орый он решился в настоящее время рассматривать как измену своему отечеству, что после такого решения со стороны короля императрице останется лишь постоянное и весьма чувствительное сожаление, что она могла ошибиться относительно дружбы короля, его образа мыслей и его чувств»{61}.
Женщина-императрица и маршал коронный, король Польши… Сопоставьте эти два письма, и обнаружатся два уровня интеллекта, два уровня личных и государственных устремлений, пристрастий, ради которых они вершили свои дела, ради какого и чьего блага старались!
Нужно отметить, что по польским делам она лично руководила разведкой. Денежную отчетность по расходам на «довольствие» агентуры Репнин, как, впрочем, впоследствии и князь Волконский, направлял лично ей. Основные указания Репнину исходили от нее непосредственно или же через Панина. В особо важных случаях она вступала в личную переписку с теми поляками, для вербовки которых требовалось ее личное вмешательство. Сохранились ее письма к Радзивиллу, примасу и к Браницкому, многим другим. Переписка преследовала одну цель — привлечь польских магнатов к сотрудничеству. Значительный интерес представляют ее письма к Станиславу Понятовскому. Часто она в этих письмах поучает его государственной мудрости, указывает ему на взаимосвязь между внутренним состоянием государства и внешней политикой его. Так, например, узнав, что польский король вступил в конфликт с Пруссией, она пишет ему по этому поводу следующее:
«Для всех государств есть лишь две альтернативы для оценки и проявления их внутренняго веса относительно соседей — сила и с оружием в руках или посредством разумных и необходимых взаимных переговоров, которые установили бы доброе согласие и взаимную дружбу на взаимной пользе, которая определяет интерес каждого. Всякое среднее положение может и даже должно считаться ошибочным, и эта ошибка не может быть восполнена более или менее тесными связями с державами, внутреннее положение которых или другия соображения более важных интересов одинаково лишают их возможности повредить или оказать значительную помощь, и влияние коих в сущности служит лишь к поддержанию розни в умах и ко вреду интересов частных лиц.
Я весьма удалена приписывать в. в-ву и республике первое решение, но я считаю это изложение моих мнений нужным ввиду моих чувств столь же неизменной, сколь и искренней дружбы. Ввиду этого же соображения, а также и желания видеть вас мирно пользующимся удовольствиями короны, не подвергая себя огорчениям, которые она приносит с собою, я не могут скрыть от в. в-ва, что я как будто заметила в письме, которое вы мне написали, нечто вроде личных чувств, которыя определяют политическую систему более по склонности, чем по государственным соображениям. Полагаю, что это тоже движение душевное, под влиянием которого было написано вами и письмо к королю прусскому, и при нынешних обстоятельствах я бы предпочла, чтобы его не было. Да, государь, наше государство должно определять наши действия и наши поступки в делах, и всякая личность ему вредна»{62}.
Собственно, эта государственная деятельница прямо говорит незадачливому поляку, что его «лирическая» политика, основанная на чувствах, а не на интересах государства, суть не государственная политика. Так же она высказывалась и в 1766 году, а накануне созыва сейма в августе 1767 года, когда необходимо было, чтобы король явно или тайно, но помог Репнину, она пишет вновь Понятовскому личное письмо, в котором требует от него помощи. При этом объясняет, почему она лично так настойчиво проводит линию и дело диссидентов, и, ничуть не смущаясь, сочиняет такую легенду:
«Я не скрою от вашего величества, что на это возстановление я смотрю, как на дело, долженствующее решить вопрос о моей политической способности содействовать и общему благу республики, и вашему личному благосостоянию, что момент достижения этого требования обозначит собою и определит степень влияния, какое я могу оказать в пользу того или другого.
Слава моей короны, равно как и мое личное удовлетворение, ставят мне в этом отношении закон, от которого отступиться я не могу».
При ближайшем рассмотрении оказывается, что диссидентское дело было для русской императрицы только вопросом престижа. К чему понадобилась ей такая явная ложь? Да только для того, чтобы добиться своей цели у Понятовского. Она знала, что для него государственные соображения менее понятны и близки, чем чувства, честолюбие, престиж, ибо он не был политическим деятелем в собственном смысле этого слова. Для Екатерины же главным было не то, что написать, а то, чтобы это дошло до его понимания. Она с ним говорит «во имя дружбы» и просит его негласного «содействия внутренняго и искренняго» путем предоставления должностей, наград и чинов для лиц, которых будет ему рекомендовать Репнин.
Ближайший помощник Екатерины II, один из организаторов российской дипломатической разведки во второй половине XVIII века, Никита Иванович Панин тоже немало потрудился над решением польской проблемы.
