III. Идеология Александра
Первые шаги нового государя были реакцией против ряда проявлений павловского деспотизма, возвещенной манифестом об управлении «по законам и по сердцу Екатерины Великой». Составлен этот манифест одним из деятелей екатерининской школы, Трощинским, и хорошо выразил, чего ждали от Александра, чем можно было оправдать переворот. В марте, апреле и мае 1801 г. издаются спешно, в первые недели ежедневно, повеления, смысл которых, по выражению современника, «в трех незабвенных словах: отменить, простить, возвратить». Официально пояснялось, что распоряжения эти направлены «к восстановлению всего того, что в государстве по сие время противу доброго порядка вкоренилось». 30 марта последовало учреждение «непременного совета» для рассмотрения государственных дел и постановлений; на этот совет возлагались, по смыслу данного ему наказа, пересмотр всех законов и постановлений и выработка проектов необходимых перемен и улучшений. Этим как бы предполагалось, что именно совет станет органом преобразований, намеченных Александром, а наименование его «непременным» указывало на его органическое, определенное учредительным законом участие в подготовке и осуществлении актов государственной власти. Однако совет сразу на деле отнюдь не получил такого значения. Император продолжает принимать личные доклады по отдельным ведомствам, входя в дела и давая свои повеления, а в совет поступали, по выражению графа А.Р. Воронцова, только такие дела, «коих докладчики сами делать не хотели». В том же направлении разыгралось более громкое дело о «правах Сената». 5 июля 1801 г. Александр потребовал, чтобы он представил «доклад о своих правах и обязанностях». Указ пояснял, что государь смотрит на Сенат как на верховное место правосудия и исполнения законов, а между тем видит, как «права и преимущества» этого учреждения подверглись искажению, что привело «к ослаблению и самой силы закона, всем управлять долженствующего». Исходя из таких предпосылок, Александр заявлял, что надлежит выяснить нарушенные права Сената, устранить все, что было введено в отмену и в ослабление их, для того, чтобы утвердить полномочия Сената как «государственный закон», а сам он «силой данной ему от Бога власти потщится подкреплять, сохранять и соделать его навеки непоколебимым». Сенат, который давно превратился в «сборное только место высочайших распоряжений» да решал «маловажные дела», так как все более существенное шло и при Екатерине, и тем более при Павле на «высочайшее усмотрение» по докладам генерал-прокурора или через начальников отдельных ведомств, отозвался на призыв Александра обширными притязаниями как в законодательстве, так и в распоряжении бюджетом, и в судебном деле, до окончательного утверждения смертных приговоров. А.Р. Воронцов представил Александру свои пояснения, сводившиеся к тому, что ни «целость» обширного государства, ни «спокойствие и личная безопасность» его граждан не могут быть обеспечены под властью самодержавного государя, а необходимо установление прав Сената, от чего «зависит и будущее устройство России и, быть может, самое доверие, какое должно иметь к управлению». Так люди старой школы XVIII в. мечтали не только вернуть Сенату его значение махового колеса всей системы управления, но и утвердить ее на «незыблемом», «основном» законодательстве и указывали в этом путь к восстановлению правительственного авторитета и доверия к власти, а также к дальнейшему «устройству» России. Не укрылось от поклонников Сената противоречие между их мыслью и учреждением «непременного совета»; тот же Воронцов пояснял Александру, что совету не подобает никакая самостоятельная роль; он должен быть только «приватным» совещанием «между государем и теми, коих он своею доверенностью удостаивает», – прежде всего с управляющими отдельными ведомствами, «так, как советы во всех монархических порядочных правлениях устроены бывают».
Но если и учреждение совета, и постановка вопроса о правах Сената могли быть поняты высшей вельможной бюрократией как готовность молодого государя отдаться под ее руководство и даже утвердить это руководство на незыблемом основании государственного закона, то она очень скоро разочаровалась в своих надеждах и расчетах. Не развернулось по первому замыслу значение совета, но не были утверждены и «права» Сената. Начатое брошено в полуделе. Организация правительственной работы пошла иным путем.
