ию между Уфой и Москвой, чтобы понять, как идет операция. Старшим помощником Белла служил Пит Хофстра, а Келли занял должность начальника по снабжению округа, то есть фактически стал третьим человеком в местном отделении АРА. Вскоре Келли отметил непринужденность Белла, который управлял миссией в расслабленной манере, что обеспечивало ему популярность среди русских сотрудников миссии. Келли одобрял подход начальника, но считал, что сложности работы в российской реальности поразили бы воображение любого американца. “На одну дезинсекцию и оборудование канцелярии уходит невероятное количество терпения и времени, – писал он в своем отчете о работе в Уфе. – Чтобы получить столы, телефон, русские пишущие машинки, формуляры, печки и т. д., приходилось без конца вести переговоры с деморализованным правительством, которое неизменно давало один ответ: завтра. Вскоре мы поняли, что «завтра» в России – понятие расплывчатое и скорее означает «рано или поздно», чем «завтра» <…> Ни один американец не смог бы работать среди мусора и неудобств, которые, казалось, не беспокоили представителей Советской России”[157]. Его досаду усугубляли официальные часы работы – с 10 до 16, что примерно соответствовало световому дню. Никто из русских не работал после наступления темноты, и Келли этого не понимал и не мог с этим смириться, ведь он сам и остальные американцы каждый день сидели допоздна, обслуживая нужды операции.
4 января Келли сопровождал Белла и Рухса – их прибалтийского завхоза, который прекрасно говорил по-русски и по-немецки, но не знал ни слова по-английски, – при инспекционной проверке нескольких кухонь АРА. Он написал об этом Джейн: “На первой кухне я увидел карапуза, которого бросила мать. Он стоял у печки, протягивая ручонки, чтобы согреть их, и тихонько всхлипывал. Клянусь, ему было не больше двух с половиной лет. Когда я остановился возле него, он подошел ко мне и схватился за мое пальто. Русские дети редко подходят к американцам и обычно просто глазеют на нас, когда мы появляемся на кухне”[158].
Увиденное тронуло Келли, но его предупреждали, что нельзя позволять чувствам брать над собой верх. “Мы никогда не берем детей на руки и даже не гладим их по голове, опасаясь инфекции”[159]. В то время шесть работников кухни болели тифом.
На следующей кухне работники выдавали детям их порцию на день: по сто граммов хлеба и тарелке кукурузной каши.
Когда мы пошли на кухню, тотчас воцарилась тишина, прямо как при входе директора в школьный класс. Я прошел вдоль длинной очереди из 200 детей, внимательно рассматривая каждого. Ни один не улыбнулся мне и не выказал никаких чувств. Ты и представить себе не можешь, какими безразличными стали эти дети – плачут очень и очень немногие из них. Они стоят в очереди за карточками, отходят от прилавка, садятся с тарелкой на лавку и съедают все до последней крошки, не издавая ни звука[160].
Келли признал, что беспризорники одеты в “грязные лохмотья”, но у многих из них “умные, открытые лица, которые не могут не взывать к нашим чувствам”[161].
Как и многие американцы, он отмечал любопытную пассивность русских людей. В статье для New York Evening Post он написал:
Большевики прославили Россию жестокостью. И все же не найти более миролюбивых и безобидных людей, чем крестьяне, которые составляют девять десятых населения страны. Голодая, они безропотно наблюдают за тем, как другие едят. Я никогда не видел голодного бунта или демонстрации ни в одном из российских городов и не слышал ни о чем подобном. Они терпеливо несут свой крест, не пытаясь найти причины своих бед и не тая ни на кого великой обиды[162].
Подобные комментарии говорили не столько о природе российских масс, сколько о неосведомленности американских сотрудников гуманитарных миссий. Если бы Келли больше знал о насилии, которое бушевало на российской земле с 1914 года, не говоря уже о масштабной крестьянской войне в революционные 1905–1906 годы и периодических кровавых восстаниях, вспыхивавших в XVIII и XIX веках (Пугачевское восстание 1773–1775 годов, пошатнувшее основы империи Екатерины Великой, стало самым знаменитым примером), он бы понял, что перед ним предстают не живые воплощения русской души, а жалкие остатки поверженного и умирающего народа.
7 января, в православное Рождество, Келли, Белл и Эльперин приехали в бедную лачугу, чтобы навестить мать с четырьмя детьми. Американцы прочитали в газете, что вся семья страдает от тифа, и Белл, неожиданно тронутый историей, отправил им особые пайки с кухни АРА. Семья жила в одной комнате в задней части двора. Едва одетые дети от голода были медлительны и лениво играли с несколькими обрывками цветной бумаги. Они были симпатичными, отметил Келли, но “очень бледными и совершенно лишенными эмоций – никак не реагируя на наш визит, они просто глазели на нас”[163]. Их мать была одета в лохмотья. Плача, она объяснила, что обменяла одежду на еду и сожгла всю мебель, чтобы обогреть дом. Ее муж лежал в больнице с тифом. Уже несколько дней семья голодала, сидя в холодном доме.