Интересна манера поведения Н.И. Панина. Он артистически маскировал свои чувства. Реалист и циник, сторонник применения любых разведывательных методов, мастер политической интриги, специалист по всяким комбинациям, этот представитель крепостнической России менял свой тон в общении, как хамелеон меняет цвет. Образцом гибкости может служить его письмо о диссидентах к польскому королю:
«При просвещенном короле фанатизм и своекорыстие осмеливаются поднять голову и злоупотреблять легковерием народов, которые они наполняют тщетным страхом. Они одни насладятся злом, которое они приготовили; их торжество среди беспорядков и тревог войны. Что им до разорения граждан, лишь бы их мнения и их частный интерес торжествовали. Но первый подвиг монарха, наиболее служащий к его славе и наиболее полезный для его пародов, — это поразить эти гидры и заковать их в те же цепи, которые они держат всегда наготове против свободы и равенства»{63}.
…Невероятно! «Свобода и равенство»… И это из-под пера канцлера мощнейшей феодально-крепостнической империи?! Что, перевернулся мир?! В роли чуть ли не предвестника социальной революции под знаменами социальной справедливости выступает Никита Иванович Панин.
Все проще и сложнее: просто мастер политической игры и интриги, большой актер на дипломатической сцене тех времен, блестящий дипломат, большой радетель за благо России и русских людей, в какой бы земле они ни жили, и блестящий мастер разведывательного дела — таков Н.И. Панин. Можно упомянуть, что он состоял в личной переписке с Радзивиллом, Мнишеком, примасом Подоским. Иногда сам шел на вербовку польских агентов.
Со времени восшествия Екатерины II на престол поляки — довольно частые гости в Петербурге. Приезжали с поклоном послы всех партий и направлений. С послом республики король иногда направлял и отдельного посла. Конфедерации местные и генеральные, отдельные партии и даже отдельные вельможи также снаряжали послов: всем хотелось получить должности, звания, чины, повышения, награды, привилегии. Панин ловко использовал их пребывание в Петербурге для вербовки, а затем передавал их для связи и разведывательной работы Репнину.
С принятием диссидентского закона казалось, что наконец в Польше наступит успокоение, согласие, но… французская разведка уже готовила антирусский фронт, опираясь, с одной стороны, на Турцию, а с другой — на национально-реакционные, фанатичные шляхетские круги в самой Польше.
Французские разведывательные резидентуры в Крыму, Стамбуле, Вене и самой Польше не скупились на деньги, налево и направо вербовали агентуру и готовили вооруженное выступление против России и ее влияния в Польше.
Конечно, в результате деятельности русских в Польше были недовольства, повстанческие тенденции, использованные французской разведкой для организации движения против русских. Играли и на факте пребывания оккупационных войск, католическом фанатизме.
Русское правительство, зная об этом, указывало своим представителям, что смута в Польше происходит не от одного фанатизма, но действует еще тут и тот самый «нам и империи нашей всегда враждебный дух, который возбудил против нас и беззаконную войну от Порты Оттоманской. Франция не жалеет денег, ни трудов для размножения в Польше огня, дабы только наводить нам хлопоты и заботу. Главный ее инструмент епископ Камецкий Красинский сыплет везде деньгами и раздувает огонь где только может. Он имеет под собою множество эмиссаров, кои по земле шатаются и развозят его пастырская наставления».
В результате работы этих «пастырей»-разведчиков тотчас же после заключения Репниным трактатов с сеймом была организована конфедерация в местечке Бар на Подолии против этих решений. Началось вооруженное восстание, которое скоро распространилось на Литву, Краков и остальные воеводства.
Русские войска, которым приказали после окончания дела диссидентов вернуться в Россию, вынуждены были перейти к вооруженной борьбе с польскими мятежниками.
«Войска наши бегают по земле и, где только мятежников находят, везде их бьют, но во все концы не могут они по времени поспевать, следовательно же, и должны поневоле оставлять разные места без прикрытия и защиты»{64}.
Французская разведка развила бешеную деятельность и в Турции (на этом мы остановимся подробнее ниже).
С одной стороны, французы подготавливали общественное мнение в самой Турции, сея провокационные слухи о том, что Россия готовится к захвату всей Польши, с другой стороны, уверяли турецкое правительство в возможности легкой победы над русскими, ибо Вена-де обеспечивает Турции нейтралитет, фактически предоставляя Турции возможность разделаться с русской опасностью. В такой международной обстановке Барская конфедерация явилась ударом в спину России. Вместо желанного успокоения после принятия сеймом закона о диссидентах и гарантии России наступила полоса восстаний. Ни о каком выводе войск не могло быть и речи. Войска, как уже говорилось, должны были гоняться из конца в конец страны за неуловимыми конфедератами, снабженными деньгами и оружием французской, отчасти австрийской и турецкой разведок. Турки начали требовать от русского посла Обрескова обещания вывести войска из Польши. Обресков отказался выполнить это требование, и в сентябре 1768 года Турция объявила России войну.