 году законы, реформировавшие деятельность волостных судов, были обозначены как «временные правила»; законы 1868 года относительно административного (в том числе и судебного) устройства степных областей империи также именовались «временными положениями»⁵³. Даже в начале XX века российские власти воздерживались от политики принудительного перевода мусульманского населения империи из исламских школ в православные русскоязычные учебные заведения⁵⁴. Само российское государство было впервые официально провозглашено «единым и неделимым» только в 1906 году в изданных тогда «Основных государственных законах Российской империи» (формула „единое и неделимое“ была позаимствована российскими законотворцами из европейских аналогов в период внутренних беспорядков и их подавления)⁵⁵. В статье 3 «Основных законов» провозглашалось: «Русский язык есть язык общегосударственный и обязателен… во всех государственных и общественных установлениях», но тут же было добавлено: «Употребление местных языков и наречий в государственных и общественных установлениях определяется особыми законами». До самого конца империи, даже после формирования в Государственной думе враждебных царизму этнических, региональных и религиозных группировок, самодержавие не отступилось от своих принципов дифференцированного управления.

Постепенное установление «русского» права среди нерусских народов империи оставалось неосуществленной мечтой, что служило источником недовольства российской либеральной элиты. Еще одним объектом критики стала система волостных судов в русских губерниях. Многие видные юристы и общественные деятели считали волостные суды и прочие местные учреждения ретроградными. Противники самодержавия с негодованием указывали на то, что волостные суды напрямую подчинялись не вышестоящим судебным, а исполнительным властям (земским начальникам). Устройство системы волостных судов после 1889 года и, в частности, институт земских начальников подвергались критике как преграды на пути к построению в России справедливого общества. Либералы видели в земских начальниках старорежимных помещиков, продолжавших безраздельно править своими «уделами». При этом реформаторы оставляли без внимания такие их важные функции, как надзор за деятельностью местных органов и осуществление связи между местной и центральной властью.

Однако, главной мишенью критики либералов служила сама разнородность судов – с их точки зрения, возмутительная. Понятия «обычай» и «обычное право» применительно к деятельности местных судов служили ярлыками для обозначения их отсталости по сравнению с «настоящим», позитивным правом⁵⁶.

Разнородность империи и ее правового поля временами доводили интеллектуалов до отчаяния. Примером этому служит эмоциональное выступление одного из участников заседания подкомитета Императорского вольного экономического общества 5 апреля 1904 года: «В нашей жизни царит хаос, мешанина различных представлений и отношений. На местах неразбериха, все происходит произвольно. Это мы называем применением обычного права. Но необходимо в конце концов создать что-то всеобщее»⁵⁷.

В понимании реформаторов создание «чего-то всеобщего» в области законодательства предполагало установление общих для всех законов и общего гражданства. На том же заседании подкомитета Вольного экономического общества А.И. Венцковский утверждал: «Правовые нормы должны быть одинаковыми для всех граждан и применяться одинаково во всех областях и в любых ситуациях»⁵⁸.

Длительная и ожесточенная борьба по этому вопросу в Думе и в высших слоях российского руководства закончилась принятием нового закона о местных судах. Однако, он не отвечал требованиям сторонников унификации судебной системы и подвергся разгромной критике⁵⁹.

Либерал-реформаторы не имели возможности устанавливать правила по своему усмотрению до самого краха самодержавия. Зато в 1917 году одной из первых их мишеней стали волостные суды, связанные, в понимании либералов, с понятием крестьянского общества и ненавистной сословной системой. После упразднения сословных различий в марте 1917 года новое российское правительство приступило к введению бессословного управления на волостном уровне (институт волостного земства) и, по сути, упразднило институт волостных судов⁶⁰.

