Так все общественные классы должны склониться в полном доверии перед императорской властью и содействовать по мере сил, не за страх только, а за совесть, осуществлению ее национально-консервативной программы. Эта программа взяла верх над иными течениями еще в последние годы александровского царствования, когда, с одной стороны, покинуты либеральные мечтания, а с другой – поднято национальное знамя в вопросах о внешней и внутренней политике. Еще Александр порвал в последние два-три года своей жизни и царствования с проектами реформы политического строя империи, круто изменил свое отношение к Польше, отверг зависимость русской политики на Ближнем Востоке от тенденций Священного союза, вернулся к охранительному таможенному тарифу, отступился от вневероисповедной точки зрения в вопросах церковного управления и народного просвещения в пользу православно-церковной реакции. Программой николаевского царствования стали заветы последних лет Александра.
III. Противоречия Николаевской эпохи
Тридцатилетие, когда власть находилась в руках Николая I, – эпоха резких противоречий в русской жизни. Старый, веками сложившийся строй государственных и общественных отношений господствует в ней еще всецело. А жизнь страны – экономическая, гражданская, духовная – бьется в этих старых рамках, которые становились ей все более тесными. Это время – золотой век великой русской литературы, эпоха первого расцвета русской общественной мысли и молодой самостоятельной русской науки, русского театра и русского искусства – при крайней подавленности русской общественности и народной жизни в условиях крепостного быта и сурового правительственного режима. В народном хозяйстве – решительный подъем торгового и промышленного предпринимательства, при господстве в корне устарелых и разлагающихся форм крепостного хозяйства. В международных отношениях – значительный рост участия России в мировом торговом обороте и ее влияния на общеевропейские политические дела, при резком отчуждении ее от западноевропейского мира как ей чуждого, опасного и враждебного. Николай вышел на историческую сцену в период перелома всего европейского мира от «старого порядка» к новым формам организации национальной жизни в ее материальных основах и социально-политических отношениях. Процессы, творившие этот перелом, все глубже захватывали Россию, заставляя ее переживать глубокий внутренний кризис, тем более тяжелый, что он был более, чем где-либо, придавлен громоздкой тяжестью традиционных форм ее политического и социального строя.
Общее состояние народного хозяйства предвещало близкое падение крепостного строя. Доходность помещичьих имений, несомненно, падала; быстро нарастала их задолженность. Комитет министров завален ходатайствами о льготах и рассрочках по дворянским займам, а местная администрация и Министерство финансов беспомощно сетуют на крайний рост недоимок по взносу платежей с помещичьих крестьян. Крепостное хозяйство оказывалось все более невыгодным – и фактически разлагалось в новых условиях экономического быта. Но его косные формы держались еще крепко и тормозили всякие попытки найти выход в более рациональном интенсивном хозяйстве с расширением производства и сбыта на рынок, либо заграничный, либо внутренний, постепенно крепнувший при оживлении промышленности. На общей массе помещичьих имений этот кризис сказывался только увеличением оброка и усилением барщины, стало быть, все более напряженным давлением крепостного права на крестьянство. Вместе с тем возрастало ожесточение крепостного населения. Борьба с массовыми побегами помещичьих крестьян в еще колонизуемые окраинные области доходила до расстановки на их путях военных кордонов; учащались случаи крестьянских волнений и бунтов, и к концу Николаевской эпохи они принимают все более массовый характер, а их проявления становятся все более грозными, сопровождаются убийством помещиков и их приказчиков, поджогами и насилиями. Расшатывались самые основы старого крепостного порядка. Вырождалось и поместное дворянство. Дворянские имения мельчали и дробились. В составе провинциального дворянства сильно вырос элемент мелкопоместных, а то и вовсе беспоместных дворян, которые ни по хозяйственной обеспеченности, ни по образованию, ни по быту своему не подходили к значению «благородного» и «правящего» сословия. Местные дворянские общества переживали резкое оскудение, а все более зажиточное и образованное в их среде отливало в городские центры, чураясь сельской жизни и провинциальной деятельности. Уезды, отданные со времени губернской реформы Екатерины II в управление этим местным дворянским обществам, оказывались до крайности запущенными и заброшенными; так называемые местные нужды – важнейшие заботы о путях сообщения, о народном продовольствии, борьбе с эпидемиями и т. п. – оставались вовсе без удовлетворения, а средства, на них предназначенные, расходились неведомо куда, безотчетно и бесплодно.
На скудном экономически и культурно, расшатанном и расстроенном фундаменте этой местной жизни высилось огромное здание империи с ее центральными учреждениями и формально неограниченной властью. Чем эта власть подлинно управляла? Из 52–53 млн населения по ревизии 1830-х гг. 25 млн помещичьих крестьян были предоставлены власти своих господ; до 18 млн государственных и удельных крестьян оставались под особым управлением, как принадлежность государственных и удельных имуществ; а из остальных 9 млн надо еще исключить весь состав армии, чтобы получить приблизительное представление, чем, собственно, только и управляли общие административные учреждения. Сказочное ничтожество и испорченность этой администрации – естественный результат ее бессилия и убогой ограниченности ее общественного веса в среде, где господствовали 272 тыс. земле– и душевладельцев.
