Высокие сугробы, которые затрудняли связь с Москвой, имели свои преимущества: они скрывали трупы людей и животных, лежащие на оренбургских улицах. Весной снег растаял, жуткие останки обнажились, и наружу вырвалась тошнотворная вонь. Возникла угроза болезней. На берегу реки нашли более сорока разлагающихся тел. Санитарные условия в городе были ужасны. Мощеной была лишь одна улица, система водоснабжения часто загрязнялась, а мусорные баки еще не изобрели. На весь Оренбург работало всего две общественных бани, и большинству людей они были не по карману. Около 95 % городского населения страдало от вшей.
Летом 1922 года АРА создала из тысячи застрявших в городе беженцев рабочую бригаду, которую отправили чистить грязь. Когда с этим было покончено, бригада укрепила берега реки, чтобы подготовиться к следующему весеннему половодью, починила несколько разбитых улиц и высадила овощи на 16 гектарах земли. АРА установила постоянную систему фильтрации поступающей в город воды и убедила муниципальные власти прочистить канализацию.
Американцам в Оренбурге жилось особенно тяжело. Осенью 1922 года социальный работник и реформатор Аллен Бернс посетил город, чтобы лично оценить ситуацию, и был поражен увиденным:
Ребята из АРА были на нервах из-за усердной работы и воспоминаний об ужасах прошлой зимы, когда они трудились день и ночь <…> Этим американским парням не нужно было объяснять мне, через что они прошли: я прочел все у них по глазам, прежде чем они успели сказать хоть слово. Такие пустые, безрадостные улыбки, не касавшиеся глаз, я видел у военнопленных, которые прошли через пять лет тюремного ада, тифа, холеры, оспы, голода и холода[360].
Он спросил у одного из американцев, почему они демонстрируют “такие признаки страданий”, хотя живут в тепле, не испытывая недостатка в одежде и продовольствии. “Как, черт возьми, есть и спать настоящему человеку, если он знает, что утром, выглянув из окна, он первым делом увидит лежащие на улице трупы? – ответил американец. – Трупы людей, умерших ночью от голода и холода. В некоторых деревнях люди настолько обезумели от голода, что стали есть трупы”[361]. Он сказал Бернсу, что досыта в Оренбурге едят лишь собаки, которые питаются непогребенными телами на кладбище.
Флеминг согласился с мрачной оценкой города, но его настроения это не испортило. Он усердно трудился над составлением большого отчета об истории работы АРА в регионе, собирая как можно больше статистических данных и просматривая документы, чтобы определить, какие из них сохранить и привезти назад, а какие уничтожить. 21 сентября он написал родителям, что “наслаждается каждым моментом” в городе и “никогда в жизни не чувствовал себя лучше”. У него не было времени на тоску по дому, ведь ему только предстояло посетить Азию: “Посмотрел через реку на Азию, но пока туда не переправился. Какой смысл?”[362]
23 сентября Флеминг выехал из Оренбурга в Самару, где оказался на следующий день. Поездка на принадлежащем АРА “кадиллаке” с вокзала в дом персонала вышла запоминающейся:
Шофер вез нас странным и опасным образом, но наши хозяева, казалось, не обращали внимания на его зигзаги. Сначала он ехал по одной стороне улицы, затем по другой, потом, взяв курс на телефонный столб, нажал на газ, но в последний момент передумал и отвернул в сантиметре от столкновения. После этого он двумя колесами заехал на тротуар, затем съехал с него, едва не задев брызговиком каменный столбик, снова выехал на середину улицы и решил остановиться, но опять в последний момент передумал, осторожно преодолел ухаб и вильнул еще раз. Раз-другой он притормаживал перед большими зданиями, и мне казалось, что мы приехали, но это было не так – движение продолжалось. Словом, поездка была весьма любопытной[363].
За несколько дней в Самаре Флеминг узнал, что их шофер, как и большинство опытных водителей, изучил все ямы, ухабы, провалы и кратеры на дороге и стал ездить причудливыми “зигзагами”, как отметил Флеминг, чтобы искусно огибать все препятствия. “Оказывается, все шоферы во всех округах танцуют свой танец на каждой улице города. Удивительный пример адаптации!”[364] Зная об этом, местные власти не видели смысла тратить скромные бюджетные средства на ремонт улиц, ведь все прекрасно понимали, куда лучше не заезжать.
Из Самары Флеминг поехал в Уфу По пути он остановился на ночь в Бугуруслане. Он спросил встреченного крестьянина, как обстоят дела и какие надежды возлагаются на следующий урожай, и тот ответил, что у него достаточно еды, чтобы продержаться до февраля, но после этого голод наверняка нагрянет снова и будет еще хуже, чем годом ранее. Когда мужчину спросили, как крестьяне относятся к АРА, он сказал: с благодарностью. Он надеялся, что АРА никуда не уйдет и поможет им весной, когда нужда снова обострится.