Исход попыток Временного правительства установить новый тип управления и новый вид судов на волостном уровне в первый год революции заставляет нас по-новому взглянуть на имперскую правовую систему. Основная цель реформ 1917 года заключалась в уничтожении сословно-ориентированной системы правосудия и в установлении единых судебных инстанций для всех жителей российских волостей, независимо от их прежнего сословия. Все жители волости теперь одинаково подпадали под юрисдикцию волостного суда. Более того, крестьяне, выбираемые из числа представителей сельских общин, уже не могли становиться судьями новоиспеченных местных судов. Теперь дела рассматривала судейская коллегия, состоявшая из одного мирового судьи (он выбирался уездным голосованием, в котором участвовали не только крестьяне, но все жители уезда) и двух «членов суда» (избранных волостным собранием с участием всех жителей волости). Образовательные требования к судьям существенным образом изменились: мировой судья должен был быть не моложе 25 лет и иметь, по меньшей мере, среднее образование, если только он (или она – теперь судьями имели право избираться и женщины) не обладал существенным практическим опытом в области юриспруденции. Либерал-реформаторы считали, что местные суды следует приспособить к процедурным стандартам мировых судов, в которых дела рассматривали высокообразованные судьи. Создание всесословного (или, начиная с марта 1917 года, бессословного) суда означало, что теперь крестьяне, дворяне и все прочие граждане должны обращаться в одни и те же судебные учреждения.

В мае 1917 года Временное правительство попыталось претворить реформу в жизнь, издав постановление «О волостном земском самоуправлении», согласно которому вместо старой волостной администрации учреждалось волостное земство, а вместо волостных судов – местные суды⁶¹. Либеральная пресса приветствовала эти нововведения как однозначно прогрессивные и насущно важные для демократии. Газета «Русские ведомости» – основной печатный орган центристов в Москве – писала: «Реорганизация местных судов так же необходима, как и все прочие реформы, затрагивающие организацию жизни на местах. Упрочение основ закона в местной жизни является одной из неотложных задач, которые ставит перед нами нынешняя эпоха. Эта цель может быть достигнута только при помощи суда, который будет пользоваться полным доверием всего населения. Новый суд мирового судьи, близкий к народу и организованный на основе широких выборов, будет в состоянии выполнить эту нелегкую задачу»⁶².

В Петрограде начал выходить журнал «Волостное земство», призванный популяризировать инициативу правительства и привлечь сельское население к участию в волостных выборах в новые, бессословные органы волостного самоуправления. Издание рассказывало о разрозненных и тщетных попытках учреждения волостного земства при самодержавии и подчеркивало огромную важность нынешней реформы: «Без него [волостного земства] деревня не сможет стоять на ногах, оставив позади темное прошлое»⁶³.

Выборы в волостные земства начались 30 июля 1917 года и завершились в середине сентября того же года⁶⁴. Однако, их результаты обманули ожидания реформаторов. Даже редакторы журнала «Волостное земство» выразили разочарование: почти повсеместно выборы были проигнорированы крестьянством, «занятым сельскохозяйственными заботами и плохо информированным о том, что есть волостное земство». Один из обозревателей писал: «Основная масса крестьянства совершенно пассивна; она занята урожаем и относится к волостному земству как к чему-то навязываемому ей некими хозяевами или господами». Корреспонденты журнала отмечали, что крестьяне, если и голосовали, старались выдвигать в органы управления «лишних» людей – тех, кто не мог работать, – или малоземельных односельчан в надежде, что волостное земство выделит им дополнительные земельные участки⁶⁵.

Неутешительные результаты попытки Временного правительства реформировать волостное самоуправление показывают, насколько сложно было преодолеть раздельное местное управление, присущее имперской правовой системе. Крестьяне были правы, воспринимая волостные земства как попрание их законных норм управления. Ведь теперь вместо одного дворянина – земского начальника, который прежде ведал волостными судами и администрацией, местными органами власти (некогда состоявшими из крестьян) заправляла целая команда из помещиков, инженеров, учителей и дачников. Было маловероятно, что на выборах в волостное земство и в судейскую коллегию нового местного суда крестьянские кандидаты смогут обскакать своих образованных соперников. Голосование осуществлялось путем подачи каждым избирателем списка желаемых кандидатов. Такой метод обеспечивал максимальную свободу выбора для голосующих, но в то же время давал огромное преимущество более образованным и лучше организованным избирателям, к числу которых не относилось большинство крестьян. Кроме того, согласно новым правилам члены новоиспеченных волостных земств не обязаны были проживать в той же губернии, а тем более, в той же волости, которую они представляли.

