В отличие от В. Ф. Войно-Ясенецкого многие годы сомнений и критических размышлений понадобились Н. И. Пирогову, чтобы стать истинно верующим человеком. В своей книге «Вопросы жизни. Дневник старого врача» он отмечал: Мои религиозные убеждения не оставались в течение моей жизни одними и теми же. Я сделался, но не вдруг… и не без борьбы, верующим». Поначалу, в годы профессорской деятельности в Дерптском институте, его мировоззрение сильно склонялось к материализму. Он признавался, как трудно врачу, имеющему «главным объектом всех занятий человеческое тело, так скоро переходящее в разрушение, уверовать в бессмертие и загробную жизнь». И все же нравственный переворот наступил. 1848 год стал тем рубиконом, когда от своих материалистических взглядов он вновь вернулся к православной вере.
«После того, как я убедился, что не могу быть ни атеистом, ни деистом (деизм – рел. – философ. доктрина, где бог – мировой разум. – Авт.), я искал успокоение и мира души, и, конечно, пережитое уже мною чисто внешнее влияние таинств церковных богослужений и обрядов не могло успокоить взволнованную душу… Мне нужен был отвлеченный, недостижимо высокий идеал веры. И, принявшись за Евангелие…, а мне было уже 38 лет от роду, я нашел для себя этот идеал», – строки из его «Дневника старого врача…».
Н. И. Пирогов перешел в ряды тех исследователей, которые старались примирить свои научные убеждения с религиозными, потому что «вера без дел мертва», а всякое доброе дело есть служение Господу. Так думал и поступал и В. Ф. Войно-Ясенецкий. В своей работе «Наука и религия» он сравнивал Н. И. Пирогова с врачом-бессребреником и священником католической церкви Н. Коперником, а также с глубоко верующим Л. Пастером. «Великие люди, которые служат для нас авторитетом в области науки», по его мнению, оказывается, могут быть для нас примером и в области религии. И потому: Не ограждайся гранью тесной, огней духовных не туши, свободомыслие совместно с религиозностью души».
Н. И. Пирогов на примере своей жизни убедился, что все его достижения в области медицины, врачебная и научная работа, все, что происходит с ним, предопределено свыше. Вместе с верой в Бога он обрел благодать молитвенного обращения к Нему и смирение перед тем, что посылается Всевышним. Это дало Н. И. Пирогову спокойствие и мир в душе, несмотря на все выпавшие невзгоды на его долю.
«Веруй в любовь и уповай в благодать Высшего предопределения, – писал он в «Дневнике старого врача…», – молись всеобъемлющему духу любви и благодати о благодатном настроении твоего духа. Ни для тебя, ни для кого другого ничто не переменится на свете – не стихнут бури, не усмирятся бушующие элементы; но ты, но настроение твоего духа может быть изменено… верой в благодать Святого Духа.
Когда ни одно предопределенное горе, ни одна предопределенная беда не может быть устранена от тебя, ты все-таки можешь остаться спокойным, если благодать молитвы сделает тебя менее впечатлительным и более твердым к перенесению горестей и бед».
В трудное время очередной своей опалы Николай Иванович Пирогов, уповая на волю Божию, в 1860 г. писал: «…я решил спокойно ждать отставки, благодаря Бога и за то, что он сохранил мне чистую совесть и незапятнанную честь». И уже на исходе своей жизни, страдая от неизлечимой болезни, благодарил Господа Бога за то, что его страдания не лишили его «способности живо вспоминать старое, думать и писать».
И для Валентина Феликсовича Войно-Ясенецкого Господь всегда был промыслительным началом, «содержащим в деснице Своей все пути жизни человеческой», его сердце было наполнено благодарностью за все ведомые и сокровенные Его деяния. Так, несмотря на большие трудности материального характера и огромную занятость в Переславской больнице, где он работал главным врачом, в 1916 г. ему удалось вырваться в Москву и блестяще защитить докторскую диссертацию «Регионарная анестезия», которая была отмечена премией Варшавского университета имени Хайнацкого «за лучшие сочинения, пролагающие новый путь в медицине».
В. Ф. Войно-Ясенецкий считал это благодеянием Божиим. В своей биографии о том периоде времени он писал: «Было еще одно великое событие в моей жизни, начало которому Господь положил в Переславле». Он решил изложить свой 13-летний опыт работы в книге «Очерки гнойной хирургии». Как только составил план, написал предисловие^ него появилась «крайне странная, неотвязная мысль: «когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа». «Быть священнослужителем, а тем более епископом мне и во сне не приснилось, но невидимые нам пути жизни нашей вполне известны Всеведущему Богу уже когда мы во чреве матери… уже через несколько лет стала полной реальностью моя неотвязная мысль: «Когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа», – вспоминал В. Ф. Войно-Ясенецкий.
В 1919 г. в возрасте 38 лет умерла его жена, четверо детей будущего архиепископа остались без матери. Но, по его словам, «Господу было ведомо, какой тяжелый, тернистый путь ждет меня, и тотчас после смерти матери моих детей Он Сам позаботился о них и мое тяжелое положение облегчил».
Две ночи он читал над гробом своей жены Псалтирь в полном одиночестве. «С совершенной несомненностью» воспринял слова 112 псалма как слова Бога, обращенные к нему: «Неплодную вселяет в дом матерью, радующуюся о детях» (Пс. 112, 9), как указание Божие, как поступить.