У Александра с юношеских лет было намечено свое правительство. Помимо старшего поколения екатерининских дельцов, помимо людей времени Павла, вне круга требовательных опекунов – хранителей традиции и тем более кандидатов во временщики из деятелей переворота, Александр призывает давних трех «друзей» – Строганова, Новосельцева, Чарторыйского – и четвертого – В.П. Кочубея – к ближайшему сотрудничеству с собой. Не в среде влиятельных официальных учреждений, публичных органов власти, а в интимном, «негласном комитете» будет разрабатываться программа нового царствования. Предполагались серьезные реформы, которые водворят в государстве порядок и законность, преобразуют социальный строй и поднимут просвещение, развяжут силы страны для подъема ее производительных и культурных средств. Но первым правилом всей работы принято, что все намечаемые преобразования должны исходить не от какого-либо учреждения, а лично от императора, и потому необходимо, чтобы не только никто не занимался их подготовкой и обсуждением помимо особого его поручения, но чтобы вся предварительная работа велась вполне секретно, пока готовая мера не будет обнародована в форме императорского указа. Этим преобразователи думали охранить свободу своего творчества, независимость императора от давления окружающей среды, преждевременных кривотолков и оппозиции, преувеличенных ожиданий и скороспелого недовольства; законченные и опубликованные меры обществу придется принять как акты верховной власти, получившие законную силу. «Абсолютная тайна» была особенно необходима, по мнению Строганова, потому что надо было не только тщательно обсудить намеченные преобразования по существу, но еще «познать в совершенстве истинное состояние умов и приноровить реформу таким образом, чтобы осуществление ее вызвало всего меньше недовольства». Преобразовательная работа, к которой только собирались приступить, была сразу скована напряженным опасением, как бы не вызвать слишком определенного разлада между правительством и преобразуемой общественностью. Резкие отзывы о дворянской массе, какие читаем в заметках Строганова по поводу занятий негласного комитета, недоверчивая оглядка на ее вельможные верхи – характерны для всей тогдашней обстановки. Память об 11 марта была еще слишком свежа. И рядом – другая черта, столь же, если не более, существенная: группа сотрудников Александра, которую он в шутку называл «комитетом общественного спасения», а сердитые критики бранили «якобинцами», принадлежала к той же среде крупной аристократии и готова была идти только на минимум необходимейших преобразований, и то с большой постепенностью и без малейших «потрясений», признавая, что иначе лучше ничего и не делать. Теоретическое понимание коренных пороков самодержавия и крепостничества теряло силу и значение при разработке мер к преобразованию, потому что его хотели провести без сколько-нибудь заметного разрыва с осуждаемым в принципе строем отношений. Немудрено, что искомый минимум расплывался и улетучивался при обсуждении. Александра, воспитанного в двойной школе – просвещенного абсолютизма и военного деспотизма, – манила мечта о роли благодетельного диктатора, а приходилось, с первых же шагов правления, усваивать теорию и практику приспособления всех проектов и мероприятий к интересам и настроениям господствующего общественного класса. Понятно, что в таких условиях единственной реформой, получившей и осуществление, и подлинное значение, оказалось преобразование центрального управления с целью усиления центральной власти. Раз эта власть предполагала приступить к широким преобразованиям и не рассчитывала при этом на поддержку широких общественных кругов, она сугубо нуждалась в исполнительных органах, деятельных и приспособленных к проведению в жизнь ее предначертаний. Такими органами и должны были быть министерства, учрежденные указом 8 сентября 1802 г. Этим уравновешивалось то перенесение центра тяжести управления из центра в области, которое явилось результатом екатерининской губернской реформы. Завершалась организация бюрократической системы управления, с обеспечением для монарха возможности лично и непосредственно руководить всем ходом дел через министров, им назначаемых, перед ним ответственных, с ним непосредственно связанных в порядке личных докладов и повелений.
Учреждение министерств связывалось для «негласного комитета», прежде всего, с задачей организовать активную и сильную центральную власть, способную держать в руках все государственные дела и успешно работать над переустройством порядков управления и всех внутренних отношений. Этим выполнялся план административной реформы, не только намеченный Павлом, но в значительной мере проведенный при нем в жизнь, так как уже при нем ведомства «министров», «главных директоров» и т. п. захватили почти все отрасли центральной администрации.
Но, с другой стороны, то же учреждение министерств понималось как первый только шаг к преобразованию управления на новых началах. Предстояло обеспечить планомерное единство всей правительственной работы и утверждение начала «законности» в действиях управляющих властей. Достижение обеих целей связывалось с идеей о верховном учреждении, которое объединяло бы работу всех ведомств своим руководством, вырабатывало бы новые законодательные нормы, систематически пополняя и преобразуя действующее законодательство, и в то же время своим контролем и надзором обеспечивало бы закономерность ведения и разрешения всех дел. Организация этих функций центральной власти, с объединением их в одном учреждении или с разделением их между Сенатом и непременным советом, должна была устранить «самовластие»: устранить или хотя бы «уменьшить зло, которое (как писал Строганов, повторяя мысль Александра о стране-игрушке в руках безумцев) может произойти от различия в способностях тех, кто стоит во главе государства», а также избавить политику власти от случайных влияний и произвола временщиков. Самодержавие должно было стать «истинной монархией». Однако несомненно, что конституционная подкладка подобного хода мыслей и его коренное внутреннее противоречие, его половинчатость, были ясны деятелям начала XIX в. Они понимали, что гарантии законности связаны, по существу, с той или иной степенью обобществления власти. Строганов указывал на иллюзорность подобного значения бюрократических учреждений, так как оно может подлинно принадлежать только «политической организации и общественному мнению». Сперанский, разрабатывая – по особому поручению и в связи с занятиями «негласного комитета» в 1803 г. – проект устройства правительственных учреждений, указывал на несовместимость «истинного монархического правления» с сохранением «верховного начала», по которому в лице государя объединяются власти законодательная и исполнител