Либеральные активисты утверждали, что бессословное волостное управление означало «освобождение крестьянства от обременительной опеки», однако, здравомыслящие крестьяне вполне могли усмотреть в этой реформе значительное увеличение числа своих «опекунов». Теперь вместо волостного старшины и писаря ими управляли «от двадцати до пятидесяти выборных волостных гласных» (представителей), которые были уполномочены решать «все вопросы местного хозяйства и управления» и назначать руководство всех местных органов. Это однозначно говорило против волостных судей: как заявляла народническая пропаганда, им на смену должны были прийти «люди, способные помочь крестьянству вести судебные дела и понимать законы»⁶⁶. Крестьяне, обращавшиеся в местные суды, уже не могли в полной мере рассчитывать на то, что их дела будут вести и разбирать такие же крестьяне, поскольку их право выбирать волостных судей и старшин внутри своего сословия упразднили.

Постановления Временного правительства не определяли напрямую участь волостных судов. Вопреки возможным ожиданиям интеллектуалов-реформаторов, сельские жители не бросились распускать волостные суды и не стали ждать приезда неких людей, которые помогли бы им «понимать законы». На протяжении лета и осени 1917 года крестьяне продолжали активно обращаться в волостные суды, которые, при наличии необходимых документов, в это неопределенное, смутное время предоставляли людям возможность разрешать споры и перераспределять имущество. В течение всего 1917 года волостные суды продолжали свою работу. А Временное правительство выпускало указ за указом, пытаясь поставить им на смену новые местные суды до тех пор, пока не осознало, что у него есть проблемы куда более насущные и серьезные.

Присяга на верность Временному правительству вновь избранных мировых судей была намечена на 15 ноября 1917 года – до этого срока полномочия волостных судов должны были окончательно быть переданы местным судам, и мировые судьи заменили бы волостных. Однако, днем ранее председатель Московского окружного суда обратился к судьям уездов Московской губернии с приказом «приостановить всю работу в здании суда, за исключением деятельности Административного суда по организации выборов в Учредительное собрание»⁶⁷. Приказ был издан в ответ на погром, учиненный незадолго до этого в здании Московского суда. Однако, даже в те дни, когда в столицах уже рушились основы власти, в сельских волостных судах продолжали рассматривать дела судьи-крестьяне, а крестьяне-писари продолжали записывать их решения в книги приговоров, которые некогда в качестве составных элементов входили в совокупность законов империи⁶⁸.

6Империя, законодательство и гражданство

Маргарет Сомерс в своем плодотворном исследовании законодательства и гражданства утверждает, что становление «современных прав гражданина» происходило в средневековой Англии в контексте «малых гражданских обществ и различающихся законодательных культур»⁶⁹. Решающую роль в развитии «национальной правовой среды» сыграло активное участие английского крестьянства в работе местных судов, которое носило обязательный характер. Сфера применения и толкование законов в отдельных частях страны различались, так что участники процессов на местах интерпретировали их применительно к местным условиям. По мнению Сомерс, главенство закона в жизни английского общества уходит корнями в непосредственное применение закона судами низшей инстанции, участие в которых являлось для рядового населения одновременно и правом, и обязанностью⁷⁰.

Данная гипотеза наталкивает на размышления о потенциальных возможностях имперского законодательства. Англия нередко рассматривается, как эталон общества, построенного на господстве закона. Если там понятие гражданства эволюционировало, благодаря существованию дифференцированных и неравноправных общин, которые с благословения закона толковали его нормы на местный лад, то не могла ли и в России имперская законодательная традиция положить начало концепции всеобщего гражданства?

Обширная практика волостных и прочих местных судов, основанная на дарованных имперским законодательством полномочиях, открывала возможности для демократизации российской системы управления. Принцип земского самоуправления способствовал интегрированию крестьян в судебную систему империи посредством их участия в волостных судах – обособленных, но целиком построенных на букве закона. В волостных судах решения по искам крестьян выносило не жюри присяжных и не мировой судья «из образованных», а такие же крестьяне – судьи, избранные сельской общиной. Обособленная сословная природа волостных судов сыграла немалую роль в развитии правовой культуры сельского населения и появлении огромного количества местных управленцев, судей и писарей, имевших реальный опыт управления.

Многое определяется обычаями, существующими в государстве, например, в среде крестьянства. Сомерс в своей работе описывает череду преемственных методов, которые использовались государством для формирования «национальных сообществ»: «от вовлечения и принудительного участия [населения] в первичных органах местного самоуправления, как это было в Англии… до прямого назначения государственных должностных лиц в соперничающие первичные органы»⁷¹. Российские государи использовали оба эти подхода в управлении империей – в различное время и в различных областях страны. Свойственный империи правовой плюрализм способствовал привлечению (зачастую даже принудительному) местного населения к участию в управлении; однако, самодержцы никогда не сомневались в своем исключительном праве назначать в различные части империи своих наместников или устанавливать новые законы.

