дел такими оговорками, которые дали иностранному наблюдателю право назвать все это «печальной сценой комедии». В этой характерной речи Николай говорил: «Нет сомнения, что крепостное право, в нынешнем его положении, есть зло, для всех ощутительное, но прикасаться к нему теперь было бы делом еще более гибельным»; «нынешнее положение таково, – заявлял он далее, – что оно не может продолжаться, но вместе с тем и решительные к прекращению его способы также невозможны без общего потрясения». Эти безнадежные слова вскрывают основное положение николаевского правительства: острое опасение каких-либо «потрясений» парализует сознание, что существующий порядок «не может продолжаться». И закон об обязанных крестьянах потерял силу в оговорке, что его проведение в жизнь предоставлено на волю тем из помещиков, которые сами того пожелают, и в пояснении, что он устраняет «вредное начало» александровского закона о свободных хлебопашцах – отчуждение части земли в собственность крестьян, а устанавливает сохранение вотчинной собственности за помещиками и на те земли, какие отойдут в пользование крестьян «обязанных». В итоге – лишь новая победа дворянства над «предрассудком» крестьян, будто при личном их закрепощении они все-таки – подлинные владельцы земли.
Дворянство оказывалось силой, с которой приходится считаться, а не только ею повелевать. Иностранец-наблюдатель находил, что Николай, хоть он достаточно импонирует окружающим, чтобы не опасаться участи Павла I, однако многим рискует, и малейший ложный шаг на такой скользкой почве может его погубить; ссориться с дворянством русскому государю решительно опасно. И не только потому, что опасно слишком раздражать господствующий класс. Уступчивость самодержавной власти по отношению к дворянству, как и преданность дворянства престолу, – словом, их стремление к солидарности поддерживалось общим их страхом перед опасностью гневного взрыва народной массы. Этот страх заставлял задумываться над необходимостью разрядить напряженную атмосферу реформами, но он же создавал нерешительность в приступе к ним из опасения, что тронуть расшатанное здание значит вызвать его бурное крушение. Брат – цесаревич Константин – настаивал на недопустимости «коренных реформ, изменяющих взаимные отношения между сословиями», так как это поведет-де неминуемо к изменению самых основ государственного строя империи. И так многие тогда думали. Были уверены, что упразднение крепостного права поведет к упразднению самодержавия, что водворение буржуазного социального строя, на началах гражданской свободы и частной собственности масс, приведет, неизбежно, к буржуазному конституционному государству. А Николай утверждал, что понимает только политические крайности: абсолютную монархию и демократическую республику, а конституционная монархия производит на него впечатление чего-то фальшивого и двусмысленного. Сохранение же русского самодержавия в полной неприкосновенности он считал первым и главным своим долгом.
Оставалось определить отношения между правительственной властью и дворянством. Николаевское правительство ставит себе двойную задачу: восстановить социальную силу дворянства и выработать из него орудие правительственной администрации. Первой цели должны служить мероприятия, направленные к очистке «первенствующего» сословия от слишком измельчавших и опустившихся элементов путем их поддержки или отсечения. Правительство развивает своеобразную переселенческую политику, наделяя оскудевшие дворянские семьи казенными землями в Заволжье и в Сибири с пособием от казны для установки хозяйства, но, с другой стороны, отдает дворянских детей из семейств, безнадежно опустившихся и экономически, и культурно, в школы кантонистов, взрослых недорослей в военную службу с утратой ими привилегии дворянства. Значение дворянских обществ (губернских и уездных) правительство старается поднять тем, что повышает ценз на право участия в выборах и еще более – на право занимать должности по избранию, предоставляет им выбирать председателей судебных палат и призывает их к сугубой активности в заведовании местными делами с правом обращать к верховной власти заявления о своих сословных и вообще местных нуждах. Зато дворянство должно войти в роль послушного и трудоспособного орудия администрации. Дворянские избранники – лишь разновидность правительственного чиновничества, их служба приравнена к службе государственной. Предводители дворянства – по делам целого ряда «комитетов»: дорожного, по земским повинностям, по рекрутским наборам, народному продовольствию, борьбе с эпидемиями и т. п. – становились помощниками губернских властей в местном управлении. Так называемое дворянское самоуправление всецело вводится в состав бюрократических органов правительства. Правительство настойчиво поддерживает сословность общественного строя также мерами по народному просвещению: разграничивает состав учащихся по школам разных ступеней так, чтобы никто «не стремился через меру возвыситься над тем состоянием, в коем ему суждено оставаться», предназначает среднее и тем более высшее образование только детям «дворян и чиновников». Но и тут вся политика направлена к подчинению просвещения охранительным видам правительства с решительной урезкой его широты и свободного развития, ради подчинения образовательных задач школы целям политического обезвреживания общественной мысли.