Едва дождавшись утра, В. Ф. Войно-Ясенецкий отправился к своей операционной сестре, о которой только и знал, что она недавно похоронила мужа и была бездетной. Он спросил Софью Сергеевну Велецкую, «верует ли она в Бога, хочет ли исполнить Божие повеление и заменить его детям умершую мать». И в ответ услышал: да. Она с радостью согласилась, потому что очень хотела помочь, но не решалась сама предложить свою помощь. Так Софья Сергеевна стала второй любящей матерью для детей В. Ф. Войно-Ясенецкого. А для их отца открылся новый путь: священство.
В 1920 г. в Ташкенте епископ Ташкентский и Туркестанский Иннокентий (Пустынский), который присутствовал на заседании церковного братства и слышал выступление В. Ф. Ясенецкого, сказал ему: «Доктор, вам надо стать священником». – «Буду, если это Господу угодно», – ответил В. Ф. Войно-Ясенецкий.
Сразу после принятия священного сана он всюду был в рясе и с наперсным крестом на груди, так ходил и к себе в больницу, объявив всем, что Валентина Феликсовича больше нет, есть священник отец Валентин.
«Надеть рясу в то время, когда люди боялись упоминать в анкете дедушку-священника, когда на стенах домов висели плакаты: «Поп, помещик и белый генерал – злейшие враги Советской власти», – мог либо безумец, либо человек безгранично смелый. Безумным Войно-Ясенецкий не был…» – вспоминает бывшая медсестра, работавшая с отцом Валентином. Но он не боялся, он знал, что храним Господом. Лекции студентам читал также в священническом облачении, в облачении же являлся на межобластное совещание врачей… Перед каждой операцией молился, благословлял больных. Его коллега вспоминает: «Неожиданно для всех, прежде чем начать операцию, Войно-Ясенецкий перекрестился, перекрестил ассистента, операционную сестру и больного. В последнее время он этот делал всегда, вне зависимости от национальности и вероисповедания пациента. Однажды после крестного знамения больной – по национальности татарин – сказал хирургу: «… Я ведь мусульманин. Зачем же Вы меня крестите?» Последовал ответ: «Хоть религии разные, а Бог один. Под Богом все едины»».
Однажды в ответ на приказ властей убрать из операционной икону главврач Войно-Ясенецкий ушел из больницы, сказав, что вернется только тогда, когда икону повесят на место. Конечно, ему отказали. Но вскоре после этого в больницу привезли больную жену партийного начальника, нуждавшуюся в срочной операции. Та заявила, что будет оперироваться только у Войно-Ясенецкого. Местным начальникам пришлось пойти на уступки: вернулся епископ Лука, а на следующий после операции день вернулась и изъятая икона.
Профессор Л. В. Ошанин, коллега по работе В. Ф. Войно-Ясенецкого в Ташкентской больнице, отзывался о нем как о человеке, не только с твердыми убеждениями, но и совершенно безотказном, если кто-то нуждался в его помощи.
В любой час ночи он немедленно одевался и шел на вызов в больницу, если требовалась консультация – оставить больного до утра или оперировать немедленно. Часто раненые сразу оперировались (в 1919 году шла междоусобная война между гарнизоном ташкентской крепости и полком туркменских солдат, изменивших революции), и ночь проходила без сна. В. Ф. Войно-Ясенецкий ходил и в ночные, далеко не безопасные путешествия, если его вызывали на дом к больному или в другую больницу для неотложной операции. В 1917–1920 гг. в Ташкенте не горели фонари, на улицах постоянно стреляли. «Никогда не было на его лице выражения досады, недовольства, что его беспокоят по пустякам… Он всегда говорил спокойно, негромко, неторопливо, глуховатым голосом, никогда не выходил из себя, а свое негодование выражал тем же спокойным голосом», – отзывался о нем профессор Л. В. Ошанин.
В. Ф. Войно-Ясенецкому приходилось совмещать свое священническое служение с чтением лекций на медицинском факультете Ташкентского университета, инициатором открытия которого он являлся. Свои лекции он читал в рясе с крестом на груди – в 20-е годы это было еще возможно. Оставаясь главным хирургом ташкентской городской больницы, и будучи священником, о. Валентин служил в соборе по воскресеньям – ему было поручено дело проповеди, проводил в соборе и беседы на трудные богословские темы после вечерней службы, привлекавшие много слушателей, да еще и изучал богословие.
Многие считали Войно-Ясенецкого «погибшим для науки», а он доказал обратное – выступил на Первом научном съезде врачей Туркестана с 4 большими докладами, 10 раз брал слово в прениях, имея большой научный и практический опыт. С большой любовью и вниманием о. Валентин относился к каждому больному, по мнению его коллег, относился идеально.
Его отличала огромная работоспособность. С приходом в больницу Переславля-Залесского число проводимых операций возросло в несколько раз. В одном из писем к жене, в период подготовки диссертации, он признавался: «Я, по обыкновению, не знаю меры в работе и уже сильно переутомился… А работа предстоит большая: для диссертации надо изучить французский язык и прочесть около пятисот работ на французском и немецких языках. Кроме того, много работать придется над докторскими экзаменами…»