Одним из главных вопросов построения «сообщества империи» являлся выбор способов, с помощью которых местные общины могли быть вовлечены в общую систему государственного управления. В критический для российской представительной демократии момент самодержавие активно воспротивилось идее избрания в Государственную думу, наряду с лицами прочих сословий, крестьян и представителей национальных меньшинств⁷². Власть не желала допускать местные, национальные и религиозные общины к выражению их интересов в центральном законодательном органе и при этом постоянно боролась против расширения полномочий элит. Это привело к тому, что и власть, и подданные оказались лишены канала связи и взаимодействия, необходимого для развития законодательства.

В то время, как самодержавие отступилось от концепции имперской демократии, либеральная оппозиция выступила против многообразия местных укладов и правовых норм, а с ними и против инклюзивных элементов имперской правовой доктрины. Практика волостных судов способствовала развитию в среде российского крестьянства навыков использования буквы закона, однако, интеллектуальная элита по-прежнему пребывала в твердой уверенности, что крестьяне начисто лишены правового самосознания. Либералы подвергли критике крестьянские суды, вменяя им в вину именно их обособленность. Стремление реформаторов во что бы то ни стало искоренить разрозненность судебной системы нанесло удар по зачаткам совместного управления, колыбелью которого и являлись многочисленные суды низшей инстанции по всей империи.

Само противопоставление концепций единого, «национального» законодательства и множественных судебных систем было ошибочным. Многообразие судов, в которых решения принимались выбранными на местах судьями, по своей природе отнюдь не противоречило ни развитию гражданского самосознания, ни становлению правового государства. Ведь члены общин имели возможность участвовать в интерпретации законов и формализовать свои социальные отношения при помощи судебных учреждений низшей инстанции.

Постепенное взаимное приспособление законодательства и общинных норм можно проследить в судебных системах, основанных на прецедентном праве. Неспособность позитивного права вместить все многообразие правовых норм, существовавших в империи, отчасти и стала помехой для кодификации новых законов в России в конце XIX – начале XX века. Однако, как мы могли убедиться, имперская правовая доктрина содержала важнейшие элементы концепции прецедентного права, что создавало возможности для взаимодействия законодательных норм, местных обычаев и религиозных правил при интерпретации и использовании законов на практике⁷³.

Неприятие российскими интеллектуалами концепции правового плюрализма объяснялось не столько принципиальными преимуществами монистической правовой системы, сколько ограниченностью их собственного политического мышления⁷⁴. Увлеченные идеями единого гражданства и универсального законодательства, которые они считали прогрессивными, российские юристы-реформаторы оставляли без внимания потенциал имперского права в области интегрирования различных слоев общества в правовое государство. И самодержавие, и боровшиеся с ним реформаторы оказались одинаково неспособны понять, что многообразие общин, составлявших империю, может быть продуктивным для существовавшего или будущего государственного устройства.

Примечания

1 По вопросам географии и расширения Российской империи см.: LeDonne J. The Russian Empire and the World: The Geopolitics of Expansion and Containment. New York: Oxford University Press, 1997. Особенно с. 7–8 о «политике продвижения». По вопросам принципов расширения Московского царства см.: Nol’de В. La Formation de l’Empire Russe: Etudes, Notes et Documents. Paris: Institut d’Etudes Slaves, 1952. Vol. 1. P. 63–76.

2 Cm.: Kollmann N. By Honor Bound: State and Society in Early Modern Russia. Ithaca: Cornell University Press, 1999: а также: Kivelson V. Muscovite «Citizenship»: Rights without Freedom //Journal of Modern History. 2002. № 74. P. 465–489.

3 Цитируется no: KappelerA. The Russian Empire: A Multiethnic History. Harlow, England: Pearson Education Limited, 2001. P. 70

4 Так было в Дагестане в 1840 году, когда имперские власти на короткий период попытались заменить там шариат и суд адата на российские светские суды. См. работу В.Б. Бобровникова «Суд по адату в дореволюционном Дагестане (1860–1917)» (Этнографическое обозрение. 1999. Март-апрель. № г. С. 31–32).