Подлинная картина внутреннего состояния России вырисовывается с достаточной полнотой и отчетливостью в официальных документах Николаевской эпохи – в делах Комитета министров, во «всеподданнейших» отчетах министров внутренних дел и финансов и т. п. Николай знакомился с этой действительностью, получив к тому недурную подготовку в показаниях декабристов. Можно сказать, что перед ним постоянно вырисовывались все шире и яснее назревшие нужды страны и самой государственной власти. Одним из первых дел его, по завершении процесса декабристов, было поручение так называемому Комитету 6 декабря (1826) рассмотреть все проекты реформ, намечавшихся при Александре I, и разработать предположения о неотложных преобразованиях, особенно в устройстве государственных учреждений и в положении сословий. Затем в течение всего царствования ряд «комитетов» работал над финансовыми, экономическими, правовыми и организационными проблемами, которые настойчиво и остро ставились самой жизнью.
На дне каждого крупного затруднения, встречаемого правительственной властью в управлении страной, в основе каждого существенного вопроса о способах устранения расстройства страны выяснялась, при изучении соответственных данных, роковая для старого порядка проблема о крепостном строе народного хозяйства и всей русской общественности. Выяснялась неразрывная связь всех сторон народно-государственной жизни с фундаментом крепостного права, выступала необходимость капитальной перестройки всего здания на новом основании. Выяснялась необходимость решительной активности правительственной власти, усиления государственного вмешательства в сложившийся строй отношений и в самую организацию местной массовой жизни. От самодержавной власти, принципиально всемогущей, ожидали деятельного преобразовательного почина, при сознании бессилия наличных общественных групп преодолеть сопротивление консервативных элементов и взяться за дело реорганизации страны. Даже среди наиболее «левых» элементов тогдашней интеллигенции сильны и сознание этого бессилия, и расчет на монархическую власть – в деле реформы. Так, например, Белинский, и не в период пресловутого увлечения «примирением с действительностью», а в 1847 г. и вскоре после своего «революционного» письма к Гоголю, высказывал уверенность, что «патриархально-сонный быт весь изжит и надо взять иную дорогу», но первого шага на этой «иной дороге» – освобождения крестьян – ожидал от «воли государя-императора», которая только и может разрешить великую задачу, если только не помешают ей окружающие престол «друзья своих интересов и враги общего блага».
А «друзья своих интересов» умело внушали своему властителю сознание связи этих интересов с его собственными, самодержавно-династическими. Внушали и положительно и отрицательно: и тем, что власть помещичья – необходимая опора власти самодержавной, и тем, что приступ к преобразованию социальных отношений неизбежно приведет к революционному потрясению. Ликвидация крепостного права казалась чреватой большими опасностями для самодержавия. Давняя мысль Карамзина, что «дворяне, рассеянные по всему государству, содействуют монарху в хранении тишины и благоустройства», а если государь, «отняв у них сию власть блюстительную, как Атлас, возьмет себе Россию на рамена», то не удержать ему такой тяготы, была крепко усвоена в правительственных кругах. Теоретик николаевской правительственной системы граф С.С. Уваров, министр народного просвещения, утверждал, что «вопрос о крепостном праве тесно связан с вопросом о самодержавии и даже единодержавии: это две параллельные силы, которые развивались вместе, у того и другого одно историческое начало и законность их одинакова»; он говорил о крепостном праве: «Это дерево пустило далеко корни – оно осеняет и церковь, и престол, вырвать его с корнем невозможно». Николай официально высказывал взгляд на дворянство как на «сословие, коему преимущественно вверяется защита престола и отечества», носился, однако, с мыслью признать основой его привилегированного положения землевладение, а не владение крепостными. В попытке провести разделение этих двух вопросов Николай был под определенным влиянием остзейских порядков, где так называемое освобождение крестьян было проведено без наделения их землей в собственность и с сохранением над ними помещичьей административно-судебной власти. Последнее не соответствовало, по существу, автократическим стремлениям Николая. Бюрократизация местного управления более отвечала бы его намерениям. В таком направлении и был сделан некоторый шаг реформой 1837 г.: уезды разделены на станы с назначением становых приставов, как и уездных заседателей, губернским правлением. Но этот шаг не имел продолжения: не только выбор исправников остался за дворянством, но и приставов, и заседателей указано было назначать преимущественно из местных помещиков. Что до владения землей, то Николай объявил помещичью поземельную собственность «навсегда неприкосновенной в руках дворянства», как гарантию «будущего спокойствия». Он пытался, однако, поставить на очередь переход от крепостничества к «переходному состоянию» в проекте положения об «обязанных» крестьянах, по которому помещики, сохраняя право вотчинной собственности, предоставляли бы крестьянам личную свободу и определенную часть земли за повинности и оброки по особому для каждого имения инвентарю. Мера эта, по проекту, разработанному Киселевым, должна была получить общегосударственное значение, независимо от воли отдельных помещиков. Но такие предположения встретили столь раздраженную и настойчивую оппозицию в кругах высшей дворянской бюрократии, что Николай поспешил отступить. Проект нового закона был внесен в Государственный совет в таком измененном виде, который лишал его всякого серьезного значения, а император снабдил его в речи совету и в пояснительном циркуляре министра внутренних