Келли описал увиденное в письме Джейн:
Когда надежды не осталось, они начали молиться, потому что маленькая девочка заверила ее [мать], что Бог услышит их молитвы. Затем появилось американское продовольствие, а вместе с ним и обещание, что продукты будут поставляться и дальше, пока дети не окрепнут, чтобы самостоятельно ходить на кухню. Мы успокоили ее как могли и вечером в качестве рождественского подарка отправили ей свитера, носки и одеяла из наших небольших запасов, сформированных Красным Крестом. Бедная женщина дважды падала на колени и пыталась поцеловать Беллу ноги. И это лишь один случай из тысяч, о которых нам известно[164].
Проработав в Уфе всего пять дней, Келли полностью осознал важность того, что раньше пренебрежительно называл кормлением младенцев. “Удивишься ли ты, если я скажу, что прикипел к этой работе и начну протестовать, если меня попробуют вернуть в Москву, в штаб-квартиру миссии?”[165] Становясь свидетелями страданий, они чувствовали, как их сердца “томятся желанием помочь всем этим людям. Во всем огромном округе, где живет 3 ооо ооо человек, нет иного источника помощи, кроме АРА. Четверо американцев – их единственная связь с внешним миром”[166].
Со временем АРА открыла в Уфимском округе около 2 тысяч кухонь, и Келли посетил примерно 50 из них – лишь малую часть, как признавал он сам, но больше, чем любой другой сотрудник АРА. Для него ничто в России не могло сравниться с этими визитами. “Входя на кухню и видя, как голодающие дети глотают нашу еду, я забывал обо всех тяготах и неудобствах нашего быта”[167]. Когда в нем накапливалось раздражение от взаимодействия с советскими чиновниками, он “бросал все и шел на ближайшую кухню АРА, чтобы посмотреть на детей и вернуть себе уверенность, что помощь им того стоит”[168].
Вечером 7 января американцев пригласили на рождественский ужин у Рухса. Среди гостей оказался новый башкирский представитель при АРА. Побеседовав с Келли, он пообещал сообщить ему огромное количество интересной информации о Башкирии, не сомневаясь, что американцы будут рады больше узнать об этой республике. “Кто вообще слышал о Башкирии? – спросил Келли у Джейн. – Я не слышал о ней ничего. Эти башкиры относятся к нам очень дружелюбно, и кажется, что в их столице у наших ног – вся страна. Возможно, мы сойдемся на нескольких затейливых полотенцах с необычными цветастыми узорами”[169]. Со временем Келли проникался все большим уважением к башкирам. Работать с “башами”, как он их называл, было гораздо легче, чем с русскими, – возможно, потому что они казались “гораздо более сообразительными”. Башкиры, в свою очередь, прекрасно ладили с американцами и были высокого мнения о них, отчасти потому что при первой встрече Белл напоил президента Башкирской республики до бессознательного состояния, а это была задача не из легких.
Впрочем, не все в Уфе спешили помогать американцам. Через несколько дней в коридоре возле комнаты Келли начался пожар. Сам Келли в это время спал, но внимательный служащий заметил пламя и быстро его потушил. Когда дым рассеялся, на месте пожара нашли канистру из-под керосина: это был поджог. “Какой-то добрый и благодарный русский сегодня ночью пытался поджечь наш дом”, – саркастично заметил Келли[170]. Они с Эльпериным сообщили об инциденте в ЧК, и там им предложили приставить постоянный караул к дому АРА на улице Пушкина. Идея показалась американцам хорошей, но когда караульный пришел в отделение, сотрудникам хватило одного взгляда на этого мужлана, чтобы понять, что им будет спокойнее без него, и его отправили домой. Решение, впрочем, оказалось поспешным – на той неделе дом ограбили четыре раза. Американцы не знали, что им делать. “Мы могли поставить на караул военных, – пояснял Келли, – но они воровали не меньше остальных”[171].
Сведения о грядущих больших переменах пришли в Уфу 4 января, когда американцы получили телеграмму, в которой сообщалось, что президент Гардинг поручил АРА распределить в России 20 миллионов бушелей пшеницы. Никаких подробностей в телеграмме не было. “Подробностей нет, – написал Келли. – Нам просто сказали «готовиться к большим делам»”