5 В качестве примера см. рассуждения о политике российских властей в отношении коренных народов Севера: Slezkine Y. Arctic Mirrors: Russia and the Small Peoples of the North. Ithaca: Cornell University Press, 1994. P. 29–31.

6 По вопросам статуса имперского права как правосудия в последней инстанции см.: Kimerling Wirtschafter E. Legal Identity and the Possession of Serfs in Imperial Russia //Journal of Modern History. 1998. Сентябрь. № 70. P. 561–563.

7 См. дискуссии между Бодуэном Дюпре, Морицем Бергером и Лайлой аль-Зуэйни в работе: DupretB., Berger М., al-Zwaini L. Legal Pluralism in the Arab World. The Hague: Kluwer Law International, 1999. Особенно с. VII–XVIII и 3-40.

8 Обзор этих событий глазами современника можно найти в работе Н. Устрялова «Историческое обозрение царствования государя императора Николая Первого» (СПб/: Экспедиция заготовления государственных бумаг, 1847. С. 142–151). Также см.: RaeffM., Speransky М. Statesman of Imperial Russia 1772–1839. The Hague: Martinus Nijhoff, 1969. P. 110–117,320-346.

9 Cm.: Wortman R. The Development of a Russian Legal Consciousness. Chicago: University of Chicago Press, 1976. P. 35–50.

10 По вопросам судебной реформы см.: Коротких М.Г. Судебная реформа 1864 года в России: сущность и социально-правовой механизм формирования. Воронеж: Издательство Воронежского университета, 1994. По истории суда присяжных и реакции общества на судебные процессы по уголовным делам см.: Суд присяжных в России: Громкие уголовные процессы в 1864–1917 гг. / Сост. С.М. Казанцев. Л.: Лениздат, 1991. По вопросам судебной реформы в долгосрочной перспективе см.: Solomon P.H.Jr. Reforming Justice in Russia, 1864–1917. Armonk: M.E. Sharpe, 1997. По вопросам взаимосвязи политики и юридической мысли в России в XIX веке и позднее см.: Ajani G. The Rise and Fall of the Law-Based State in the Experience of Russian Legal Scholarship // Toward the «Rule of Law» in Russia? / Ed. by D.D. Barry. Armonk: M.E. Sharpe, 1992. P. 3–21.

11 По вопросам процедуры и юрисдикции института мировых судей см. сборник «Мировой суд: Практические комментарии на первую книгу Устава гражданского производства» (Сост. В.Л. Иващенко. СПб.: М. Меркушев, 1913).

12 Схематическое описание судебных инстанций России до и после 1889 г. см.: Коц Е.С. Местный суд и его реформа. СПб.: Земледелец, 1913. С. 10–14.

13 Краткое и емкое описание российской судебной системы конца XIX века см.: Путилов А. Государственное устройство // Россия в конце XIX века / Под ред. В.И. Ковалевского. СПб.: Типография Брокгауза и Ефрона, 1900. С. 102–106.

14 По этому вопросу см.: Леонтович Ф.И. Адаты кавказских горцев: Материалы по обычному праву северного и восточного Кавказа. Одесса: Типография П.А. Зеленого, 1882. Вып. 1. C. 35–41.

15 О попытках переписи народностей Российской империи и изучением их обычаев в XVIII веке см.: Слезкин Ю. Натуралисты против национальностей: ученые XVIII века в борьбе с этнической разрозненностью // Российская империя в зарубежной историографии / Сост. П. Верт, А. Миллер, П. Кабытов (в печати); а также готовящуюся к публикации работу: Sunderland W. Imperial Space: Territorial Thought and Practice in the Eighteenth Century. По истории начала XIX века см.: RaeffM. Siberia and the Reforms of 1822. Seattle: University of Washington Press, 1956. P. 89–128; а также: Найт H. Наука, империя и национальность: этнографическая деятельность Российского географического общества в 1845-55 ^гг– // Imperial Russia: New Histories for the Empire / Ed. by J. Burbank, D.L. Ransel. Bloomington: Indiana University Press, 1998. P. 108–141.

16 См. ссылки A.A. Леонтьева на источники во втором издании его собственного сборника «Крестьянское право: систематическое изложение особенностей законодательства о крестьянах» (СПб.: Законоведение, 1914. C.362–363).

17 Леонтович Ф.И. Указ. соч. С. 42–81.

18 Там же. С. 35.

19 Указ об устройстве крестьян от 19 февраля (г марта) 1864 г.