Ознакомившись с документами уфимского отделения, Флеминг отправился дальше. Ему уже хотелось вернуться в Москву, к Полине. Его отец, агент New York Life Insurance Company в Салеме, написал Гарольду, что родители получают его письма и однажды даже зачитали некоторые из них своим друзьям с местной фермы. Отец гордился Гарольдом и его работой. “Она помогает наладить отношения России и США и великолепным образом показывает братство народов. Россия – давний друг США со времен Войны за независимость, и очень хорошо, что именно наша страна может и готова услужить [России] в эти тяжелые времена”[365]. В завершение он сказал, что тревожится за здоровье Полины и надеется, что ей уже лучше.
Из Уфы Флеминг вернулся в Самару, где сел на полный пароход, следующий в Симбирск. В Симбирске он повторил работу, сделанную в Уфе, и посетил местный кинотеатр, где посмотрел фильм Д.У Гриффита “Нетерпимость”, вышедший на экраны в 1916 году. Копия была такой старой и залатанной, что в картине не хватало целых сцен. Ненадолго остановившись в Казани, Флеминг наконец сел на поезд в Москву. Вместе с ним в купе ехали три члена ВКП(б). Они напоили его чаем и спросили, как живется рабочему классу в США. Поделившись с ними сгущенным молоком, Флеминг ответил, что американским рабочим живется гораздо лучше, чем российским. Услышав это, один из попутчиков заверил его, что в ближайшие годы Америку ждет революция. Флеминг сказал, что, когда это случится, он отправит свое состояние в Россию. На этом беседа прекратилась, и русские раскурили махорку[366]. “Махорка, – отметил Флеминг, – это трава, которую русские используют вместо табака. Запах у нее характерный, но неприятный”[367]. Хуже того, его попутчики отказались приоткрыть окно, поэтому всю дорогу им пришлось сидеть в облаке густого дыма. 9 октября, через месяц после начала командировки Флеминга, его поезд въехал на Казанский вокзал Москвы.
Он был рад “вернуться на родину”. Флеминг принялся упорядочивать сделанные заметки, чтобы составить отчет о поездке, обновлять всевозможные схемы и статистические таблицы, проявлять фотографии и общаться с Полиной, которая уже поправилась и выписалась из больницы.
Не стоит также забывать о вечеринках[368]. Розовый дом, где жили руководители АРА, и Синий дом, где разместились многие из почти пятидесяти американцев, работавших в Москве, стали популярными площадками для шумных гулянок, подпитываемых огромным количеством импортного алкоголя и продовольствия – американских сигарет, конфет и деликатесов, недоступных в России, – и молодые американцы до рассвета танцевали фокстрот с русскими сотрудницами АРА. Флеминг погрузился в веселье с головой.
Многие русские женщины принадлежали к старой аристократии. Их семьи были лишены собственности после революции, и во время Гражданской войны им жилось особенно тяжело, поэтому они были благодарны за возможность работать на американцев.
В АРА работали две сестры из княжеского рода Голицыных, Александра и Софья. Их дед долгое время занимал пост городского головы Москвы и открыто критиковал Николая II с либеральных позиций. Также работу получили их кузины, Александра и Софья Бобринские, потомки графа Алексея Бобринского, незаконнорожденного сына императрицы Екатерины Великой и графа Григория Орлова. Александра Голицына радовалась “огромному жалованью”, которое платили американцы, а также возможности получать продовольственные посылки. Когда они с сестрой отправили одну из этих посылок своим родным в Богородицк – усадьбу Бобринских в Тульской губернии, куда многие их родственники бежали во время Гражданской войны, – она произвела фурор. Вся семья собралась у деревянного ящика с нарисованным американским флагом, а потом, когда открыли крышку, расступилась, глядя на сгущенное молоко, американский бекон (которого никто прежде не видел), макароны, рис и сахар в ярких, нарядных упаковках.
Русским нравилось работать на американцев. Кирилл Голицын, еще один молодой кузен сестер Голицыных, писал, что “элегантные и независимые” американцы произвели на него огромное впечатление тем, как свободно держались, без стеснения тратя деньги. Русские прежде не встречали таких людей. Графиню Ирину Татищеву наняли в АРА счетоводом, а затем повысили до секретаря. Ей нравилось общаться с американцами: “Они были очень веселыми и совсем не походили на угрюмых советских чиновников, которыми владел страх”. Соня Бобринская работала секретарем американца Уильяма Резуика. Его переводчиком была “княжна Ирина” – по его словам, “девушка редкой красоты из одного из великих аристократических родов России, всю семью которой во время революции убили крестьяне”. Резуик восхищался энергичностью и бесконечным состраданием Ирины к бедным и несчастным.