Реакционные меры к восстановлению разлагавшихся основ сословной государственности были слишком искусственны для прочных и устойчивых результатов. Не могли они остановить ход эволюции, а разве только его замедлить. В рамках устарелого строя русская жизнь шла своими путями в полном противоречии с охранительными началами правительственной политики. Народное хозяйство выходило на новые пути торгово-промышленного развития. Углубляются международные экономические связи. Русский вывоз возрос с 75 до 230 млн рублей, ввоз – с 52 до 200. Рост заграничного торга вынуждает к пересмотру таможенных тарифов ввиду конкуренции с американским сырьем на европейских рынках и для приспособления тарифных ставок к таможенному объединению с Россией царства Польского. Крепнет и осложняется зависимость русской хозяйственной жизни от общеевропейских экономических конъюнктур. Надвигается – особенно в связи с проблемой железнодорожного строительства – вопрос о роли иностранных капиталов в развитии русского капитализма. На юге возникла значительная свеклосахарная промышленность (первый завод основан в 1802 г., к 1845-му их 206), определялась экономическая физиономия среднерусского промышленного района, который все больше кормится закупкой хлеба в земледельческих губерниях. Крепостное хозяйство падает и разлагается, уменьшается даже удельный вес крепостных в общем составе населения (с 45 на 371/2%). Крепнут средние общественные слои. Наперекор правительственным мерам усиливается разночинный состав учащихся в гимназиях и университетах, и к концу николаевского царствования русская интеллигенция в значительной мере теряет свой сословнодворянский характер, становится мелкобуржуазной, разночинной. Общественная жизнь явно не укладывается в рамки, усиленно поддерживаемые властью.
Не укладывается в них и политика самой этой власти. Ей приходится считаться с новыми потребностями страны, поддерживать их, покровительствовать им. И лично император Николай отразил в своих интересах и воззрениях эти новые, окрепшие тенденции русской жизни. Он серьезно увлекался вопросами техники, технического образования, нового предпринимательства, более широкой постановкой вопросов экономической и финансовой политики. Работая с деловитым, но крайне осторожным и глубоко консервативным Канкриным, Николай бывал смелее своего министра финансов, который с преувеличенной опаской относился к проникновению в Россию иностранных капиталов (полагая, что «каждый народ должен стремиться к полной независимости от других народов») и находил, что постройка в России железных дорог несвоевременна; он исходил из представления о России как стране исключительно земледельческой, где надо, конечно, покровительствовать промышленности, но преимущественно добывающей, и то осторожно, «гомеопатическими дозами». Оба они усердно насаждали в России высшее и среднее техническое образование. «Мы довершаем дело Петра», – хвастал сам Николай. За западной наукой командированы группы молодых ученых, так мощно обновивших затем преподавание в Московском университете, да и в других высших учебных заведениях, и создавших заново русскую научную литературу. Приемы этого насаждения были в одном отношении больше допетровские, чем петровские. Западные идеи и понятия вызывали острое недоверие и пристальное наблюдение придирчивой цензуры не только книг, но и лекций; целые отделы знания были воспрещены для преподавания, делались попытки насильственного руководства общим его направлением в духе «видов правительства» и казенно-патриотической доктрины. Николай хотел всю культурную работу подчинить строгой, на армейский манер, дисциплине. Порядки и формы военного строя распространены на «корпус инженеров путей сообщения» или на «корпус лесничих», а университетский устав 1835 г. ставит задачу «сблизить наши университеты с коренными и спасительными началами русского управления» и ввести в университетах «порядок военной службы и вообще строгое наблюдение установленных форм, чиноналичие и точность в исполнении самомалейших постановлений». Недаром большинство государственных деятелей вышло при Николае I из военной среды, и даже церковным ведомством он управлял через своего генерал-адъютанта, бывшего до того командиром лейб-гвардии Гусарского полка.
Стремление влить новое вино в старые мехи, притом в такой умеренной дозе, чтобы мехи не пострадали, и укрепить устарелые формы от напора нового содержания всеми силами власти – характерная черта николаевской политики. Более или менее ясное понимание, что нарастающий внутренний кризис неотложно требует творческой работы, парализовано для самодержавия свойственной ему в такие исторические моменты «невозможностью помочь себе, не отказываясь от своей сущности» (по выражению Е.В. Тарле). В Николаевскую эпоху разлагались самые основы тех общественных отношений, на которых выросло самодержавие и с которыми оно было связано неразрывными историческими узами. Все более теряя почву под ногами, самодержавная власть пыталась использовать последние возможности устарелого строя, то реставрируя его слишком расшатанные элементы, то напрягая до крайности старые приемы властвования и управления. Шла она «за веком» только в меру социальной и политической безвредности его новшеств. В остром недоверии к общественным силам, консервативным за их вырождение, прогрессивным за их «революционность», хотя бы мнимую, эта власть пытается жить самодовлеющей над общественной жизнью, доводя свое самодержавие до напряженности личной военно-полицейской диктатуры императора.