20 Об устройстве судов в степных областях см. работу Вирджинии Мартин «Баримта: обычаи кочевников и уголовное право империи» (Russia’s Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700–1917 / Ed. by D.R. Brower, E.J. Lazzerini. Bloomington: Indiana University Press, 1997. P. 254–257; Российская империя в зарубежной историографии…).

21 По вопросам процедуры и компетенции гминных судов см.: Змирлов К.П. Устав гражданского судопроизводства для местностей, в которых закон о преобразовании местного суда введен в неполном объеме. СПб.: Право, 1914. С. 357^-363. Ссылки на опыт гминных судов встречаются в дискуссиях относительно реорганизации волостных судов, см. «Записку члена Совещания сенатора H.A. Хвостова по вопросу о волостном суде и о применении обычного права по делам, подсудным волостному суду» (Б.м., б.д. [1905]. С. 4). Также см. главу «Третья Дума и вопрос о реформе местного суда и волостного управления» в изд.: Зырянов Л.Н. История СССР. М., 1969. С. 52.

22 Свод законов гражданских (здесь и далее сокращенно именуемый СЗГ), книга первая, ст. 1-99. СЗГявляется частью 1-й тома 10-го Свода законов Российской империи (здесь и далее – СЗРИ). Я использую для цитирования издание: Свод законов Российской империи: В 5 т. / Под ред. И.Д. Мордухай-Волтовского. СПб.: Русское книжное товарищество «Делатель», 1912. Это издание, выпущенное для специалистов в области права, включает поправки, принятые в рамках «Продолжения» в 1906 году, в том числе и принятые в том же году «Основные законы Российской империи».

23 Теоретически атеист мог иметь право вступать в брак на законных основаниях – если он принадлежал к некоему неверующему «племени» или «народности». Однако, такая возможность не вписывалась в государственную концепцию исторически сложившихся общин, обладавших своими культурными традициями. А создавать некую новую религиозную общность было в Российской империи делом опасным: см. работу Пола Верта «Большие свечи и „внутреннее новообращение“: реформация марийского язычества и ее восприятие в России» в сборнике: Of Religion and Identity: Missions, Conversion, and Tolerance in the Russian Empire / Ed. by M. Khodarkovsky, R. Geraci. Ithaca: Cornell University Press, 2001. P. 144–172.

24 СЗГ. Кн. i. Ст. 25–33, 9°-

25 СЗГ. Кн. i. Ct.i.

26 СЗГ. Кн. i. Ст. 2-23.

27 СЗГ. Кн. i. Ст. 85, 61–78. По вопросам «смешанных браков» см.: Шейн В. К истории вопроса о смешанных браках // Журнал министерства юстиции. 1907. Т. 13. № 3. С. 231–273.

28 СЗГ. Кн. 2. Ст. 699.

29 СЗГ. Кн. 2. Ст. 708 и Примеч. 1,4: Кн. 3. Ст. 961, 966 и примеч.

3 °Cм.: Pipes R. Russia under the Old Regime. London: Penguin Books, 1993. В особенности см. провокационное утверждение автора относительно «наследственной» природы самодержавия на с. 21–111.0 философии права в России см.: WalickiA. Legal Philosophies of Russian Liberalism. Oxford: Clarendon Press, 1987.

31 Уложение уголовное (далее – УГ). Ст. i. Уголовное уложение включено в том 15 Свода законов Российской империи (СЗРИ). Я использую издание СЗРИ 1914 года, которое включает «Продолжения» 1912 и 1913 годов, в дополнение к редакции Уложения 1909 года.

32 УГ. Ст. 4–8.

33 Устав гражданского судопроизводства (УГС). Ст. I. УГС включен в том 16, часть I Свода законов Российской империи (издание 1914 г.). Я использую издание, составленное И.М. Тютрюмовым (СПб.: Законоведение, 1916).

34 УГС. Ст. юл. С. 2Ю.

35 УГС. Ст. Ю.2. С. 227.

36 По вопросам пересмотра законодательства см.: Wagner W. Marriage, Property and Law in Late Imperial Russia. Oxford: Clarendon Press, 1994. P. 206–223.

37 Материалы по обозрению горских и народных судов Кавказского края / Сост. Н.М. Агишев, В.Д. Бушен. СПб.: Сенатская типография, 1912.

38 Бобровников В.О. Мусульмане Северного Кавказа: обычаи, право, насилие. М.: Восточная литература, 2002. С. 162. По таким правилам сельские суды Дагестана действовали, начиная с их реформы в 60-х годах XIX века.

39 Общее положение о крестьянах, 1902 (здесь и далее – ОПК). Ст. 115. Общее положение о крестьянах входит в Книгу первую Положения о сельском состоянии (СЗРИ. Т. 9. Особое приложение). Я цитирую по: СЗРИ: В 5 т. / Под ред. И.Д. Мордухай-Болтовского. СПб.: Русское книжное товарищество «Делатель», 1912.

40 Бобровников В.О. Указ. соч. С. 162.

410 процедурных нормах русских волостных судов см.: ОПК. Ст. 113–125,132-139.0 судах адата на Кавказе см.: Бобровников В.О. Указ. соч. С. 163–166.0 народных судах степных областей см.: Martin V. Op. cit. P. 255–257.

42 Об обжаловании решений волостных судов см.: Popkins G. Peasant Experiences of the Late Tsarist State: District Congresses of Land Captains, Provincial Boards and the Legal Appeals Process // The Slavonic and East European Review. 2000. № 1. P. 90–114.

43 Для примера см. положения об исключении из компетенции волостных судов дел с участием евреев и нерусскоязычного населения ряда областей: ОПК. Ст. 125. Прим. 1,2.

44 О множественности судебных систем и этапах апелляции см.: Martin V. Op. cit. P. 255–257: Бобровников В.О. Суд по адату… С. 32–33.

О волостных судах и инстанциях апелляции см.: Ерошкин Н.П. История государственных учреждений дореволюционной России. / 4-е изд., пересмотренное. М.: Третий Рим, 1997. С. 213–214: Popkins G. Op. cit.

45 См.: ОПК. Ст. 125: Бобровников В.О. Указ. соч. С. 32.0 соответствующих нормах в отношении степных областей см.: Martin V. Op. cit. P. 255.

46 См.: Бобровников В.О. Указ. соч. С. 34: Martin V. Op. cit.

47 О рассмотрении гражданских дел в этих судах см.: BurbankJ. Affaires civiles et societe civile dans la Russie rurale des annes 1905–1917. Geneses, 2002. Об уголовных делах см.: Burbank J. Insult and Punishment in Rural Courts: The Elaboration of Civility in Late Imperial Russia // Etudes rurales. 1999. January-June. № 149–150. P. 147–171.

48 Бобровников В.О. Указ. соч. C. 34–42.

49 ОПК. Ст. 135.

50 Леонтьев также отмечал, что некоторые из крестьянских обычаев были близки к обычному праву западноевропейских народов. См. Леонтьев A.A. Крестьянское право. Систематическое изложение особенностей законодательства о крестьянах. СПб.: Издание книжного магазина «Законоведение», 1909. С. 361. Детальное рассмотрение крестьянского права наследования в данный период см.: Вормс А.Э. Закон и обычаи в наследовании у крестьян // Юридический вестник. 1913. С. 97–125.

51 Гарет Попкинс исследует этот вид судебных дел о наследовании (Popkins G. Popular Development of Procedure in a Dual Legal System // Journal of Legal Pluralism. 1999. № 43. P. 57–87).

52 Устрялов Н.Г. Историческое обозрение царствования императора Николая I. С. 167. Цит. по: Sunderland W. Steppe-Building: Colonization and Empire in the Russian South (рукопись). P. 160.

53 ОПК. Ст. 113–153.0 «Временных положениях об управлении в степных областях», а также о дискуссиях по поводу способности местного населения этих областей следовать русским законам см.: Martin V. Op. cit. P. 255.

54 Яркий пример нежелания царского правительства выступить против института исламских школ в пользу православия можно найти в работе: Geraci R. Russian Orientalism at an Impasse: Tsarist Education Policy and the 191 °Conference on Islam // Russia’s Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700–1917 / Ed. by D.R. Brower, E.J. Lazzerini. Bloomington: Indiana University Press, 1997. P. 138–161.0 политике Российской империи в отношении коренных народов Поволжья см.: Geraci R.P. Window on the East: National and Imperial Identities in Late Tsarist Russia. Ithaca: Cornell University Press, 2001: а также: Werth P.W. At the Margins of Orthodoxy: Missions, Governance, and Confessional Politics in Russia’s Volga-Kama Region in 1827–1905. Ithaca: Cornell University Press, 2002.

55 Об этой формуле и ее значении см. статью Б.Е. Нольде «Единство и нераздельность России» в его книге «Очерки русского государственного права» (СПб.: Правда, 1911. С. 223–554). Даже Нольде обходил стороной вопросы, касавшиеся неоднозначности ст. 3 «Основных законов».

56 По этому вопросу см.: Burbank J. Legal Culture, Citizenship, and Peasant Jurisprudence: Perspectives from the Early Twentieth Century // Reforming Justice in Russia, 1864–1994: Power, Culture, and the Limits of Legal Order / Ed. by P. Solomon, Jr. Armonk; New York: М. E. Sharp, 1997. P. 85–94: Frierson C.A. Rural Justice in Public Opinion: The Volost’ Court Debate // Slavonic and East European Review. 1986. Vol. 64. October. № 4. P. 526–545.

57 Труды Имперского вольного экономического общества. 1904. Т. 2. Кн. 4–5. С. 96–97. Благодарю Джозефа Брэдли, который обратил мое внимание на данный источник.

58 Там же.

59 О баталиях вокруг местных судов см.: Зырянов Л.Н. Указ. соч. С. 45–62: Объяснительная записка к проекту Министерства юстиции о введении в действие закона 15 июня 1912 г. о преобразовании местного суда. 24 апреля 1913 г.; Коц Е.С. Местный суд и его реформа. СПб.: Земледелец, 1913; Могилянский М.М. Земство и местный суд // Юбилейный земский сборник 1864–1914 гг. СПб.: Типография О.Н. Попова, 1914. С. 86–92: РудинН. Закон 14 июня 1912 г. о преобразовании местного суда. СПб.: Сотрудник, 1912.

60 Тексты декретов о гражданских правах и местных судах см.: The Russian Provisional Government 1917 / Ed. by R.P. Browder, A.F. Kerensky. Stanford: Stanford University Press, 1961. Vol. 1. P. 226–238.

61 Сборник указов и постановлений Временного правительства. Вып. 1.1917.27 февраля – 5 мая. Пг.: Государственная типография, 1917. Т. 2. С. 99. См. также: Russian Provisional Government 1917… Vol. 1. P. 234–235.

62 Ibid. P. 236. Цитируется отрывок из статьи в «Русских ведомостях» (1917.13 мая. № 106. С. 3).

63 Волостное земство. 1917. № 3. С. 83.

64 Там же. № 17–18. С. 343.

65 Там же. С. 343–345.

66 Там же. № 9-10. С. 262, 263,266,267.

67 Центральный государственный архив г. Москвы (ЦГАМ). Ф. 1656. On. I. Д. 5, II, 19,32,33,34,56,58.

68 Об обращении в волостные суды в 1917 году см.: Burbank J. The Well-Ordered Peasant Village: Rural People and the Law in Late Imperial Russia (в печати).

69 Somers M.R. Rights, Relationality, and Membership: Rethinking the Making and Meaning of Citizenship // Law and Social Inquiry. 1994. № 1. P. 63, 79.

7 °Cомерс в своих работах развивает эту гипотезу: Somers M.R. Citizenship and the Place of the Public Sphere: Law, Community, and Political Culture in the Transition to Democracy // American Sociological Review. 1993. № 5. P. 587–620.

71 Somers M.R. Rights, Relationality and Membership… P. 88.

72 О противодействии участию национальных и религиозных меньшинств в представительных органах см.: Циунчук P.A. Имперское и национальное в думской модели российского парламентаризма // Казань, Москва, Санкт-Петербург / Под ред. К. Евтухова и др. М.: О.Г.И., 1997. С. 83–105. Из-за сословной избирательной системы российские крестьяне были недостаточно представлены в органах законодательной власти.

73 См. рассуждения Уильяма Вагнера (с другой точки зрения) о гибкости законодательства и рамках толкования законов в его книге: Wagner W. Op. cit. P. 45, 56–58,138–205,292-336.

74 Как пишет Жан-Ноэль Феррье в своей критике противопоставления законов нормам общего права, «отказ от множественности норм в пользу правового монизма – это не юридический феномен, а политическое действие». См.: DupretB., Berger М., al-Zwaini L. Op. cit. P. 27.

Перевод с английского Александра Трибунского

Вместо послесловия